– Я сплю!

– А я уезжаю. Немедленно.

– К цирку?

– Куда угодно. И как угодно. И не вернусь.

Я слышу, как она садится и включает свет.

– Правда что ли?

– Ага.

– Хочешь взять меня с собой?

– В этом все фишка.

– Я похищаю тебя, а ты меня?

– Вот-вот.

– Уже составил список требований? – спрашивает Ханна.

– Километровый, – вру я.

– А вот я еще нет, – смущенно признается она.

– У нас будет целая прорва времени.

– Серьезно, Джеральд? Мы правда это сделаем?

– Серьезно, Ханна, мы правда это сделаем.

Она вздыхает:

– Через полчаса, говоришь?

– Даже минут через двадцать.

– На сколько дней мне брать вещи?

Вопрос застает меня врасплох. Я вспоминаю, что еще даже не говорил с Джо-младшим. Что все еще может пойти пшиком. Что мне семнадцать, а Ханне шестнадцать. Мы малолетние беглецы. «Влюбленные заключенные». Или «Зеленые заключенные».

– Джеральд?

– Да?

– Так на сколько мне брать вещи?

– Не знаю, – отвечаю я.

– Ладно. – Ханна вешает трубку.

Меня все еще бесит британский акцент Белоснежки. Она же типичная героиня популярных американских мультиков – женщина, которая обстирывает семь гномов, вытирает им задницы, убирает за ними и чинит им обувь. Ей должно нравиться быть американкой. И ей должно нравиться быть популярной, хотя она добровольно сдалась в рабство семи мелким гадам. Но разве любая популярность не сводится к рабству у мелких гадов? Я был рабом, и меня звали Срун. Моей работой было повсюду срать, чтобы миллионы мелких гадов радовались. Потом я снова был рабом, меня звали Джеральд, и моей работой было позволять маме называть меня умственно отсталым, чтобы моя сестра Таша выглядела умнее, чем есть.

Я паркуюсь на заправке, чтобы скоротать время. У меня остается еще минут десять запаса. Я беру телефон и пишу Джо-младшему: «Где вас искать во Флориде? Адрес так и не прислал». И отправляю, хотя и чувствую себя полным идиотом. А я сам дал бы ему свой адрес? А стала бы Ханна давать кому-то свой? Джо-младший тоже, наверно, мне ничего не скажет. Значит, у меня есть только информация под его видео: Мухосранск, штат Флорида, то есть какой-то Бонифэй. Я пишу папе: «Да, ушел». Потом делаю себе еще один сандвич с салатом и съедаю его. Потом еду к дому Ханны.

Когда я подъезжаю к их почтовому ящику, она уже ждет меня, с красным рюкзаком за спиной, в кожаной куртке и драных джинсах. Она плюхается на пассажирское сиденье и спрашивает:

– Блин, во что ты влип?

Тут я вспоминаю, что у меня случился, как выражается Роджер, «инцидент», и рассказываю ей все с самого начала. Я даже объясняю, откуда знаю фальшивого ямайца Джеко. Рассказываю про бокс. Про Роджера. Я замолкаю, только когда мои голосовые связки пытаются рассказать, как в детстве Таша пыталась топить нас с Лизи и как я все время был на волоске от смерти. Я почти рассказываю, но почему-то перехватывает горло.

– Не знаю, глупость это или нет, – произносит Ханна, когда я еду в сторону шоссе.

– Что?

– Вот это все.

– Если тебе некомфортно, могу подвезти до дома, – предлагаю я.

– Не знаю.

Я снижаю скорость, разворачиваюсь на парковке банка и еду обратно к ее дому. Верите ли, у меня разбивается сердце. Буквально разбивается.

– Я не просила разворачиваться, – произносит Ханна.

– Я не хочу, чтобы ты делала то, что тебе не нравится, – отвечаю я.

– Можешь припарковаться?

Я паркуюсь.

– Обещай не злиться, ладно?

– Ладно.

– В общем, ты был прав. Я кое в чем соврала. Мне кажется, прежде чем сбегать, надо поговорить.

Мое сердце продолжает разбиваться, и я так поглощен этим процессом, что даже не успеваю задуматься, о чем же она соврала.

– Я сказала, что не боюсь, что ты можешь ударить меня. На самом деле боюсь. Ты так быстро и резко завелся… у моей тети был муж, который вел себя так же, и я боюсь. Прости. Я не хочу больше об этом говорить. Я просто должна была признаться.

Охренеть. Мой индикатор ЗЛ начинает зашкаливать, и я делаю все, чему научил меня Роджер, чтобы успокоиться. Но все идет не так. Теперь я просто не могу уехать с Ханной. Она думает, что я способен ее ударить. Как будто я какое-то животное. «Ты был кретином, когда думал, что она вообще может полюбить такого лузера. А еще знаешь что, Джеральд? Может, она и права. Нельзя сказать наверняка».

– Джеральд?

Я отправляюсь в Джердень и сажусь на трапецию поговорить с Лизи. Только ее там нет. Зато там сидит Таша в синем цирковом костюме, расшитом пайетками, и я выскальзываю из Джердня как раз к следующей фразе Ханны:

– Я правда думаю, что люблю тебя, – говорит она. – Я просто, ну, не понимаю, что будет, если мы сейчас сбежим.

Я отвечаю чуть громче обычного:

– Будет вот что – мы уедем. Ты сама говорила, что хочешь этого. Ты написала об этом в открытке. Ты непрерывно промывала мне этим мозг все две недели, в конце концов!

– Блин, не веди себя как мудак!

В ответ я запускаю руку между креслами и выуживаю маркер:

– Давай, напиши это снова. По крайней мере, тогда ты не боялась.

– Я не боюсь!

– Но?..

– Но я не знаю, – повторяет она.

Я останавливаю машину у почтового ящика, куда подъехал каких-то пять минут назад.

– Мне пора убираться подальше. Тот парень наверняка вызвал полицию. Мы были не на ринге. Будь счастлива, ладно?

Она вздыхает:

– Слушай, мне ни к чему, чтобы еще кто-то решал все за меня. Просто дай мне минуту подумать.

– У меня нет даже минуты.

Она берет свой красный рюкзак, выходит из машины и становятся прямо перед моими фарами, и мне приходится развернуться на подъезде к участку ее соседей. Я еду обратно, и она становится у меня на пути, и я не могу ее объехать, потому что она каждый раз становится там, куда я поворачиваю. Я стараюсь не злиться, но все равно злюсь.

– Мне некогда играть в игры! – кричу я в окно.

– Впусти меня в машину! – отвечает она.

– Ни за что.

– Впусти меня, Джеральд!

Я останавливаюсь. Она залезает. И говорит:

– Сейчас ты точно ведешь себя как мудак.

– Меня только что избили.

– И что?

– Я устал. И я в бегах. Мне некогда слушать твою сумасшедшую дичь.

– Хватит называть меня сумасшедшей!

– Я не говорил, что ты сумасшедшая. Просто дичь у тебя сумасшедшая.

Мы сражаемся в гляделки. И отъезжаем. Снова.

Сначала мы едем молча. Я позволяю адреналину улечься и стараюсь не думать, ищет ли меня полиция. Я стараюсь не думать о том, что Ханна меня боится. Мне кажется, что она засыпает, но, когда я оглядываюсь, она смотрит в окно, изучая проносящиеся в темноте верстовые столбы.

– Джеральд, почему ты меня любишь? – спрашивает она.

– Вау. Ну и вопрос, – произношу я. Вот же блин.

Она не хихикает и ни о чем не просит, а просто продолжает смотреть в окно.

– Я влюбился, как только увидел тебя в первом окошке. Ты писала в маленькой книжечке и не заметила меня. Мне понравилось.

– Ты любишь меня за то, что я тебя не заметила?

– А еще потому что ты крутая, у тебя классный сарказм и тебе плевать, кто что думает.

– Знаешь, сколько меня заботило, кто что думает?

Я смеюсь так, что из носа текут сопли.

– А еще мне очень нравится, как ты обращаешься с рыбой.

– С рыбой?

– С рыбками Нейтана и Эшли.

– А.

Я оглядываю ее:

– Точно все в порядке?

– Ага.

– Уверена? Мы ведь сейчас сбежим отсюда вдвоем. Если что-то не так, я съезжаю с шоссе и везу тебя домой.

– Все в порядке. Правда. Просто пытаюсь понять, что за хрень творится, – признается она. – И не понимаю, какую меня ты любишь, настоящую или поддельную.

Я вижу знак «Аварийный съезд» и съезжаю. Я вижу, что Ханна плакала, и обнимаю ее. Она напоминает мне о пятом правиле, и я обнимаю ее крепче. Я приподнимаю ее лицо за подбородок поближе к своему:

– Я люблю тебя настоящую. И вообще не понимаю, что еще за поддельная ты.