Но она явно заметила, что я вскрыл конверт.

========== 45. ==========

На работе адская толкучка. Ханна попросила перевести ее в шестое окошко, а Бет помогает нам под тем предлогом, что с вами весело. Поэтому, сколько бы фанатов хоккея ни выстроилось перед нами в очередь и сколько бы подносов горячей картошки она нам ни таскала, мы продолжаем время от времени шутить и придуриваться. Бет тоже любит придуриваться. Меня так и тянет спросить у нее, как это – купаться голышом.

Перед самым закрытием к шестому окошку подходит парень с девушкой и заказывает у Ханны два пива. Ханна просит у него документы, он достает из бумажника права и смеется:

– Тебе б тоже не помешало показать документы, – произносит он. От его слов у меня мурашки бегут по шее. Мне не нравится его тон. Я встаю на шаг ближе к окошку Ханны и готовлюсь драться. «Я Джеральд, и я с рождения готов надрать тебе задницу».

Он дает Ханне права. Подходит Бет, чтобы налить пиво.

– Проблемы с математикой, детка? – спрашивает он.

Ханна смотрит на него поверх очков:

– Что ж, поздравляю, вам двадцать два.

– Говорят, мужчины с возрастом выглядят только лучше.

Бет наливает пиво и смотрит на его девушку, смотрящую прямо перед собой взглядом загнанного кролика.

– Правда? – спрашивает Бет. – Я слышала, женщины тоже.

– Ты, видимо, исключение.

Бет отдает ему оба пива, и я до последнего надеюсь, что она его обольет. Или уронит кружку. Или выплеснет пиво ему в лицо. Ханна все еще не понимает, что происходит. Я вижу, как она медленно начинает хмуриться.

– Тебе, придурок, никакое время не поможет, – вступаю я. Видите? Я как машина. У меня есть переключатель, и им щелкнули.

Он фыркает:

– Что-что ты сказал, мелкий?

– Я сказал, – произношу я и так повышаю голос, что на шее выступают жилки: – Такому стремному кретину как ты никакое сраное время ни хрена не поможет, понял, идиот? – Я улыбаюсь: – Теперь расслышал?

Он стоит столбом, держа в руках два пива. Его девушка что-то неразборчиво говорит. «Давай, пойдем, пропустим игру». Он тоже не слышит. Просто стоит и пялится на меня. Он даже не подозревает, как быстро может оказаться в больнице. Он ставит пиво на стойку:

– Кто нахрен твой босс?

Бет поднимает руку.

– Хочешь, могу облегчить тебе жизнь и ударить первым. Только скажи! – Мне так хочется его ударить, что я надвигаюсь на него.

Он поворачивается к Бет:

– Уволь его немедленно?

Бет наклоняет ухо поближе и подносит к нему ладонь:

– Извините, я слишком стремная, чтобы вас слышать. Не могли бы повторить?

Он несколько секунд сверлит нас взглядом, потом забирает пиво и уходит. Бет дает мне пять:

– Все в порядке?

Я киваю:

– Ты просто красотка. Не слушай этого дебила.

Ханна поддакивает, но она в каком-то заторможенном состоянии. Например, она по-прежнему хмурится. Как будто на минуту запаздывает. Уж я-то знаю, что такое путешествовать во времени.

По дороге к парковке Ханна признается:

– Ты меня напугал.

– Чего?

– Ты меня напугал, – повторяет она. – В тебе… больше, чем кажется. Не знаю. Просто забудь.

– Забуду, если ты тоже забудешь.

Я понимаю, что мы оба будем это помнить.

Мы молча идем по кварталу. Под фонарем она поворачивается ко мне:

– Ты знаешь, что ты очень симпатичный?

Я не знаю, что ответить. Не думал, что кто-то еще использует слово «симпатичный». Я склоняюсь перед ним. Оно такое старое, что его говорят только бабушки, а еще оно звучно и настоящее, и я правда чувствую себя… симпатичным. И я улыбаюсь. И мне страшно хочется поцеловать Ханну, но я сдерживаюсь. Сев в машину, я первым делом тянусь к отделению для перчаток и успеваю развернуть открытку, прежде чем Ханна выбивает ее у меня из рук – а она, похоже, пытается. Я вчитываюсь в мелкий почерк.

«Дорогой Джеральд!

Наверно, еще слишком рано об этом говорить, но, мне кажется, ты лучший друг, какой у меня только был. Это мало что значит, потому что у меня никогда не было лучших друзей. Когда-то я думала, что у меня есть лучшая подруга, а потом она стала интересоваться шмотками и мы в конце концов поссорились.

Джеральд, ты мне очень нравишься в том числе потому, что тебе не насрать. Тебе правда не насрать. Конечно, мы мало что откровенно обсуждали, потому что у нас куча правил, но я никогда не думала, что кому-то может быть не насрать на Ханну Маккарти. Все знают, что я дочь мусорщика, и я давно уже решила смириться, потому что с этим ничего не сделать. А ты тот парень из телевизора и тоже не можешь ничего с этим сделать. Сегодня тебе исполняется семнадцать, и я хочу, чтобы ты знал, что ты тот парень из телевизора и, пока ты тут живешь, ты всегда будешь парнем из телевизора, а я всегда буду дочкой мусорщика. И это нас связывает. Нам обоим тут плохо, и я хочу, чтобы мы вместе нашли путь к свободе. От Блю-Марш. От моей жизни. От моего дома и семьи. Я хочу найти этот путь. И, похоже, ты тоже.

Девочка с моей прошлой работы тоже хотела найти путь к свободе от семьи, и она в семнадцать вышла замуж. Не волнуйся, я не собираюсь просить тебя жениться на мне. Но мне кажется, что мы с тобой скоро найдем наш путь. Я не выдержу выпускного класса. Я не переживу еще одного дня в шкуре Золушки. Я не переживу еще одного дня судьбы дочери мусорщика. Я хочу быть просто Ханной. А ты чтобы был просто Джеральдом, а не каким-то там парнем из телевизора.

В общем, с днем рождения, и имей в виду, что я считаю тебя лучшим другом. Надеюсь, это тебя не пугаешь, потому что ты мне сейчас нужен больше, чем кто-либо и когда-либо. Я почти уверена, что люблю тебя.

Ханна»

Открытка совсем маленькая, я читаю ее, поднеся к лицу, и держу ее у лица еще полминуты, думая, что бы сказать.

– Блин, – произносит Ханна, – мне так стыдно!

Я кладу открытку между сиденьями:

– Не надо стыдиться. Ты тоже мой лучший друг, и у меня тоже раньше лучших друзей не было. Я просто боюсь. Если мы будем слишком спешить, мы можем… ну, все испортить.

– Блин.

Я смотрю ей в глаза:

– Ханна, я тоже думаю, что люблю тебя, понимаешь? Даже уверен в этом. Но давай не будем спешить?

Мы несколько секунд молчим и смотрим себе под ноги. Кажется, Ханна хочет что-то сказать.

– Я сделал что-то не то?

– Ты тогда меня напугал, – произносит она. Снова. Я и в первый раз, по дороге, прекрасно расслышал.

– И?

– И я не могу любить человека, который может… ну, ударить человека и насрать, что с ним будет.

– Боже, – отвечаю я, ощущая себя Сруном.

– Прости меня.

– У меня сегодня день рождения.

– Помню. Не хотела портить тебе праздник.

– Уже поздно.

– Но я серьезно. Я не готова навещать любимого в тюрьме, понимаешь?

– Боже! – повторяю я. – Да что ты от меня хочешь?

– Просто хочу, чтобы ты знал.

– Хорошо, я тебя услышал, что дальше?

– Ничего. – Черт, теперь я ее напугал.

– Я никогда… не ударю тебя и ничего такого.

– Черт, – отвечает она. – Джеральд, я не это хотела сказать.

– А по-моему, именно это.

– Не это! – На ее глазах выступают слезы – в них отражаются огни парковки. – Давай просто попробуем еще раз.

– Давай.

– Ладно тебе, не злись!

– Слушай, ты думаешь, что однажды я тебя ударю. По-моему, это очень хреново. Тебе на моем месте было бы хреново, поверь мне.

– Я этого не говорила!

– Тебе и не надо было ничего говорить.

Я трогаюсь с места и еду к выходу из гаража. Ханна начинает всхлипывать. «С днем рождения, Джеральд». Когда мы выезжаем на улицу и едем к мосту, она начинает нести что-то бессвязное:

– Слушай, я неправа, прости меня. Но ты меня напугал. Я думала, ты сейчас его убьешь. У тебя жилка набухла. А еще я знаю, что у тебя все еще вся грудь в синяках после бокса, и я испугалась, потому что не знала, что ты боксируешь, а я ненавижу бокс, потому что он очень жестокий и я не понимаю, зачем люди по доброй воле бьют друг друга, и я просто перепугалась. И нет, не повторяй, я не думаю, что ты можешь меня ударить, – говорит она. – Мне кажется, что мы настоящие соулмейты, а они такой хрени не делают.