– Любишь крабов?

– Ага, – я киваю.

– Значит, если верить рекламе, мы вот-вот попадем на небеса.

Я тянусь к ее огромному стакану из-под кофе и встряхиваю его, проверяя, не осталось ли чего.

– Он остыл, – замечает Ханна. Я опрокидываю остатки кофе, как коктейль.

– И с осадком, – киваю я. – Подстава.

– Ага.

– Зато проснулся, – замечаю я, поднимаю спинку кресла и делаю глубокий вдох.

– Может, нас уже объявили в розыск и теперь нас будут узнавать.

– Знаем, проходили. Хреново, поверь.

«Лачуга с крабами: два по цене одного» оказывается настоящей лачугой. При желании мы можем сидеть там круглые сутки и заказывать две крабовые ноги по цене одной безо всяких ограничений. Во всяком случае, так утверждает парень в фартуке за стойкой. Никаких ограничений. Мы делаем заказ. Ханна берет к ним кукурузные шарики и заявляет, что, когда я впервые попробую их, моя жизни не будет прежней. Она сидит рядом и смотрит, как я пробую, поэтому я делаю вид, что в полном восторге, чтобы она была довольна. Нет, это вкусно. Очень вкусно. Но в моей жизни все по-старому. «Добро пожаловать в жизнь Сруна».

– Можно тебя кое о чем попросить? – спрашиваю я. Ханна кивает, жуя свой кукурузный шарик. – Я понимаю, что для тебя это нормально, круто и так далее, но можешь меня больше не бить? – Я тру руку, чтобы она поняла, на что я намекаю.

– Ой, да ладно, это же весело! – отмахивается она. «Я требую, чтобы никто не решал за меня, что весело, а что нет».

Я серьезно смотрю на нее:

– Понимаешь, Таша все время меня била. Потом я начал молотить кулаками все вокруг. Видишь связь?

– Пожалуй.

– Так что не надо меня бить. Я понимаю, что это в шутку, и это правда забавно, но я сразу вспоминаю, с чем мне приходилось мириться, и мне неприятно, понимаешь?

– Так вот почему к вам приехали телевизионщики?

Я развожу руками, мне неловко:

– Телевизионщики приехали, потому что мама написала им письмо. Я пробивал дырки в стенах. Потому что Таша меня била.

На этих словах Ханна перестает уплетать крабовые ноги и смотрит на меня:

– Слушай, если бы все знали правду, все бы понимали, почему ты так себя вел.

– Я не собираюсь говорить миру, – отвечаю я. – Только тебе.

– Прости, что подняла на тебя руку.

Я прошу ее никогда больше не заморачиваться, подхожу к стойке и прошу у парня в фартуке карандаш и листок бумаги. Потом сажусь обратно:

– И какое твое первое требование?

– Еще масла! – она указывает на стоящее передо пластмассовое блюдце с топленым маслом. Я пододвигаю его к ней. Она разделывается с крабовым мясом, как дикарь. В этом есть что-то сексуальное.

– А еще мне будет нужно в душ, – задумывается она. – И уже скоро.

– Я подумывал на ночь остановиться в отеле, – признаюсь я.

– Хочешь нарушить пятое правило?

– Мы уже его нарушили, – напоминаю я.

– Хочу нарушить сильнее! – улыбается Ханна с полным ртом крабового мяса. Потом продолжает жевать. Я прочищаю горло:

– Мое первое требование – безопасное жилье. Без Таши.

Ханна кивает с набитым ртом:

– Разумно.

– Я требовал этого примерно с рождения, – задумываюсь я. – Ни разу не сработало.

– Мое первое требование – я хочу стирать только за собой и никогда больше не делать маме педикюр. У нее мерзкие ноги, там куча грибков.

Понятия не имею, как она умудряется говорить о таком и есть, но я не покушаюсь на крабовое мясо еще с полминуты. Я записываю наши первые требования и задумываюсь.

– А мое второе требование, – говорит Ханна, – я хочу иметь право никуда не поступать сразу после школы. Я понимаю, что они хотят мне добра, но мне нужна передышка. Я, блин, даже не знаю, чем хочу заниматься! А ихтиология, по их мнению, бесполезна!

Я киваю и записываю: «Я требую не поступать в колледж сразу после школы».

– А твое второе требование какое? – спрашивает Ханна.

– Не знаю. Будет здорово, если мама перестанет смеяться над моими планами на будущее. Такое ощущение, что она просто хочет, чтобы меня посадили. – Ой блин. – Ой блин. – Меня начинает мутить. Как я раньше не замечал? Полная жопа.

– Джеральд? Как ты?

Я в Джердне. Там наша семья состоит из трех человек: я, Лизи и папа. В этот раз мне не нужно ни мороженое, ни трапеция. Мне просто нужно как-то спастись от озарения. Тут рядом оказывается Белоснежка, и ее птица подает голос:

– Она хочет, чтобы тебя посадили, потому что тогда ей всю оставшуюся жизнь будет казаться, что она была па-ава.

Потом появляются гномы:

Ворчун: Она.

Соня: Хочет.

Весельчак: Чтобы.

Чихун: Ты.

Умник: Сидел.

Скромник: В.

Простачок: Тюрьме.

– Джеральд?

Я смотрю на Ханну, но не могу ничего ей ответить. Меня как будто затянуто во временную червоточину. Я разрываюсь между Джерднем, где мне девятнадцать, и диснеевским мультфильмом 1937 года, в котором еще даже мои дедушка с бабушкой не родились.

Ханна берет меня за руку и сжимает пальцы, пока дар речи не возвращается ко мне.

– Черт. Да, я тут. Ни фига себе.

– Что это сейчас было?

– Я вдруг осознал полную жесть, – объясняю я.

– И?

– И мне нужно минутку побыть одному.

Она гладит меня по руке, как будто понимает, что у меня в голове варится какая-то дикая каша. Я иду в туалет и делаю свои дела. Моя руки, я разглядываю свое отражение в маленьком, грязном зеркальце и улыбаюсь. Не знаю, почему. Хочется плакать.

– Мне начинает казаться, что список требований это глупость, – произносит Ханна, когда я снова сажусь за стол. Я вижу, что она говорит это ради меня. «Она заботится о Сруне».

– Да уж. Кому нужен список требований, если мы никогда не вернемся?

Ханна издает какое-то горловое хмыканье. Оно означает: «Джеральд, ты же знаешь, нам придется вернуться». Она достает свою книжечку и начинает что-то туда записывать, а я кладу голову на руки, закрываю глаза и думаю, что бы еще потребовать. Я спрашиваю себя: «Джеральд, чего ты требуешь?» В голову приходят только невозможные вещи: «Я требую другое детство», «Я требую маму, которой не плевать», «Я требую второй шанс».

Когда я снова смотрю на Ханну, она становится Белоснежкой. Она улыбается, на ее плече сидит синяя птица. Птица чирикает. «Я требую собственную чирикающую синюю птицу».

Белоснежка протягивает мне набор «лего» со «Звездными войнами», который родители отобрали у меня одиннадцать лет назад, когда я в последний раз насрал на кухонный стол. Это «Тысячелетний сокол». Он настоящий. Как я теперь объясню Ханне, откуда тут взялся набор «лего»?

– Отлично, – говорю я, – просто отлично.

– Что отлично? – спрашивает Ханна. Я не открываю глаз. Или они уже открыты, но я все равно не вижу Ханны, потому что рядом со мной точно сидит Белоснежка.

– Джеральд? – Я открываю глаза: все-таки Ханна. Ни «Тысячелетнего сокола», ни Белоснежки.

– Вот блин. Прости.

– Куда ты пропадаешь? – спрашивает Ханна.

– Не знаю, туда же, куда и обычно. В очень крутое место. – «Нельзя рассказывать Ханне про Белоснежку и синюю птицу».

– И что там есть крутого?

– Там нет Таши, – отвечаю я. – А еще там много мороженого. И трапеция.

Мы оба смеемся, и я не могу отделаться от ощущения, что мне снова удалось отшутиться от чего-то важного. «Я требую прекращать отшучиваться».

Я беру еще один кукурузный шарик и отправляю его в рот. Жуя, я размышляю, насколько же чокнутой должна быть моя мама. «У мамы винтика в голове не хватает». Я секунду сочувствую ей. «Охренеть. Мама достойна сочувствия». Может быть, кукурузные шарики правда меняют жизнь.

========== 53. ==========

Мы едем на юг. Я проверяю телефон: Джо-младший все еще не отвечает. Я знаю только название города – Бонифэй, Флорида – и надеюсь, что в крайнем случае могу заглянуть в телефонную книгу. Отыскать цирк в городе его постоянного обитания должно быть несложно.