— А ты что, не будешь? — спрашивает Алек с набитым ртом — Алек очень любит завтракать и любит, когда это удовольствие с ним разделяют.

— Не хочу, — мотает Грег растрёпанной головой — его голод совершенно другой природы. — Хочу смотреть, как ты ешь.

В своём слепом обожании он сейчас очень похож на лохматого добродушного сенбернара — такой же огромный и беззаветно преданный своему хозяину, — и будь у него хвост, он бы сейчас от переизбытка чувств им завилял.

— Фуд-фетиш? — Алек усмехается, его сочные губы дразняще обхватывают сочную поджаренную сосиску, пальцы лоснятся от жира. Грег сглатывает, не в силах оторвать взгляд — разве Алеком можно насытиться?

— Алек-фетиш, — улыбается он и, встав на колени в изножье кровати, подносит к губам ступню Алека — Алек любит, когда его любят. Влажный шершавый язык Грега медленно скользит по подошве. Ступня Алека дёргается и поджимается — у Алека щекотка, и Грег это знает, — Алек хохочет и проливает йогурт. Белёсая струйка стекает по подбородку — слишком провокативно, чтобы быть случайностью, — но Грег ведётся. Губы Грега смыкаются вокруг большого пальца на ноге Алека, и он самозабвенно посасывает его, прикрыв глаза и тихо постанывая. Это одно из самых чувствительных мест Алека, и Грег это знает. Алек глубоко вздыхает, его спина выгибается, как от электрического разряда, звякает посуда на подносе, вздох Алека переход в всхлип. Грег решительно поднимается: медовые волосы, золотистая кожа, лучистые глаза, и сам он сейчас весь такой тёплый и светлый, как нагретая солнцем янтарная глыба. Поднос отправляется на пол, вслед за ним туда же летит халат. Поигрывая бицепсами и мускулами на широкой груди, Грег наваливается на Алека всем телом и сгребает его в охапку — он знает, как Алека заводят сила и власть, а сам Грег шалеет от хрупкости Алека — и самозабвенно сцеловывает потёки.

— Давай на Рождество ко мне, а? — шепчет он в промежутках между поцелуями. Момент явно неподходящий, и Грег это знает, но он также знает и то, что с появлением у Алека новой пассии слишком большой риск отказа, и он не решается пригласить его, когда тот в «в здравом уме и твёрдой памяти», а сейчас, когда Алека так ведёт, у него есть хоть какие-то шансы. — Предки на Сен-Барт намылились, никого не будет. А, Алек?

— Меня уже пригласили.

— Куда? — спрашивает обречённо Грег, хоть и знает ответ.

— В Четсуорт-Хаус.

— Ну, Алек, ну твою мать… — Грег обмякает и бессильно откидывается на подушку. — Ну зачем?!

Алек молчит. Если Грега что и бесит в Алеке, то только вот этот его вечный, чуть что, уход в молчание. И Грега наконец прорывает.

— Зачем тебе этот мелкий крысёныш? Чего тебе не хватает?! — Алек молчит, и абсурдность догадки Грега так потрясает, что он даже приподнимается на локте и неверяще смотрит на Алека. — Это всё из-за… Ты думаешь, я бы тебе не дал?! Но ты же… Ты ведь даже не заикался!

— Не хотел, вот и не заикался.

— А теперь? — в отчаянном голосе Грега прорезаются умоляющие нотки. — Ну хочешь, прямо сейчас?!

— Заткнись. — Алек лениво-небрежным движением забрасывает ему худые ноги на плечи. — И займись, наконец, делом.

Грег покорно замолкает и занимается «делом».

Комментарий к Часть 1. Nigredo. The Tart of Eton.

* — Кто такие герцог Бедфорд, лорд Кейм и сэр Алистер, см. в «Открой глаза и забудь об Англии».

========== Часть 2. Albedo. The Duke of Devonshire. ==========

Альбедо — из получившейся светящейся жидкости выпаривают шлаки, в результате чего должен получиться малый эликсир (Aqua Vitae), способный превращать металлы в серебро.

Привилегированная частная школа-интернат — надёжный и социально одобряемый способ избавиться от собственных детей. Впрочем, для последних, особенно тех, кому не повезло с родителями — как Алеку Ховарду, например, — она не менее приемлемый и безопасный вариант побега из дома. Для Алека Ховарда родной дом — каторга, Итон — спасение, а Четсуорт-Хаус, официальная резиденция герцогов Девонширских, — родной дом.

Частые регулярные поездки с мамой к её лучшей подруге и крёстной Алека, герцогине Девонширской, для Алека лучшее воспоминание детства. А потом герцогиня умирает, внезапно и в самом расцвете сил, и визиты в Четсуорт-Хаус прекращаются. А вместе с ними заканчивается детство.

— Алек, мальчик мой! — герцог сжимает Алека в крепких объятиях.

В голосе отца столько искренней радости, что Робин тут же жалеет о своём приглашении.

— Отлично выглядишь! — так и не сняв рук с плеч Алека, герцог отступает на полшага назад и откровенно им любуется. — Повзрослел, возмужал. Вот только всё такой же не по годам задумчиво-серьёзный.

— Ну, — смущённо улыбается Алек, — должны же быть у меня хоть какие-то недостатки.

— Да уж, — смеётся герцог. — У тебя даже недостатки на зависть другим. Герцог вскользь, краем глаза, бросает взгляд на Робина.

В душу Робина закрадывается нехорошее подозрение.

Многие главы итонских Домов помнят учениками ещё отцов своих теперешних подопечных, которые в юности ни в чём не уступали своим отпрыскам, а то и превосходили их по части кутежа и разврата, так что извечное родительское «Глядите за ним в оба» ими зачастую понимается как «Приличия должны быть соблюдены. И может делать что хочет». Полагаться на одного лишь главу Дома — слишком рискованно. В этом плане авторитет капитана Дома — того же Алека — на порядок выше, и особо прозорливые родители поручают присмотр за своим дражайшим чадом именно таким неформальным, а значит реальным лидерам. Благо в их кругу все всех знают. Интересно, проносится в голове у Робина нехорошая мысль, а не замолвил ли за него словечко перед Алеком отец — если у Алека и есть непререкаемый авторитет, то это его, Робина, отец — герцог Девонширский. Не может он не понимать, что сын вступает в пору вечеринок и тусовок, так пусть уж лучше тусит в кругу своих под присмотром надёжного человека, чем неизвестно где и с кем. А что, с него вполне бы сталось. Отец всегда был очень высокого мнения об Алеке. В детстве только и разговоров было — Робин даже ревновал: Алек то, Алек сё, а вот Алек всегда, да Алек бы никогда… И Алек, считая ниже своего достоинства дружить с ним, но не в силах отказать его отцу, решает совместить «приятное с полезным» и тем самым взять реванш за навязанного против воли «друга» — с него бы сталось: они с его отцом по части изощрённости и коварства — два сапога пара.

Предположение, слишком чудовищное, а оттого — особенно правдоподобное, тут же обесценивает триумф от вхождения в клику Алека. Он всего-то и хотел показать отцу, что тот, кого он всю жизнь ставил ему в пример, считает его своим другом, а значит, равным себе. А это значит, что он, Робин, ничем ему не уступает. Хотелось, чтобы отец осознал, как он ошибался. Робин с таким удовольствием представлял себе, как заявится домой с Алеком, так предвкушал удивление отца. А отец его даже не заметил. Словно его здесь вообще нет. Вежливость вежливостью, гостеприимство гостеприимством, а уделить толику внимания собственному сыну тоже не помешало бы. Герцог, будто прочитав мысли Робина, скупо обнимает его. Сыновья ревность сменяется мстительным злорадством: если его догадка верна, то «дружбой» с Алеком он отомстит отцу. У Робина даже мелькает шальная мысль, а не сделать ли так, чтобы отец узнал: ему самому от этого хуже не станет — дальше уж некуда, он и так для отца пустое место, — зато отец бы бесповоротно разочаровался в Алеке. Надо подумать, вернее, подождать: главное, сначала закрепиться в команде, а через полгода Алек окончит Итон и станет ему не нужен, и вот тогда…

Со времени их последней встречи герцог Девонширский ничуть не изменился. Стоячий воротник белоснежной рубашки всё так же подчёркивает гордую посадку головы, длинные манжеты по-прежнему наполовину закрывают кисти тонких узловатых рук, современная дизайнерская вариация классического сюртука, как всегда, облегает стройную властную фигуру, прямые белые, расчёсанные на прямой пробор волосы до плеч обрамляют неизменно волевое лицо — во всём облике герцога есть нечто вечное, от Мефистофеля. Обитатель иного времени и пространства, невесть как оказавшийся в Англии конца двадцатого столетия.