Большую часть времени мы слушаем музыку, а время от времени Ханна приглушает ее и требует, чтобы я пустил ее за руль, или задает вопросы. После нашей глупой попытки написать список требований она только и делает, что ищет обходные пути вокруг третьего правила.

– Насчет моей мамы, – начинаю я где-то на границе с Южной Каролиной. – И насчет Таши…

Я не знаю, что говорить дальше.

– Да? – переспрашивает Ханна?

– Ну… было ли тебе как зрителю понятно, что с нами что-то не так? Когда… когда ты смотрела?

– О да.

– Ты видела, что Таша чокнутая?

– Еще как. Столько пассивной агрессии! Дурак бы не заметил, – отвечает она. – Блин, это же Schadenfreude в чистом виде. Думаю, большинство смотрело шоу, просто чтобы порадоваться, что им не так плохо живется.

– Шаден… чего?

– Шаденфройде, – объясняет Ханна, – это когда люди получают удовольствие при виде чужих страданий или унижения. Термин такой в психологии.

– Ой.

Боже. Я понятия не имел, а для того, что преследует меня всю жизнь, есть даже психологический термин! Чувствую себя астматиком, которому до его семнадцатилетия никто не объяснял, что его проблемы с дыханием как-то называется.

– Это немецкое слово.

– Я догадался. – Я запинаюсь: – А по маме тоже было видно, что она того?

– Не знаю. Никогда не задумывалась, – отвечает Ханна. – А она того?

Я вздыхаю:

– В общем-то да.

– Мы же нарушаем третье правило? – уточняет Ханна.

Я не спускаю глаз с дороги и секунду раздумываю.

– Очень много вырезали, – произношу я. – Ну, из шоу. Ты видела только то, что тебе позволили увидеть.

– Много вырезали?

– Ну, считай почти все. – Все важное уж точно.

Мы некоторое время молчим. Потом я спрашиваю:

– Таша правда выглядела ненормальной? По-моему, они почти этого не показали.

– Ладно, если честно, ничего совсем ужасного она там не делала. Главным героем шоу, вообще-то, был ты. Ну знаешь, ты был главной звездой.

– Прекрасно.

– Я ведь не сказала ничего нового?

– Нет, но все равно. Звучит фигово. – Моя жизнь, вот что фигово звучит.

Я пустил Ханну за руль, посмотрел по карте и понял, что Бонифэй, Флорида, расположен в Техасском выступе. Мы свернули с I-95 и поехали на запад. На западе Южной Каролины мы нашли мотель. Джо-младший молчал как партизан.

Папа три раза пытался позвонить, но сообщение написал только в первый раз. Прочитав это сообщение, я вдруг почувствовал, что наш план может сработать – что если похитить друг друга и выдвинуть требования, что-то может поменяться. Разве не этому учила меня ТелеТётя? Разве не так надо воспитывать в детях ответственность? Нужно требовать образцового поведения. Если они не слушаются, наказывать. Я повел себя так, как положено ответственному родителю… с собственными мамой и папой. «Я требую наказать их».

После папиного сообщения мне кажется, что это может сработать. Он написал: «Джеральд, мы со всем разберемся. Как скажешь, так и сделаем».

А ведь я еще даже списка не посылал. Папа не знает, что я в каком-то мотеле в Южной Каролине и скоро впервые со вчерашнего утра приму душ. Он не знает, что прошлым вечером меня хорошо побили в его собственной гостиной. Он не знает, что вся моя жизнь – череда поражений, которые могли бы стать победами: «Приедет ТелеТётя! Мы спасены! Облом. Я нравлюсь Ханне! Я спасен! Облом. Мы сбежим с цирком! Я спасен! Облом».

– Джеральд?

Я слышу, как Ханна меня окликает, но продолжаю тупо смотреть в окно мотеля и размышлять. «Мы со всем разберемся. Как скажешь, так и будет».

– Джеральд?

– Да?

– Хочешь, примем душ вдвоем?

Я перевожу глаза на Ханну. Она полностью раздета. Я не знаю, что сказать, поэтому просто сижу и пялюсь. И, как бы стремно это ни звучало, не могу перестать думать про Ташу, папу и свою жизнь. Как Ханне удается просто стоять рядом голой и не думать о своей семье и запчастях от машин? Она что, робот? Или это я слишком много думаю? «Ханна, я требую знать, робот ты или нет».

– Джеральд?

Я встаю и снимаю одежду, и мы заходим в ванную, где уже ждет включенный душ. Мы как будто вступаем в туман фантазий. В мягкий туман добрых фантазий. Я не могу описать словами, что мы там делаем. «Целовать», «гладить», «любить» – звучит слишком близко. Мы еще не такие близкие люди, но мы подходим друг другу. Мы нарушаем пятое правило. Отскакиваем друг от друга, как воздушные шарики. И самое лучшее – в душе нам не нужно ничего говорить.

========== 54. ==========

– Мне надо позвонить маме, – говорит Ханна, когда мы приканчиваем китайскую еду. – Она, наверно, там с ума сходит.

– В этом же вся соль, не? – спрашиваю я.

Я сижу за маленьким круглым столом в нашей комнате и изучаю листок бумаги из «Лачуги с крабами», на котором написаны наши глупые требования. Я пытаюсь продолжить список.

– Ты не понимаешь. Мама без меня не выживет.

– Ого, – удивляюсь я. – Все настолько плохо?

– Звучит слишком пафосно, – соглашается Ханна.

– Ты ей какие-то особые уколы делаешь, что ли?

– Нет.

– То есть, строго говоря, без тебя она не умрет?

– Нет, но с катушек слетит конкретно, – отвечает Ханна. – А я не хочу, чтобы меня будил приход полиции.

– Будет хреново.

При мысли о том, какую кашу я заварил, меня прошибает холодный пот. Мы сидим в мотеле в Южной Каролине. Мы только что вместе принимали душ. Меня может разыскивать полиция, потому что я снова сделал из лица Джеко отбивную, в этот раз – прямо в собственной гостиной. И во все это я втянул Ханну.

– Хреново? – спрашивает она.

– Ага.

Честно признаюсь, я сейчас не совсем в реальном мире. Я представляю, как посреди ночи меня скручивают полицейские, а Ханна видит это. У меня в голове как будто крутится фильм с таким сюжетом. Меня играет молодой Мартин Шин.

Ханна выходит из номера и идет к балкону, под которым расположен бассейн в форме почки. Он до весны не работает и даже чем-то накрыт. Я наблюдаю за Ханной через дверь комнаты и исчезаю в Джердне, где живет девятнадцатилетний Джеральд, умеющий обращаться с женским телом. У семнадцатилетнего Джеральда в душе были некоторые проблемы.

– Все умения приходят с опытом, – произносит Белоснежка. – По-моему, было довольно романтично.

Не знаю, куда я хотел бы с ней отправиться. На трапецию не хочу. Неохота рассказывать Лизи о том, что мы с Ханной делали в душе. Это было бы странно. И я просто шагаю по улице Джердня один. Я ем мягкое клубничное мороженое. У меня нет ни семьи, ни друзей. В конце улицы стоит Ханна. На ее плече сидит синяя птица. На Ханне кожаная куртка, один рукав держится на булавке, и она не успела причесаться. Посреди улицы из какого-то проулка выходит Таша. Она наставляет на меня указательный палец и орет ужасные вещи своим отвратительным голосом. Потом достает пистолет. Блин. «Белоснежка, я требую, чтобы ты вытащила меня в реальность».

Наконец оторвав взгляд от стола, я вижу настоящую Ханну. Она что-то мне говорит. Похоже, даже орет. Ее лицо искажает ярость. Я ее не слышу. Потом она хватает куртку и телефон и выходит из комнаты, хлопнув дверью. Я попытался прочесть ее слова по губам. Кажется, она сказала: «Я на минуту».

Я вздыхаю. Потом проверяю телефон. Снова вздыхаю. Снова проверяю. Потом пишу Джо-младшему: «Позвони мне!» Потом стираю сообщение, не отправляя. Потом бесцельно брожу по номеру. Тут нечего делать – разве что можно посмотреть телевизор. Но я не смотрю телевизор, поэтому просто продолжаю бродить.

Я выхожу наружу и вглядываюсь в темноту. Мимоходом замечаю, что, не будь бассейн закрыт, я мог бы спрыгнуть с балкона и нырнуть в самый центр. Интересно, сколько народу так делало.

Потом я захожу обратно. Меня засасывает водоворот мыслей. Я пытаюсь найти в себе силы посочувствовать Таше, но у меня не получается. Я пытаюсь взять немножко чувств, которые испытываю к маме, но их и так слишком мало.