Тот вечер они впервые провели на равных — по-дружески, с выпивкой и без секса.

— И что, это действительно всё? — с глухим отчаянием спросил Бастиан.

— Смотря что понимать под «всем», — усмехнулся Дэвид. — Он всегда будет с тобой, но никогда больше — в тебе. Сад всё тот же, и вишенки на месте, но вокруг теперь забор, и вишни достаются другим.

— И как с этим жить?

Дэвид разлил по стаканам остатки виски.

— Если очень повезёт и тебя позовут третьим, можно громко кричать. Это помогает.

***

Ему был всего двадцать один год. У него было собственное жильё и деньги, которых, вернись он к прежнему образу жизни, хватило бы до старости. И жизненный опыт, который заставлял его чувствовать себя старым уже сейчас.

Чего скрывать — в глубине души Бастиан знал, что к этому всё придёт. Кристиан никогда не выходил с ним в свет, не знакомил с друзьями — Дэвид, разумеется, не в счёт. Он был «запасным игроком», любовником «второго состава». И хорошо ещё, если только второго. Бастиан был уверен, что нужен Кристиану только для секса. И как только он перестанет привлекать его и надоест ему в этом плане, всё тут же кончится. И Бастиан соглашался в постели на всё — лишь бы его позвали хотя бы ещё раз.

В новом свете предстала и его внезапно открывшаяся страсть к эксгибиционизму. Да, он был согласен на всё, чего хотел Кристиан, лишь бы угодить и удержать его. Но идея с папарацци-то принадлежала не Кристиану. Бастиан теперь понимал истинную причину: он знал, что рано или поздно это кончится, и заблаговременно собирал «фотоальбом» — на память. А желание, чтобы у официантов и прочей обслуги не осталось и тени сомнения в характере их отношений, и вовсе было безобидным и невинным: пусть хоть кто-то видит, что этот мужчина — его.

Как ни странно, наибольшую поддержку в это тяжёлое время ему оказал сам виновник его состояния.

Кристиан сначала ампутировал ему что-то жизненно важное — «Кастрировал», — назвал вещи своими именами безжалостный внутренний голос, — а теперь сам же и выхаживал его после операции, со свойственными только ему любовью и заботой.

— Потерпи, мальчик, — говорил сумасшедший хирург-селекционер. — Это пройдёт. Лишние ветви надо обрезать, чтобы дать рост тому, что жизненно важно.

Отношение Кристиана к нему резко переменилось — в полном соответствии с его обещанием: он действительно любил его по-прежнему, просто по-иному. Если раньше всё их общение сводилось к прелюдии, сексу и посткоитальным нежностям, то теперь они просто разговаривали. О жизни и её смысле, о мире и их месте в нём. О дерзких мечтах, великих идеях и грандиозных целях. Кристиан учил его мыслить широко, мечтать безгранично, действовать бесстрашно. Он открывался ему с совершенно новой, не известной ранее стороны. Сначала он пленил его тело. Теперь же порабощал его ум. Раньше все его мысли занимал Кристиан. Теперь же вместо мыслей о Кристиане в его голове поселились мысли Кристиана. Раньше он проводил ночи с Кристианом. Теперь — в размышлениях над словами Кристиана.

Теперь, когда из их жизни ушло то единственное, что их связывало, — близость, они стали по-настоящему близки. Секс исчез, но на смену ему пришло то, о чём Бастиан и мечтать не смел, — отношения. И Кристиан сам это предложил.

И то, что ещё недавно казалось Бастиану концом жизни, всё явственнее становилось её началом: гусеница умерла, чтобы дать жизнь бабочке.

И Бастиан всё чаще ловил себя на извращённом удовольствии: ему всё больше нравилось быть другом этого неординарного мужчины, нет, человека, нравилось быть с ним наравне. Разумеется, их по-прежнему разделяла пропасть в жизненном опыте, общественном положении, да и, чего уж там греха таить, в интеллектуальном развитии, но, несмотря на это, Кристиан относился к нему как к равному. И этот кредит доверия необычайно льстил Бастиану.

Узнав Кристиана с двух столь разных сторон, Бастиан не раз спрашивал себя, что бы он предпочёл с ним: секс без отношений или отношения без секса, — но вскоре сдался, поняв, что отказаться от того или другого по собственной воле было бы выше его сил. Но в одном он был твёрдо уверен: самое страшное — потерять Кристиана совсем. Этого не случилось. А значит, жизнь продолжается.

Изменения коснулись не только его личной жизни — после случившегося Бастиан понял, что больше не хочет и не может работать моделью. Денег, ради которых он пришёл в этот бизнес, он заработал с лихвой. А весь этот блеск и мишура и общие знакомые вдруг стали невыносимы, потому что слишком сильно напоминали о Кристиане, вернее, о том, что между ними было.

Первые пробные контракты быстро закончились, а предложения новых он упорно отклонял. Оставались ещё только обязательства «лица марки» для мужской линии «Joop!», но там работа была номинальная: пара фотосессий — и разгуливай свободно в дармовых тряпках. Заодно и об одежде можно не беспокоиться: потеряв Кристиана в интимном плане, Бастиан вдруг ощутил стойкое безразличие к собственному внешнему виду, а тут стилисты всё сами подберут и всем бесплатно обеспечат.

Можно было взять тайм-аут, чтобы разобраться, что делать с собой и своей жизнью дальше.

Вечера Бастиан проводил с Кристианом, а днём бесцельно слонялся по городу — благо после пережитого его теперь было не узнать.

Однажды, гуляя центром старого города, он ещё издали заметил знакомые фотовспышки на берегу канала и, поддавшись ностальгии, повернул туда.

***

— Эй, рыженький! — окликнул его смутно знакомый голос.

Эмиль повернулся. Видно, недоумение слишком явно читалось на его лице, потому что парень спросил:

— Не узнаёшь меня, что ли? Я Бастиан, мы когда-то начинали вместе.

— А, точно! — с облегчением улыбнулся мальчишка. — Извини, сразу не узнал.

— Ну, это немудрено, — ухмыльнулся Бастиан. — Меня не так-то просто запомнить, ведь у меня нет ни таких ног, — Бастиан со смаком, не спеша, прошёлся взглядом от его узких щиколоток до тонких бёдер, — ни таких патл. — Бастиан бесстыже уставился на струящиеся из-под кокетливой фуражки волосы — матросская униформа, в которую Эмиля облачили для съёмки, ему невероятно шла.

Фотограф с ассистентами заухмылялись, а Эмиль покраснел.

— Ладно, ребята, перекур, — повернулся Бастиан к съёмочной группе, — эта застенчивая маргаритка теперь ещё час пылать будет.

На площадке раздался взрыв хохота. Парни охотно побросали аппаратуру — они действительно нуждались в перерыве: этот настолько бездарный, насколько смазливый протеже могущественного Йоста все жилы из них вытянул. Что ни скажешь — краснеет. «Секса, секса побольше!» — орёт главный — смущается. «Добавь соблазна в позу, представь, что сзади твой мужик!» — чуть не ревёт. А послать подальше нельзя — протеже самого Йоста! Вот и цацкаются с ним, как с оранжерейной орхидеей. Не то что Бастиан: у него покровитель тоже — ого-го! — но он и профессионал до кончиков отполированных ногтей.

— Ну что ты за бестолочь такая, а, мелкий? — вздохнул Бастиан. — Рыжий юнга-нимфетка — это же какой образ! Тебе и делать-то ничего не надо — достаточно расслабиться и быть собой. Бастиан улыбнулся, вспомнив пророческие слова своего бывшего нью-йоркского менеджера.

— Слушай сюда.

Бастиан принялся что-то терпеливо объяснять ему вполголоса.

— Ну, понял, как надо?

— Кажется, да, — неуверенно кивнул мальчишка, придавая лицу выражение, которое матёрое светило фотографии полдня безуспешно пыталось из него выбить крепким перченым словечком.