– Тогда у меня для тебя сенсация, – отвечает Ханна. – Мне важно, кто что думает. – Я киваю. – А еще я хочу после школы сделать что-нибудь крутое… как в кино или панк-роке. Я не хочу заниматься чем-то только потому, что кучка людей решила, что детей готовят именно так. Разогревают духовку на триста пятьдесят и пекут шестнадцать лет или пока не подрумянятся.

– Слушай, мы почти сбежали с цирком. Это должно быть весело и явно не по рецепту изготовления детей.

– Да, Джеральд, только нам все равно придется вернуться и доучиться. Мы еще только в одиннадцатом классе. Сейчас только декабрь. Нам надо еще дорасти до права сбежать с цирком.

Я вздыхаю:

– Любое веселье испортишь.

– Наверно, мне просто поспать надо, – вздыхает Ханна. – Разбуди, как устанешь, я поведу.

– Ты водишь?

– Слушай, не забывай, чья я дочка. Конечно, я вожу. Однажды даже за рулем бульдозера посидела.

Она сворачивается калачиком, подкладывает между головой и оконным стеклом кофту, слегка наклоняет сиденье и засыпает. Я заезжаю обратно на шоссе и еду. Кстати, я понятия не имею, куда мне надо, но решаю ехать на юг. «На юг. Я еду на юг». В ушах звенит вопрос Лизи: «У тебя есть план?»

========== 51. Третий эпизод, сцена 12, дубль 17 ==========

К концу второго дня ТелеТётя начала нервно расхаживать по дому. Никакие ее псевдопсихологические ухищрения на меня не действовали. Я разрывал в клочья все графики поведения, которые она рисовала, чтобы показать свои достижения. Я портил любую ее попытку показать, что у нас все наладилось. Я играл с ней в игру.

– Хватит срывать съемки! – крикнула Таша после десятого дубля. – Просто делай что говорят!

После двенадцатого Лизи отозвала меня в сторону:

– Джеральд, ты же хочешь, чтобы они ушли и больше не возвращались?

– Да.

– Тогда просто сделай, что говорят, и они уйдут. Насовсем.

Я любил Лизи. Но не мог ее послушаться. Я не мог сделать то, что мне говорили. Все ошибались, а я был прав. Им нужен был послушный, ласковый ребенок. Они получили бы что хотели, если бы перестали твердить, что со мной не так, и дали слово мне: «Я живу в одном доме с маньяком-убийцей!» Но они не закрывали рта. И я засрал им все. Напоследок я засрал абсолютно все.

– Дубль семнадцатый! – крикнул оператор и щелкнул деревяшкой.

– Джеральд, – нежным голоском сказала ТелеТётя. – Ты же знаешь, что мы все тебя любим? – Я решил повеселиться. Сделать вид, что я буду слушаться. Я кивнул. – Поскольку мы тебя любим, мы хотим, чтобы ты а-аботал над собой. А чтобы а-аботать над собой, надо слушать няню. Ты все па-анимаешь?

Я снова кивнул, а ТелеТётя взглянула в зеркало, которое продолжала таскать с собой, и поправила прическу.

– Понимаю, – сказал я.

Режиссер явно вздохнул с облегчением. Мама взглянула на Лизи и показала ей большой палец.

– Отлично. Сейчас мы сделаем так. Ты попросишь прощения у Таши за то, что сделал с ее куклой, а потом мы вместе поднимемся и будем думать, как отчистить ее комнату.

Я даже поднялся вместе со всеми и постоял в дверях, позируя на фоне полностью засранных стен Ташиной комнаты. Запах впечатлял. Он был такой же отвратительный, как Таша.

– Как ты думаешь, с чего стоит начать? – спросила ТелеТётя.

– Может, со стен?

Режиссер кивнул маме, и она сказала:

– По-моему, нужно доверить эту работу профессионалам. Я могу вызвать уборщиков, они приедут через несколько часов.

ТелеТётя подняла ладонь:

– Этот бардак устроил Джеральд, ему все и убирать. Так он быстрее научится отвечать за свои поступки. – Тут она опустилась на колени, так чтобы ее лицо оказалось на уровне моего: – Зачем ты так мучаешь Ташу. Она тебя любит, ты же знаешь.

Я много что хотел сказать. Я мог столько всего сказать… Но вместо этого я изо всех сил двинул ТелеТёте кулаком в нос, и оттуда сразу брызнул фонтан крови.

– Стоп!

Все бросились к ней. Мама схватила меня за руку и утащила в комнату. Я слышал, как ТелеТётя кричит: «На хрен! На хрен!» Я слышал, как она что-то швыряет и хлопает дверьми. Мы с мамой стояли в моей спальне и слушали. Потом мама присела и сказала:

– Вот и все, Джеральд. Похоже, они уезжают. Нам придется вернуть им эту кучу денег. – Я развел руками. – Джеральд, нам нужны эти деньги! – она начала трясти меня. – Ты должен извиниться! Нам осталось отснять всего несколько сцен. Ты должен!

– Я никому ничего не должен, – ответил я.

Она схватила меня за плечи и так сжала, что синяки держались несколько недель:

– Ты попросишь прощения, а потом до вечера не выйдешь из комнаты.

Мы вышли из комнаты – мама все еще сжимала правой рукой мое правое плечо – и пошли искать ТелеТётю. Операторы и техники швыряли оборудование в стоящие у въезда на наш участок фургоны. Мама поймала выходящего из дома режиссера:

– Дайте нам еще один шанс!

– Мы достаточно отсняли.

– Но он все еще ненормальный! – воскликнула мама.

Режиссер засмеялся. Отсмеявшись, он посмотрел мне в лицо:

– А это уже ваши проблемы.

Я помню, как смотрел на режиссера, на его блестящую обувь и знал, что она куплена ценой моих страданий. В голове пронеслись мамины слова: «Джеральд, нам нужны эти деньги!»

Из фургона с оборудованием показалась ТелеТётя. Мама подтащила меня к ней и спросила:

– Что ты должен сказать?

– Идите в жопу! – ответил я.

Мама стиснула мое плечо изо всех сил. ТелеТётя Элизабет Хэрриет Смолпис наклонилась ко мне, не отнимая от носа пакета со льдом:

– Буду а-ада, если напишешь мне из тю-уймы, – потом залезла в машину и закрыла дверь.

Мама так сильно сжимала мою руку, что она затекла и ее начало покалывать. Мама втащила меня домой, и мы впятером смотрели, как оборудование исчезает из дома, с участка и с дороги. Все заняло минут десять. Мама все это время не отпускала моей руки.

– Роб сказал, что деньги можем оставить себе, – заметил папа. – Это уже кое-что.

Таша сверлила меня взглядом, пока я не поднял на нее глаз.

– Извинись перед сестрой! – приказала мама. – Немедленною

– Прости, Таша, – сказал я, потому что все закончилось.

Кукла Таши потеряла всякий вид. Ее комнату надо было отмывать от дерьма. Я сделал свою работу. Потом я ушел в комнату и прилег поспать. Я спал десять лет. Тот Джеральд, который отказывался плясать под чужую дудку, десять лет спал. Тот Джеральд, который сам решает, как ему жить, снова проснулся. Доброе утро. Как спалось?

========== 52. ==========

Ханна водит как маньяк-убийца. Когда мы проехали Вашингтон и я слишком устал, чтобы ехать дальше, я спросил, есть ли у нее права. Ханна так сильно шлепнула меня по руке, что она до сих пор болит.

– Я придумала первое требование, – говорит она. – Я требую, чтобы меня перестали недооценивать!

– Как-то неконкретно для записки похитителей.

Она снова шлепает меня по руке. Мне неприятно, что она может вот так просто меня бить.

– Ну правда же! – настаиваю я.

– Спи уже, а? Проедем по городу и зайдем куда-нибудь поесть. Если ты, конечно, не собираешься питаться салатом до завтра.

Я ложусь головой на ее кофту – как будто сунул нос в гору ягод – и размышляю о списке требований. Рука все еще болит от ее ударов, странное ощущение. Видимо, придется сказать ей, чтобы больше так не делала. «Я требую, чтобы меня больше не били. Даже в шутку».

Я просыпаюсь от того, что в кармане звонит телефон. Папа. Я пропускаю вызов. Смотрю на время и понимаю, что мы с Ханной опоздали на работу. С Бет, конечно, некрасиво вышло. Надо было хоть позвонить и сказать… что мы похищаем друг друга. Звучит как полный бред.

– Добро пожаловать в Северную Каролину, юный циркач, – приветствует меня Ханна. – Спишь как труп. Кто звонил?

– Папа.

– Я несколько часов назад телефон выключила.

– Может, остановимся где-нибудь, выпьем кофе? Или поедим?