- Хорошо.

Думаю, что при всем желании сейчас я бы не смог поднять даже меч.

Медик пристально смотрит на меня.

- Я серьезно. Если с Друсом будут проблемы, пришли его ко мне.

Я лишь молча киваю.

Друс. Живот крутит. Рот до сих пор горит от вкуса его губ и языка, но после вечности, что я провел, потеряв разум от боли и кровопотери, я не уверен, что это не было бредом. Мой ланиста поцеловал меня? Невозможно.

Почему ты рассказываешь об этом мне, а не Лаурее? – спросил он. - Кальв Лаурея мог бы убить тебя за это.

Я знаю.

Но ты сделал свой выбор. Почему?

Я медленно провожу кончиком языка по нижней губе, пытаясь вспомнить вкус того давно остывшего, а, возможно, и придуманного мной поцелуя. На самом деле, почему?

Медик заканчивает перевязывать мою спину и еще раз категорически запрещает мне тренироваться до выздоровления.

За мной приходит Арабо. Он заковывает в кандалы мои запястья и лодыжки, и я молча следую за ним из лазарета. Мы пересекаем двор. Я не смотрю на тренирующихся. В этом нет необходимости. Я чувствую их взгляды, любопытные, ненавидящие, даже не поднимая взгляда от песка под ногами.

Звуки схватки стихают. Кто-то останавливается совсем. Шепот. Ропот.

Боги, не оставьте меня, когда я вернусь к тренировкам, потому что ни один гладиатор не захочет связываться с бойцом, способным напасть на ланисту. Чем дальше они будут держаться от меня, тем больше у них будет шансов выжить, если я выкину что-то подобное снова. Мы все слишком хорошо знаем, что ни один ланиста не потерпит очередного Спартака у себя в лудусе, и ни один гладиатор не захочет умереть, если ланиста заподозрит возможный бунт в своих стенах. Так что, при первой же возможности, они вылезут из кожи вон, чтобы избавиться от меня.

Но сейчас, правда, я буду сидеть под замком.

Они считают, что меня усиленно охраняют, чтобы не допустить новое проявление агрессии. Что ж, тем лучше.

Арабо ведет меня в новую камеру, отделенную от бараков. В ней нет окон. Одна дверь. Два охранника, и я молюсь, чтобы их не подкупили, уговорили или каким-то образом принудили убить меня ради безопасности остальных.

Убейте меня. Смерть стала бы милосердием.

Я устраиваюсь на узкой твердой лежанке, проклиная солому, впивающуюся в плоть и повязки, передавливающие раны. О боги, хочется умереть. Или уснуть.

Хоть как-то забыться.

Вскоре, слава богам, темнота накрывает меня.

***

Не знаю, сколько я пробыл здесь. Наверно, несколько дней.

Грязную миску наполняли холодной кашей… Четыре раза? Пять? Боль ослабла, но исчезнет не скоро. Мое желание смерти или забытья сменилось скукой. Беспокойством. Стены клетки давят, и ходьба из угла в угол заставляет их сжиматься сильнее.

По крайней мере, Кальв или Атай не смогут призвать меня отсюда. Прошли все сроки очередной встречи, но я сижу взаперти и действительно не могу покинуть стены лудуса.

Я слышу грохот цепей и, подняв взгляд, вижу Арабо, держащего в руках кандалы.

- Хозяин требует тебя, - он распахивает дверь. – Немедленно.

Я покорно позволяю заковать себя. Гораздо лучше, если остальные как можно дольше будут видеть меня в таком виде и убедятся, что мы с Друсом враги.

Арабо ведет меня в знакомую комнату, где нас ждет Друс. Телохранители освобождают меня от оков и выходят, закрыв за собой дверь. Мы остаемся с ланистой наедине.

Друс сидит в своем привычном кресле, но не смотрит на меня. В его руках письмо. Губы крепко сжаты, а брови нахмурены, словно слова послания причиняют ему боль.

Он медленно, почти благоговейно, скручивает свиток. Не глядя на меня, он спрашивает:

- Твои раны. Как…

- Они заживут.

Он водит пальцем по свитку.

- Но тебе больно.

- Какое-то время так и будет, - я переношу вес с ноги на ногу, - но худшее уже позади.

Когда он вздрагивает, я добавляю:

- Это было необходимо. Мы оба это знаем.

Друс кивает и протяжно вздыхает.

- Мне нужно, чтобы ты доставил это. Верине.

Дрожащими руками он растапливает свечой кусочек воска и едва слышно добавляет:

- Мне больше некому довериться. Особенно в этом.

- Конечно, доминус.

Он молча скрепляет письмо печатью, но не вжимает ее в растопленный воск. Когда воск застывает, Друс встает и протягивает свиток, по-прежнему не глядя на меня.

Я осторожно берусь за письмо и забираю его.

Не поднимая взгляд, Друс говорит:

- Госпожа Лаурея будет на рынке сегодня после обеда. Ее сопровождает служанка. Люсия, - с трудом сглотнув, Друс смотрит на письмо у меня в руках. – Отдай его Люсии, но не говори, что оно от меня. Если она спросит, скажи, что Верина поймет от кого.

- Я все сделаю, доминус, - я прячу свиток в пояс.

- Спасибо, - наконец он смотрит на меня, и, когда наши глаза встречаются, он замирает. – Твоя спина… ты уверен…

- Она заживет.

Он смотрит мне в глаза. Мы совсем близко, достаточно для того, чтобы дотянуться друг до друга, но никто из нас не трогается с места, а в его напряженном взгляде я вижу тревогу.

После долгой паузы он говорит:

- Я до сих пор не понимаю, почему ты сделал то, что сделал. Ты знал, что я… - он прерывается и краснеет, - ты знал, что будешь наказан. Что у меня не останется другого выбора.

- Я бы поступил так снова, - вырывается у меня. – Даже сейчас.

Он размыкает губы:

- Я просто не понимаю, почему.

Я перевожу дыхание:

- Я сам не уверен. Но… ни о чем не жалею.

Мы снова смотрим друг другу в глаза, и я задаюсь вопросом, так ли трудно ему дышать, как и мне. Сердце бешено стучит, как и всегда, стоит мне увидеть Друса, и призрачное покалывание на губах говорит, что на самом деле я чертовски хорошо знаю, почему мне не хватает воздуха, почему сердце готово выпрыгнуть из груди, и почему я не раздумывая снова приму ради него любое наказание.

Он облизывает губы.

- Севий.

Я не выдерживаю. Тянусь рукой к его лицу, и, прежде чем успеваю коснуться, его руки обхватывают мою шею, и он привлекает меня к себе, едва не задев губами.

И снова мы замираем, тяжело дыша, и я уверен, что он чувствует бешеный стук моего сердца даже через свой нагрудник. Его губы совсем рядом, и дыхание согревает мои губы. Я отстраненно осознаю, что вступаю на новый путь, полный совсем других опасностей, что это полное безрассудство, но в голове остается только одна мысль, об аромате выпитого им вина, витающего в воздухе между нами.

Он выдыхает и отстраняется, не отводя взгляда:

- Я твой хозяин, Севий, но… я не буду заставлять тебя.

Я прикрываю глаза и прислоняюсь лбом к его лбу:

- Это твое право.

- И как твой хозяин, я даю тебе выбор, - наши губы едва касаются друг друга. – Я не сплю с мужчинами, которые не хотят меня, - в его шепоте чудится тихое отчаяние, - Севий, скажи мне…

Я накрываю его губы своими.

Он вцепляется мне в волосы и отвечает на поцелуй. Он нежен, но педантичен: уверен, каждое место, где меня касаются его губы или дразнит его язык, обдуманно.

Он дергает меня на себя, мы спотыкаемся, и он ударяется спиной о стену. Я ругаюсь на его броню, проклятущий пояс, не дающие покоя раны у меня под туникой и все, так сильно разделяющее нас, что я никак не могу понять, чувствует ли он то же, что и я.

Внезапно Друс кладет руки мне на плечи и отталкивает на полшага. Он бессильно откидывает голову на стену:

- Яйца Юпитера, мы не можем сделать это.

Я отступаю, но прежде чем между нами разверзается пропасть, Друс снова тянется ко мне, и я хватаюсь за края его нагрудника. Его поцелуй требователен и безжалостен, и я целиком разделяю его агрессивный голод. Мои руки скользят вниз, и пальцы кружат вдоль плотно подогнанных полос по бокам его брони. Юпитер, Нептун и Венера, я готов отдать все на свете, чтобы сорвать эти полосы и почувствовать его плоть, пусть даже через одежду. Я готов на все, чтобы преодолеть все эти…

Друс снова вырывается.