— Нет, завтра улетает. — Кристиан был невозмутим, как английский лорд, и Бастиан так и не понял, всерьёз он это сказал или же это такой ответный сарказм. — Вот завтра и встретимся.

От растерянности Бастиан даже не нашёлся что на это ответить и только и сказал:

— О’кей.

— А вот, кстати, и он, — рассеянно добавил Кристиан, глядя куда-то в сторону. Бастиан проследил за его взглядом. С противоположной стороны зала к ним быстрым шагом направлялся баронет Алистер. Спина идеально ровная, словно ему кто в задницу вставил и через глотку вышел; острый подбородок гордо вскинут; узкие губы сжаты в тонкую полоску. На породистом лице — гримаса надменного презрения. Ни дать ни взять маленький лорд на большом приёме.

«Ф-ф-фак! Он что, припёрся сюда вместе с ним?! Не удивлюсь, если он сейчас нас и познакомит: „Позвольте представить! Алистер, мой сегодняшний любовник. Бастиан, мой завтрашний любовник“ — с него станется».

— Тебя Дэвид ищет, — сказал Алистер Кристиану. На Бастиана он даже не взглянул.

— Спасибо, я сейчас подойду, — ответил Кристиан, отсалютовав на прощание Бастиану бокалом с шампанским. — Ещё раз поздравляю! Обязательно хорошенько отпразднуй.

— Обязательно отпраздную, — заверил его Бастиан. — Завтра.

Алистер со скучающим видом облокотился о столик, спиной к Бастиану, и когда Кристиан отошёл на достаточное расстояние, спросил через плечо:

— Значит, ты и есть один из тех шлюшек, которых иногда потрахивает Кристиан?

Иногда?! Какой наивный самоуверенный мальчик!

— Не тешьте себя иллюзиями, кол-лега. Это вас он «иногда потрахивает». А с нами он это делает гора-а-аздо чаще.

Заметив, как вытянулось лицо благородного нахала, Бастиан игриво подмигнул ему и, залпом допив шампанское, бодро направился к выходу.

***

Наспех познакомив Аннику с Кристианом, Дэвид оставил их наедине и вернулся к Эмилю.

Искушённый взгляд коллекционера неспешно инспектировал добычу: прошёлся по точёным лодыжкам и икрам, опоясанным кожаными ремнями босоножек; задержался на бёдрах, таких узких, что мужскими ладонями обхватить можно; мазнул по шёлковому платью, сквозь тонкую ткань которого отчётливо проступали очертания выпуклости внизу впалого живота; скользнул по лицу и остановился на волосах.

— Настоящие?

— Это очень легко проверить. — Мальчишка с застенчивой улыбкой откинул огненную прядь с лица, будто приглашая прикоснуться и убедиться.

— Ну, милый, это давно уже не показатель, — рассмеялся Дэвид. — Там тоже, знаешь ли, чего только не делают: и стригут, и красят, и завивают. Не удивлюсь, если уже и парики появились.

Мальчишка вмиг залился краской до корней волос, отчего почти слился с ними цветом, тем самым подтверждая их подлинность.

— Я… не это имел в виду.

Топ-модели, певцы и прочие труженики глянцевого биза обычно хорошо представляли себе, на что шли, и особо церемониться с ними не приходилось. Пара дежурных шуточек, и можно приглашать на завтрак в постель. Этот же совершенно выбивался из «модельного ряда». Ну что ж, так даже интереснее.

— Знаю, милый, прости. — Дэвид с покаянной миной заправил ему выбившуюся прядь за ухо. — Я пошляк, а ты прелесть. И как это я раньше внимания на рыженьких не обращал?

Мальчишка едва заметно повёл плечами, будто и сам недоумевал, как такое могло случиться.

Все взгляды в зале теперь были прикованы к ним. Дэвиду это было ни к чему.

— Слушай, топ-модель, поехали-ка отсюда. Я знаю места получше, где можно приятно скоротать вечер.

Махнув Аннике с Кристианом рукой, он взял Эмиля под руку и направился к выходу.

Их провожали сотни пар глаз: юность и красота в обнимку с могуществом и властью — убийственный коктейль.

У Дэвида имелось излюбленное место для выгула подобных мальчишек.

— «G-Bar», — коротко бросил он таксисту.

Но интимная обстановка эксклюзивного клуба подействовала на Эмиля угнетающе. Лишившись поддержки «зрительного зала» и оставшись с Дэвидом наедине, он сделался очень зажатым.

— В модели зачем подался? — спросил Дэвид, желая как-то отвлечь и растормошить это невинное создание. Он любил задавать этот вопрос — сразу становилось ясно, чего от него ждут. А мальчики любили на него отвечать: договорившись о цене, гораздо приятнее выполнять обязательства. Ответы были такие же стандартные, как и вопрос: менялось только название вожделенной карьеры, суть же оставалась неизменна.

— Надо же как-то на жизнь зарабатывать, — пожал плечами Эмиль. — А ничего другого я не умею.

Интересный поворот.

— А родители что?

— Ничего. — Эмиль вздохнул и, опустив голову, уставился в пол.

— Проблемы дома?

Эмиль кивнул.

— Отец? Мать? — допытывался Дэвид. — Или оба?

— Отчим. — Эмиль тут же сжался, хотя казалось, что больше некуда. В воздухе вдруг повисло невесть откуда взявшееся напряжение.

— Тоже ценитель прекрасного? — осенило Дэвида.

— Угу. — Эмиль ответил так тихо, что Дэвид скорее угадал, чем услышал его ответ, и опустил голову так низко, что волосы почти закрыли лицо.

— Подонок, — таким же тихим голосом, не предвещавшим ничего хорошего, констатировал Дэвид. Эмиль краем глаза из-под чёлки заметил, как в его правой руке матово блеснула платиновая змейка.

— Нет, вы не подумайте, — спохватился он и, пересилив себя, поднял голову. — Ничего… такого не было. Просто…

— …просто ты понимаешь, что рано или поздно будет, — докончил Дэвид, и змейка ловко исчезла под манжетой на его запястье.

Эмиль в ответ лишь кивнул и снова залился краской.

«Чудный мальчишка», — думал Дэвид, чувствуя, как разительно меняется его отношение к парню. Ещё мгновение назад он и сам собирался всего лишь «оценить по достоинству прекрасное». Признание Эмиля всё переменило. Будучи воспитанником детдома, Дэвид всегда очень остро воспринимал проблему «отцов и детей» и весьма болезненно реагировал на любое проявление родительской несправедливости по отношению к детям, неизменно проникаясь ко всем обиженным самыми родными людьми мальчишкам сочувствием и состраданием. Они тут же становились «своими», а «своих» полагалось защищать.

— На мать, я так понимаю, надежды никакой?

— Правильно понимаете.

Взгляд серых мальчишеских глаз вдруг сделался безнадёжно тоскливым, а сам мальчишка, казалось, внезапно повзрослел лет на десять.

— Она меня в семнадцать родила, — вдруг заговорил Эмиль, видимо, почуяв внутреннюю перемену в отношении к нему Дэвида и одновременно сильное желание выговориться. — Я всегда был для неё обузой. А ещё ей, наверное, не нравится, что я… такой.

Эмиль замолчал, и Дэвид, боясь, что он снова замкнётся, спросил:

— Ей не нравится, что тебе нравятся парни?

Мальчишка снова вспыхнул.

— Вообще-то, мы никогда об этом не говорили. Да и не было у меня ещё… никого. В нашем городишке это гиблое дело — я ведь не из Гамбурга. Просто… люди, наверное, это как-то чувствуют. Меня, сколько себя помню, в школе всегда пидором дразнили. Намного раньше, чем я сам о себе это понял. А дома… никогда об этом не говорили. Не потому, что не замечали. Наоборот, всё они прекрасно понимают и именно поэтому обходят эту тему стороной. И знаете, то, что родные об этом молчат, намного хуже того, что болтают чужие.

— Могу только догадываться, — сказал Дэвид. — У меня родных вообще нет. Я в детдоме вырос.

Искусно подведённые брови мальчишки дёрнулись — видимо, детдом и этот эксклюзивный клуб в его голове никак не увязывались. Дэвид пожалел о своей минутной слабости и, не желая переводить разговор на себя, спросил:

— А сам ты откуда?