вопрос.

- Есть одна причина, почему ты здесь, - теперь он смертельно серьезен, и я больше не чувствую вкуса вина, - кроме того, что ты принесешь мне прибыль, еще более выгодно я могу тебя использовать… по-другому.

Я с трудом проглатываю вино.

- Как прикажешь, доминус.

Он понижает голос:

- Ты здесь недавно. Слишком мало времени, чтобы у тебя появились друзья и соперники, но достаточно, чтобы заслужить уважение. Только идиот рискнет третировать тебя после произошедшего.

- Надеюсь, - сухо отвечаю я.

Он издает тихий смешок.

- Ну, вас ценят не за мозги.

Я хмыкаю и делаю новый глоток, но ситуация нервирует меня. Очень. Кальв отправил меня сюда с определенной целью, но если я ослушаюсь Друса, то выдам себя, а это помешает мне выполнить приказ другого хозяина.

Не замечая моих переживаний, Друс продолжает:

- Севий, мне нужны глаза и уши в лудусе.

Чудом не подавившись, я хриплю единственное слово:

- Доминус?

- У меня тоже есть причины не доверять членам собственной фамилии, - его голос звучит тихо, и я неосознанно наклоняюсь к нему, чтобы лучше слышать. – Я уверен, что предатель находился здесь еще до твоего появления, а значит это не ты.

Я противлюсь желанию нервно сглотнуть, и благодарю богов, что Друс не слышит бешеный стук моего сердца.

- Один из аукторатов не просто выплачивает денежные долги, - говорит ланиста. - Я имею право убить вас всех только из подозрений, но если из лудуса уходят сообщения, кто-то за его пределами их получает. Я не уверен, кто это, только знаю, что ты тут ни при чем, потому что переписка началась до твоего прибытия. Скорее всего, это не Филосир, потому что он пробыл здесь недолго, – он смотрит мне в глаза. – Я хочу, чтобы ты нашел того, кто копает под меня.

Я облизываю пересохшие губы. Спорить бессмысленно. После этого разговора у меня нет выбора. Я знаю о его подозрениях, поэтому он не будет держать меня в лудусе, не будучи уверен, что я сохраню эту информацию в тайне.

Очевидно, Друс не дурак. Кому еще поручить такое задание, как не новичку, которому есть смысл быть преданным только человеку, надевшему на него ошейник?

Возможно, еще патрицию, сделавшему для него поддельные документы, но Друс об этом не знает.

Поэтому у меня нет выбора.

- Хорошо, - я пытаюсь заставить свой голос звучать нормально, - я буду слушать и наблюдать.

- Молодец, - он берет в руки кувшин, - еще вина?

- Прошу, - я протягиваю почти опустевшую чашу, - и спасибо.

Друс наливает нам вина, и мы молча пьем.

- Могу я кое о чем спросить? – тихо спрашиваю я. – Со всем почтением, из любопытства.

Друс кивает.

- До того, как стать ланистой, ты выступал на арене?

Он отвечает не сразу, глядя на вино и медленно покачивая чашу, словно ответ на мой вопрос заключен в янтарной жидкости. И пока он очарован вином и, по-видимому, моим вопросом, его тонкие пальцы завораживают меня. Как и все в нем, если быть честным. Пальцы. Глаза. То, как он поджимает губы, обдумывая следующую фразу.

Я схожу с ума. На самом деле.

Наконец он спрашивает:

- Гладиатор, ты меня уважаешь?

Не такой ответ я ожидал.

- Конечно, как и все в фамилии.

Он откидывается в кресле.

- Тогда какое имеет значение, был ли я гладиатором? – он поднимает бокал и делает широкий жест, прежде чем поднести его к губам. – Если мои люди уважают меня, а их противники уважают их, тогда я хороший ланиста, так?

- Конечно.

- А хороший ланиста, - он взмахивает рукой, - зарабатывает много денег. Вот почему я здесь.

- Это понятно.

Он отводит взгляд:

- Тогда почему ты задал этот вопрос?

Я молчу, тщательно подбирая слова.

- Простое любопытство, почему человек выбирает подобную жизнь.

Теперь замолкает Друс. Он делает глоток и смотрит по сторонам, не замечая, как я слежу за его губами, пока он перекатывает вино на языке.

Боги, Севий, да что с тобой творится?

Друс делает глоток и только затем возвращается взглядом ко мне.

- Как долго ты выступаешь на арене?

- Много лет, - я делаю паузу и быстро добавляю: - Долги. Долги, оставленные отцом, заставили меня стать аукторатом сразу, как только я достиг совершеннолетия.

- Поэтому ты знаешь лишь жизнь гладиатора, - он ставит вино на стол. Его взгляд отрешенный, немного тревожный, как и его голос. – Поверь мне, есть судьба гораздо хуже, чем лудус или арена.

========== Глава 7 ==========

Теперь я глаза и уши ланисты, а заодно глаза и уши обманутого мужа-политика.

Изучаю. Подслушиваю. Жду. Я наблюдаю даже во время тренировок, смотрю по сторонам и ловлю обрывки разговоров. И жду. Рано или поздно Верина и ее любовник выдадут себя. Женщины, особенно жены богатых и влиятельных людей, частенько тайком наведываются в лудус, как правило, под покровом ночи. Иногда приходят служанки и, заплатив Друсу солидную сумму, ведут нас в городской дом или на виллу. Еще чаще в комнату в борделе. В этом нет ничего необычного: в Риме женщины ведут себя также. Особенно после боя или тренировки, когда мы уставшие, потные и покрыты кровью. Я слышал, некоторые ланисты зарабатывают на нас после игр больше, чем во время них. А учитывая приближающиеся Аполлинарии, мы, похоже, тренируемся больше для женщин, чем для боев.

Имена редко произносятся вслух, но те, кто пробыл в Помпеях некоторое время, уже многое знают о местных женщинах. Об одержимости жены магистрата карфагенянами и экзотическими финикийцами. О том, что дочь уважаемого сенатора имеет слабость к самым мощным и кровожадным самцам. О женах богатых виноделов, которые всегда зовут одного мужчину на двоих.

Большинство их мужей смотрят на это сквозь пальцы. Мы всего лишь рабы, не граждане и даже не вольноотпущенники, связь с которыми может грозить скандалом. Тем не менее все продолжают хранить молчание: как женщины, так и мы. Да и кому мы расскажем? Только ауктораты покидают лудус без сопровождения, но все они знают: любой скандал, связанный с фамилией, вызовет большое неудовольствие ланисты.

В то же время в стенах лудуса мужчины, подобно женщинам, сплетничают о своих связях с женами помпейских патрициев. Они приукрашивают детали, как солдаты, рассказывающие военные байки. Болтают даже о жене одного важного, влиятельного политика, чей ребенок совершенно не похож на ее мужа.

- После того, как я провел время с госпожой Аурелией, - широко улыбается Хасдрубал, - ее мужу повезет, если она не заснет, пока он ее трахает.

- Везучий ублюдок, - болтает кто-то из новичков. - Госпожа Антония настоящая шлюха. После нее он будет кровожаднее, чем на арене.

- Не знаю, кто она, - заявляет другой боец, на подкашивающихся ногах вваливаясь в лудус перед закатом,- но ее муж полный идиот, если не пялит ее каждую ночь.

Сам я тоже побывал во множестве постелей. Обычно в убогих борделях в худших районах города. Местах, где никто не будет искать жену патриция. Поскольку я еще не участвовал в помпейских играх, меня редко зовут, если только это не женщина, с которой я был раньше, но после Аполлинариев все может измениться.

И все же, в свободное время от тренировок и ублажения жен помпейской знати в борделях никто даже не выдохнул имени Верины Лаурея. Возможно, Кальв ошибся. Вдруг его жена – единственная женщина в Помпеях, которая не трахается с гладиатором. По крайней мере, не из этого лудуса.

Кальв что-то знает. Он не дурак. Если он озаботился подделкой документов и засланным рабом, а может, и не одним, он наверняка что-то знает. А если это так сильно его беспокоит, ее любовник не один из нас. Я не могу представить римлянина, который бы удивился, я не говорю «впал в бешенство», из-за интрижки его жены с рабом. Один из тренеров? Медик? Сам Друс? Это может быть кто угодно.

Я провел здесь не так много времени. Местные бойцы пока не доверяют мне настолько, чтобы делиться самыми скандальными слухами, и рано или поздно госпожа Лаурея и ее любовник выдадут себя. Мне остается лишь надеяться, что у Кальва хватит терпения дождаться, пока окружающие постепенно ослабят бдительность.