– В жопу все! – ору я во всю глотку и пинком сбиваю стул.

Потом я отправляюсь на поиски Ханны. Начинаю с территории мотеля: ищу у торговых автоматов, в фитнес-центре, в холле – ее там нет. Потом я выхожу на темную дорогу и иду по ней. Минут через десять ходьбы я понимаю, что это глупо и что Ханну могли похитить, и бегу обратно.

Я беру в номере ключи от машины и еду. По пути мне встречается несколько идущих по шоссе пешеходов, и это меня беспокоит. Сейчас вечер субботы. Я не знаю, что здесь за место. Может, тут как раз частенько пропадают пахнущие ягодами девушки.

Я с полчаса езжу туда-сюда. Я не ухожу в Джердень, потому что там бродит с пистолетом Таша и хочет меня убить. Еще я не ухожу туда, потому что Ханна не намерена это терпеть. Мне туда больше нельзя. Мне нужно быть здесь: принимать душ вместе с красивой девушкой, любить красивую девушку и убегать с ней из дома. Белоснежка не заменит мне психолога. Под колесами машины нет ни орехов, ни жвачки. Я не умею делать трюки на трапеции.

В паре километров от мотеля, на какой-то проселочной дороге, я наконец-то догоняю Ханну. Она надела наушники и трясет головой в такт. Я сбрасываю скорость и еду рядом с ней, и она показывает мне средний палец, даже не глядя в мою сторону.

– Ханна, хватит, – прошу я. Конечно, она меня не слышит. – Ханна!

Не опуская руки с вытянутым пальцем, она вдруг сворачивает на узкую дорожку налево. Она сворачивает в последний момент, и я пропускаю поворот.

– Да ну на хрен! – ору я, разворачиваясь.

Когда я наконец догоняю ее, она идет посреди дороги. Она не отходит на обочину. Я сигналю. Долго. Короткими и длинными гудками. Она снова поднимает вытянутый средний палец и продолжает трясти головой в такт наушникам. Дорога сужается. Я торможу, оглядываюсь и понимаю, что дорога потихоньку превращается в тропинку. Я выхожу и иду за ней пешком. Она бросается бежать. Я тоже. Это уже немного жутковато. Мне нужно, чтобы она остановилась, но мне нельзя схватить ее и заставить остановиться. Скоро мы бежим нос к носу. Темно. Мы оба несколько раз запинаемся.

– Хватит! – кричу я.

Она бежит дальше. Я просто протягиваю руку, беру провод от одного наушника и вынимаю его у нее из уха. Следом я хватаю второй наушник. Она нащупывает телефон и отключает от него наушники, а я остаюсь с проводами в руках.

– Ханна, хватит! Прости меня! Пожалуйста! – Она останавливается. – Прости меня! – повторяю я. – Я понял. Я все понял, прости меня.

– Ты ничего не понял.

– Давай просто вернемся в мотель.

Она идет к фонарю, стоящему даже не на тропинке. Зачем нужно было ставить фонарь на каком-то глухом пустыре?

– Я тебе доверяла, – произносит Ханна.

– Понимаю.

– У меня кроме тебя никого нет.

– Понимаю.

– Хватит твердить, что понимаешь! – кричит она. – Ничего ты не понимаешь.

– Ладно, – соглашаюсь я. – Я ничего не понимаю.

Она воздевает руки:

– О боже!

Мы продираемся через кустарник – она идет на два шага впереди меня – и выходим на просвет. Нашему взору открывается какой-то местный южнокаролинский рай. Мы вышли на речку с несколькими живописными водопадами. Фонарь освещает щит с информацией для туристов, какие ставят в парках. Ханна, похоже, не замечает, что мы в раю. Она просто садится на асфальт, достает свою книжечку и начинает что-то писать. Кровь бросается мне в лицо.

– Ханна, нам надо поговорить.

– Прости, Джеральд, я ем мороженое в своем мире. – Она продолжает писать.

– Так нечестно!

– Честно не бывает.

– Нечестно, что ты используешь это против меня!

– Я поняла. Честно вообще не бывает. Плевать, – отвечает Ханна, яростно строча. Я просто раскаляюсь. Я сажусь напротив нее и вплотную приближаю свое лицо к ее:

– Ханна, нужно поговорить. Прекрати писать. Хватит уже. Это просто глупо!

Она поднимает взгляд, и сколько бы в нем ни было злости, я представляю себе, какой она была в душе всего часа два назад.

– Знаешь, что правда глупо? – спрашивает она. – Глупо было поверить, что парень с такими проблемами, как у тебя, может встречаться со мной. И очень глупо было поверить, что девчонка с такими проблемами, как у меня, может вообще с кем-нибудь встречаться. А я поверила.

Я не знаю, что ответить.

– Ты хотел поговорить? – продолжает Ханна. – Так говори, – и продолжает писать в книжечке.

– Прости меня, пожалуйста, – начинаю я. – Понимаю, со мной было тяжело. Понимаю, что я мудак и все дела. Я уже понял, что больше так делать нельзя. Что нужно оставаться в реальности. Я справлюсь. Я не хочу никуда исчезать. – Мне хочется сказать, что я люблю ее, но не выходит. Она пишет дальше. – Да, со мной случилась куча всякой хрени, и ты не знаешь и половины. Много всякого накопилось, это странно, неприятно и хреново и вообще у всех в семье своя хрень. Я просто… – Я замолкаю и смотрю, как она пишет. Она даже не слушала. Мое лицо горит сильнее. – Просто послушай меня уже! – говорю я и выхватываю у нее книжечку.

Она мгновенно бьет меня – прямо в грудную клетку, прямо по отбитым ребрам. Я разворачиваюсь и ухожу, не выпуская из рук книжечки, и она вопит:

– Верни мне сраную книгу!

– Сначала поговорим.

Она догоняет меня и пытается отобрать книжечку, но я прячу ее за спину.

– Дай сюда.

– Сначала поговорим. Слушай, я уже извинился.

– Мне мало твоих извинений.

Я останавливаюсь и смотрю на нее. Она все еще красива, но больше не сияет. Она человек. Иногда она может вести себя как сволочь. Иногда нельзя объяснить, почему. Я тоже человек, и я швыряю книжечку в реку, как будто это фрисби. Мы оба как будто в замедленном действии ошеломленно смотрим, как она летит. Я не могу поверить, что я только что сделал. Ханна тоже не может поверить. Когда книжка падает в воду, мы просто молча стоим и смотрим. Даже сквозь шум водопадов я слышу, как Ханна судорожно дышит, чтобы не заплакать.

– Зачем ты это сделал? – Она больно бьет меня по руке. На этот раз я не возражаю. Жаль, у нее нет серебристого маркера, чтобы написать «МУДАК» на моем лице.

– Не знаю, – отвечаю я.

Она сверлит меня взглядом, а я смотрю на водопады. Я хочу стать водой. Стать камнями. Или гравитацией, которая дарит их сочетанию такую красоту. Я завидую природе. Люди могут любоваться ей и ни о чем не думать. Мало кто ищет объяснения ее поступкам. Никто ее не осуждает. Никто ее не обесценивает. Большинство ее почитает. Глядя на океан после разлива нефти, никто не скажет ему с ухмылкой: «Посмотри, в какую вонючую лужу ты превратился!» Его пожалеют. Его судьбу оплачут. Все будут надеяться, что он оправится и живущие в нем рыбы не передохнут и не принесут двухголовое потомство. Может, нам стоит считать себя частью природы, и тогда мы станем добрее.

Ханна вытирает лицо рукавом. Я вздыхаю:

– Прости меня, пожалуйста. Давай просто вернемся в номер.

– Не хочу возвращаться, – отвечает Ханна. – Мне нужна моя сраная книга!

Она раздевается и ныряет в воду. Раз – и все. Я застываю на месте с раскрытым ртом, не в силах выговорить ни слова. В голове возникает куча бессвязных мыслей: «Она утонет? А как Бет выглядит, когда купается голышом? Тут есть подводные камни? Мне надо прыгнуть следом и вытащить ее? Не за этим ли она прыгнула? Зачем я швырнул книгу в реку? Почему я такой мудак? Мне нужно стоять здесь и показывать, куда плывет книга? Она найдет ее? А если она уже ушла на дно метров на двадцать? А если Ханна утонет?»

Она выныривает, то ли смеясь, то ли плача, то ли и плача, и смеясь. Я показываю, куда уплыла книга, и Ханна плывет по течению куда-то еще. Она плывет в темноту. Мне становится страшно, что она утонет, и я тоже начинаю раздеваться. Понятия не имею, по силам ли мне ее спасти, но, по крайней мере, я могу утонуть вместе с ней. Это, кстати, решит почти все наши проблемы. «А еще можно сказать Бет, что я тоже купался голышом. Может, подумает, что я тоже не лыком шит».

Я прыгаю в том же месте, что и Ханна. Подводных камней нет. Дна тоже нет, поэтому с минуту я просто гребу и восстанавливаю дыхание. Метрах в пяти от меня Ханна плывет к выступающей скале. Метрах в десяти за нашими спинами водопад. Он шумит так громко, как будто рядом летит вертолет. Заметив меня, Ханна открывает рот, как будто орет что-то, и дальше плывет к скале. Я вспоминаю про водяных. Я узнал, что они существуют, в восьмом классе, когда сидел рядом с Томом Как-Его, перед тем как отгрызть ему кусок лица. Водяные живут на водопадах и затаскивают людей под воду. Ханна начинает визжать, и мне ее плохо видно. Я плыву к ней на помощь, но она сидит на камнях, держит над головой книжечку, плача и смеясь одновременно, как плакала и смеялась, только нырнув. Я вдруг понимаю, насколько же я замерз. Замерз не только телом, но и душой. Я впервые за много лет чувствую, как у меня бьется сердце. Оно всю жизнь ждало момента, чтобы забиться по-настоящему. Оно всегда хотело ощутить, что будет дальше. Даже если дальше меня посадят в тюрьму. Или ТелеТётя даст мне сдачи. Или Таша меня утопит. Или я сам утону в этой реке, прямо здесь и сейчас. Моя жизнь кажется сплошной чередой унылых разочарований. Я так замерз, что без колебаний отгрыз Как-Его-Там кусок щеки. Я замерз, потому что в штате ЗЛ холодно, как на северном полюсе. Говорят, у злых людей горячие головы, но это неправда. Мы холодные. Холодные насквозь.