Кроме поддельной няни была еще и настоящая, не такая показушная. Ей не разрешали с нами общаться, но иногда она мне подмигивала. Она объясняла поддельной няне, как лучше играть. Я с ума сходил от такого порядка. Помню, как я сидел, смотрел за их приготовлениями и гадал, как можно показать миру, насколько в моей жизни все вверх дном.

Полчаса пообщавшись с гримером, ТелеТётя влезла в костюм и образ и зашла в гостиную, где уже ждала ее вся моя семья. Няня хлопнула в ладоши и посмотрела на троих детей. Мне было пять, Лизи семь, а Таше почти одиннадцать. Потом няня начала говорить, смотря только на меня:

– Твои родители позвали меня, потому что вашей семье нужна моя помощь. – Она замолчала и посмотрела на свое отражение в экране телевизора. – Твоя мама говорит, что вы все время ссоритесь, и такое поведение неприемлемо. – Чтобы полностью представить себе ТелеТётю, нужно вспомнить ее сильный британский акцент. Она глотала «р». «Неприемлемо» звучало как «непи-иемлема». – Похоже, в этом доме не хватает трех шагов к успеху. Для начала чуточку дисциплины, как в старые добрые времена. Джеральд, ты знаешь, что это значит?

Режиссер сказал мне помотать головой, и я помотал. Я изо всех сил старался не смотреть в камеры, поэтому первую сцену снимали в три дубля. Как может пятилетний ребенок не смотреть в камеру, если она прямо перед его носом?

– Это значит, – говорила няня, – что у нас начнется совершенно другая жизнь. И вы станете совершенно новой семьей, просто как «раз, два, три»…

ТелеТётя пришла всего на день, а потом ее операторы просто снимали, как мы причиняем друг другу вред. Потом, через две недели, она пришла и на основе отснятого материала решила, кто прав, кто виноват, кого стоит «хо-ошенька» наказать, а кому нужно рассказать, что такое ответственное поведение. Она научила родителей сажать нашкодивших детей на стул в углу и распределять время на экране. Они составляли расписание из строк, столбцов и наклеек (у девочек были наклейки с кошками, у меня – с собаками). Сама няня в составлении расписания не участвовала, потому что у нее был слишком сложный маникюр и составление таблиц не входило в ее контракт.

– Вообще-то, воспитывать ваших детей – не моя работа, – сказала она маме с папой. – А ваша.

Камеры не фиксировали, что все, что заставляло нас причинять друг другу вред, происходило за закрытыми дверьми и вне досягаемости микрофонов. Поэтому няня (вернее, обе няни) видела только часть картины. Обычно – как кто-то из нас с Лизи бежит за Ташей и хочет ее ударить. Или то, как я сижу на кухонном столе и гажу – клип, набравший больше просмотров, чем все шоу. Я сел на стол после того, как ТелеТётя отобрала у меня геймбой за то, что я устроил истерику. Так я сделал кучу в первый, но далеко не последний раз.

Остаток дня я провел в своей комнате, а потом няня спросила:

– Ты знаешь, что какать где-нибудь кроме туалета грязно?

Я кивнул, но слово «грязно» засело у меня в голове. Так сказала мама, когда в три года я случайно обкакался в ванне:

– Зачем ты это сделал? – спросила мама. – Это же так грязно!

Я был совсем маленьким и почти ничего не помню, кроме того, что за пять минут до происшествия Таша пообещала помочь мне помыть голову. А сделала совсем другое.

– Каждый раз, когда ты какаешь мимо унитаза, – говорила ТелеТётя, – ты убираешь за собой и до конца дня сидишь в своей комнате. Это будет по-честному? – Я пожал плечами. Няня повторила: – Это ведь по-честному?

Хороший вопрос. Представьте себе пятилетнего ребенка, окруженного камерами. Представьте себе, что он живет в штате НЧ. Представьте, что ему настолько срать на все, что он наложил на кухонный стол прямо перед камерами. И задайте ему этот вопрос. Он не найдет ответа. Я вопил так долго и громко, что под конец, кажется, разодрал горло до крови. Няня подошла ко мне, присела рядом и взъерошила мне волосы. За две недели, которые я знал ее, она впервые вела себя как хорошая няня. Она спросила, что меня так расстроило, но рассмеялась, когда я ответил.

– Джеральд, твоя сест-ица не пытается тебя убить. Не преувеличивай.

========== 4. ==========

Почти первое, что мне сказали на сеансе борьбы с гневом, – регулярно заниматься спортом. Я решил, что буду заниматься на тренажерах, которые папа хранил в подвале, но тут кое-кто отчислился из своего дурацкого колледжа в первый раз и переехал домой, так что нам пришлось упаковать беговую дорожку, силовой тренажер и стол для пинг-понга и втиснуть их в уголок гаража. Когда я объяснил психологу, что в нашем домашнем спортзале теперь живет мой главный триггер, он предложил мне пойти в нормальный тренажерный зал. Так что на первых порах родители несколько раз в неделю возили меня в тренажерку. А потом я нашел в тренажерке секцию бокса. Я решил начать ходить туда, потому что – потому что мне нравилось бить по чему ни попадя. Когда я сказал психологу, что хожу на бокс, он вздохнул, но в итоге согласился – с одним условием: я ни с кем не боксирую. В смысле, я не буду бить людей. Мне было тринадцать с половиной и я уже много кого побил, так что меня все устраивало.

В основном на бокс ходят нормальные ребята, но недавно пришел один новичок с проблемами. На нем можно ставить штемпель с аббревиатурой «ЗЛ». Иногда он смотрит на меня и вызывающе улыбается. Я знаю, что это значит, потому что сам раньше так делал. Его зовут Джеко. Понятия не имею, какое у него настоящее имя. Он вроде как с Ямайки, но на самом деле нет, потому что акцент у него фальшивый. Его родители переехали в Блю-Марш, когда ему было три года, и теперь он обычный парень из семьи среднего класса и мечтает быть таким же бедным, как когда-то его родители, чтобы можно было рассказывать истории о жизни в рыбацком поселке в лачуге с жестяной крышей и быть хоть сколько-то интересным. Думаю, поэтому он и дерется. Потому что средний класс – это смертельно скучно.

Вообще я понятия не имею, почему никто не против того, что я хожу на бокс. Это очень иронично. Если я раньше и не мог надрать кому-то задницу, теперь-то я точно могу. И я думаю об этом каждую минуту тренировок: «Надрать кому-нибудь задницу. Н-А-Д-Р-А-Т-Ь-З-А-Д». Какая-то часть меня хочет избить Джеко так сильно, что я даже не против потом всю жизнь за это расплачиваться. В тюрьме я смогу надрать больше задниц, потом все больше и больше, пока меня не убьет кто-нибудь более крупный. Разве не этого от меня все ждут? Тюрьмы или смерти, одно из двух. Тюрьмы или смерти. Я колочу и колочу боксерскую грушу, пока не онемеют костяшки. Иногда они распухают на несколько дней. Этим солнечным воскресным утром мои костяшки трескаются и кровоточат, и я думаю о том, что к старости они будут совсем убитыми и мне, как двоюродному дедушке Джону, будут колоть кортизон, и мне плевать.

Я минут пятнадцать прыгаю через скакалку, а потом переключаюсь на пневмогрушу. Ее я люблю больше всего, потому что у нее собственный ритм и я впадаю в какой-то транс. Я люблю впадать в транс. Он меня разворачивает. Целых пятнадцать минут я свободен от толстого слоя полиэтилена, в который я обернут большую часть жизни. Я лучше вижу, слышу, чую. Я что-то чувствую. Иногда у пневмогруши мне бывает так хорошо, что хочется плакать. Но я не плачу. Я просто сбиваюсь с ритма и снова заворачиваюсь в упаковку – с головы до ног.

Перед тем как идти на парковку я захожу в соседнее помещение – заброшенный склад, где раньше занимались доставкой посылок. Когда я начал ходить в зал, компания все еще работала, а теперь тут остались только полки и перегородки офисов. Внутри тесно. Я быстро подхожу к ближайшей перегородке. Это единственная гипсокартонная стенка в царстве красного кирпича. Я всаживаю в нее кулак, но этого мало и я пробиваю вторую дыру, пониже, потому что стенка потихоньку кончается. Рука горит, костяшки кровоточат, но мне хорошо. Я отхожу от стены и считаю дырки. Сорок две…

Когда я возвращаюсь с бокса-без-бокса, папа давно уже ушел навстречу воскресной порции непроданных домой, а мама вернулась с двухчасовой воскресной прогулки, приняла душ и занимается хозяйством в кухне. Она любит заниматься чем-нибудь в кухне. Будь на то ее воля, она жила бы в кухне и все были бы счастливы. А если бы кто-то не был счастлив, мама взбила бы ему коктейль и все стали бы счастливы. Или просто отправилась бы на очередную прогулку. На выбор.