– Вот как, теперь мы соулмейты? – Не знаю, откуда у меня столько сарказма, но он так и прет. Я делаю ей больно. И не могу остановиться. Потому что мудак.

– Вообще-то, я подумала об этом еще три недели назад.

– Три недели назад мы еще даже не разговаривали! – возражаю я.

Она достает свою книжечку:

– Могу доказать. Хочешь, прочту ту запись?

– Нет, – отвечаю я. – Я тебе верю.

– Ты не злишься?

Я вздыхаю. Еще как злюсь. С индексом 00000. Но не на нее.

– У меня просто был хороший день рождения, и я не хотел тебя пугать. Я просто немного позабавился. Конечно, я бы его не ударил! – Ложь чистой воды.

– Я все-таки зачитаю тебе, – говорит она. – Вот – запись сделана ровно три недели назад.

Я поднимаю руку:

– Не надо. Ты нарушишь правило номе… какой номер у правила не читать твои записи? Почему у него нет номера?

– Потому что это незыблемое правило.

– Значит, тебе нельзя читать их вслух. Спрячь книжечку в карман.

Некоторое время мы молчим, и она снова кладет руку мне на ногу – около самого колена, – и это снова меня заводит.

– Соулмейты, говоришь? – спрашиваю я. Она отвечает:

– Ага.

Я улыбаюсь. Если мы правда соулмейты, я сэкономил целую жизнь. Но я не знаю, правда это или нет, я завернут в семнадцатилетний культурный слой пленки из лжи и никак не могу узнать правду. Мы незаметно подъезжаем к ее участку.

– Уже написал список требований? – спрашивает Ханна.

– Попытался начать, – признаюсь я. – Так и не потребовал ничего осмысленного.

– Ну и что? Все равно все запиши. Я бы на твоем месте уже завела список длиной в милю.

– Видимо, я плохо умею требовать.

Она выходит из машины.

– И спасибо за открытку! – говорю я. – Забавно, что ты написала, что мне не насрать. Потому что я только и делаю, что на что-нибудь сру. Обычно почему-то никто не в восторге. – Я хихикаю. – А если серьезно, спасибо за открытку, она очень милая.

– Всегда пожалуйста. И не забудь послушать диск.

– Не забуду. И еще… вся эта любовная хрень… – теряюсь я.

– Любовная хрень? Какая романтика.

– В общем, давай пока не будем спешить? Эта хрень меня пугает.

Дома на кухонном столе меня ждут подарок на день рождения и записка: «Прости, разминулись». Мой подарок – карточка на газ на триста долларов. Я прислушиваюсь к звукам телевизора из подвала и думаю о том, чтобы прямо сейчас собраться и уехать туда, куда только доеду на триста долларов. Перед сном я дважды пересматриваю обалденный номер с трапецией из Монако. Я считаю колеса и перевороты. Циркачи похожи на птиц. Их, наверно, заставляли оттачивать этот номер с самого рождения, двадцать два часа в день, семь дней в неделю, но они кажутся свободными. В воздухе они кажутся свободными.

========== 46. Эпизод третий, сцена вторая, дубль второй ==========

Третий эпизод не был полноценной серией. Это было что-то вроде «давайте оглянемся назад и порадуемся, как хорошо мы справились», и я не мог позволить миру верить, что хоть кто-то в моем доме справился. Ничего не стало лучше.

Мама все еще обращалась с Ташей как с маленькой принцессой, хотя та все время била ее и придумала еще более изощренный способ издеваться над нами с Лизи – номер с подушкой. Она брала диванную подушку, клала ее мне на лицо и давила, пока я не начинал орать и дергаться. Когда я почти терял сознание, она наконец убирала подушку, и я оказывался в Джердне, где я лежал на полу, ее не существовало, а Лизи сидела рядом и беспокоилась за меня. Тогда Таша бежала к маме и говорила, что я сделал какую-нибудь гадость, и мама приходила и ругала меня, а я молчал, смотрел в одну точку и, скажем, лакомился мороженым вместе с моим любимым героем из мультика.

Папа стал еще больше работать. Как будто это было вообще возможно. На рынке царила благодать, дома так и разлетались. Я пару раз слышал разговоры о том, чтобы хранить деньги в надежных местах, как белки закапывают орешки. Папа предлагал переехать: теперь нас знало слишком много народу. Мы были звездами реалити-шоу. К калитке приходили фотографы и щелкали вспышкой. В местной газете выходила статья за статьей. Кто-то писал письма в редакцию. Мне тогда было шесть, и я ничего этого не знал. С тех пор я прочел несколько писем. Многие были жестокими, некоторые не были. Наверняка одно из них написала Хоккейная Дама, моя щедро сдобренная кетчупом мать мечты.

Лизи тоже было плохо. Она боялась за наши жизни. Она сообразила, что можно спастись от номера с подушкой, если все время сидеть в комнате и запирать дверь. Она по сто раз перечитала все свои книги. Она записывала что-то в дневник на замочке и делала вперед задания.

С мамой тоже не все было в порядке. У нее были пустые, прозрачные глаза. Она начала ходить по многу часов. Она даже пыталась устроиться на работу, но никто не принял ее, потому что единственное, что она умела делать, – это разрушать нашу семью. Никто не говорил этого вслух. Это мои слова.

Когда снова приехали няня Лэйни Черч, она же Элизабет Хэрриет Смолпис, и операторы, они вошли к нам, как к себе домой. ТелеТётя даже не потрудилась одеться как няня. На ней красовалось платье, подчеркивавшее все ее выпуклости и роскошный бюст. Операторы не вставляли в стены никаких камер. Они сказали, что просто пробудут тут три дня, напомнят нам о правилах и убедятся, что у нас все хорошо.

Детей снимали начиная со второй сцены. Мы все умылись, приоделись и сидели за кухонным столом: мама с папой сидели по бокам стола, я сидел с ТелеТетей, а напротив нас сидели Лизи и Таша. Мне мерещилось, что весь кухонный стол завален моим дерьмом. Я вспоминал времена, когда я его там оставлял. Тогда мне было пять – казалось, с тех пор прошла целая жизнь. Я чувствовал себя гораздо старше семи лет. Какой еще семилетка может похвастаться, что в первом классе его считают чем-то средним между телезвездой и серийным убийцей? Я не мог понять, правда ли первоклассники смотрели это шоу или им рассказали родители. Боюсь, и то, и другое. Родители позволяют детям смотреть кучу хрени, которую им смотреть нельзя.

– Очень рада снова всех вас видеть, – начала ТелеТётя. – Расскажите мне, какой у вас по-огресс. – Мне начинал нравиться ее британский акцент, хотя иногда и хотелось заткнуть ее ударом по губам: как можно быть такой наивной и верить, что у нас может быть «по-огресс»?

– На прошлой неделе Таша снова попыталась убить меня, – сказал я в первом дубле. Им не понравилось. Таша полезла спорить. Все начали кричать. В итоге кто-то крикнул: «Стоп!» – мы начали заново и мне запретили подавать голос, пока меня не спросят.

Но ТелеТётя, кажется, забеспокоилась. Она посмотрела на Ташу и все поняла.

– Мотор!

– Очень рада снова всех вас видеть, – повторила ТелеТётя. – Расскажите мне, какой у вас по-огресс.

Мама улыбнулась и сказала, что мы вели себя гораздо лучше. Она добавила, что теперь, когда мы соблюдаем правила и помогаем по хозяйству, она стала лучше справляться с большой семьей. Папа объяснил, что у него сейчас большая загрузка на работе, но ему кажется, что дети большие молодцы. Он добавил, что они с мамой начали часто ходить куда-то вместе – наш последний бэбиситтер даже позволяет им раз в месяц ходить на свидания.

– Джеральд, как у тебя дела в первом классе? – спросила ТелеТётя.

Здесь я должен был сказать что-то, что не испортит момента и позволит нам плавно перейти к третьей сцене – подведению итогов по таблицам и обязанностям и перечислению всего того, что ТелеТётя для нас сделала. По плану, я должен был произнести: «Все отлично, у меня классный учитель». Но я задумался над вопросом: как дела в школе, Джеральд? Потом задумался над ответом: а как по-вашему? С чего я должен верить, что вам не плевать? Боже, чушь-то какая!

– Было бы получше, – ответил я, – если бы Таша не пыталась все время меня убить.

– Стоп!

========== 47. ==========