Друс наблюдает за мной:

- Хорошее, правда?

Я киваю:

- Да. Очень.

- Это фалернианское вино, - он поднимает чашу, - оно не имеет себе равных.

Мне показалось, что он ждет от меня каких-то слов, но он заговаривает снова:

- Думаю, я бы желал послушать стихи. Ты любишь поэзию, Севий?

- Да, - отвечаю я, потому что не знаю, что еще сказать.

Друс подает мне развернутый свиток:

- Тогда прочитай это.

У меня замирает сердце и пересыхает во рту. Прочитать? О, боги! Я ставлю чашу и беру обеими руками:

- Я…

- Давай, - он указывает на свиток и облокачивается на подлокотник, покачивая чашу в тонких пальцах.

- Читай.

Желудок сводит от страха, я отвожу взгляд и смотрю на ряды символов. Значит, это и есть стихи? Где здесь поэзия?

- Я жду, - интонации Друса колеблются между насмешкой и опасным нетерпением.

Я перевожу дыхание.

- Прошу прощения, доминус, - я медленно скручиваю свиток, осторожно, чтобы не помять. - Я не могу.

- Почему?

Я облизываю губы и протягиваю ему свиток:

- Я не умею читать.

Он не выглядит удивленным. Нет никакой реакции вообще, и мне не понятно, о чем он думает, когда переспрашивает:

- Не умеешь?

В ушах застучала кровь.

- Да, не умею.

Неужели все граждане грамотные? Боги, не имею понятия. Получается, я только что выдал себя?

Друс ставит чашу на стол и забирает у меня свиток.

Откладывает его в сторону и складывает руки на коленях.

- Севий, если ты не умеешь читать, - снова называет меня по имени, чтоб ему пусто было, - почему же ты так нервничал, когда я расспрашивал вас утром о письме?

Едва не поперхнувшись, я отвечаю:

- Я новичок в лудусе, - я прикусываю губу, - мое место в фамилии еще не совсем понятно. Если человек, который провел здесь гораздо больше времени, решит спасти свою шкуру, то как мне, не успевшему доказать верность тебе и остальным людям фамилии, защитить свое доброе имя?

- Ты же понимаешь, что это те же самые люди, - без выражения говорит он, - которые избили тебя в первую твою ночь здесь.

В груди все сжимается. Я не знаю, как ответить, не признаваясь во лжи. Конечно же, он знает ответ, но признать это прямо было бы безрассудством.

- Ты принял наказание за них, - он склоняет голову. – На самом деле ты был наказан два раза: ими и за них. Ты думаешь, что они могут оклеветать тебя, пытаясь прикрыть задницы. И все же не называешь мне их имен.

Я храню молчание.

Друс нетерпеливо вздыхает:

- Севий, я занимаюсь лудусом уже долгое время, да и сам дрался немало.

Пугающий изгиб его брови становится еще выше:

- Я знаю, какие следы оставляет кулак, а какие тренировочный меч.

Я сглатываю, почти чувствуя соленый привкус собственной крови, пролитой той ночью, и снова прикладываюсь к вину.

Друс продолжает:

- На следующее утро на тренировочной площадке было четверо человек с очень свежими синяками, которые можно получить только в кулачном бою, - он слегка склоняет голову, кожа непременного доспеха скрипит, когда он скрещивает руки на груди. – Даже не знаю, злиться ли мне от того, что новый аукторат принялся мне лгать сразу по прибытию в лудус, или стоит впечатлиться тем, что он в состоянии ходить и драться после схватки с несколькими бойцами и кнута.

- Прошу прощения за беспокойство, доминус, - все, что я могу выдавить, - это больше не повторится.

- О, в этом я не сомневаюсь, - он прищуривается и снова поднимает бокал, - но должен признать, я заинтересован и, возможно, немного встревожен тем, кого же я принял в свою фамилию.

И снова мне нечего ответить.

- Скажи-ка мне одну вещь, Севий, - он не поднимает глаз от вина, крутящегося воронкой в его чаше, - почему ты пришел сюда?

Мое горло сжимается, а бокал чуть не выскальзывает из рук:

- Прошу прощения?

- Кажется, я говорю четко, - отвечает он, - что ты здесь делаешь?

Я не даю сиюминутного ответа, и он продолжает:

- Конечно же, я не против твоего присутствия в моем лудусе, - он криво ухмыляется, - в конце концов, уверен, ты и сам понимаешь, что можешь принести мне кучу денег.

Я опускаю подбородок, не понимая, куда идет разговор:

- Да, доминус, понимаю.

- Друс, - поправяет он, - зови меня просто Друс.

Я не люблю игры в фамильярность.

За разрешение называть по имени человека со статусом, намного превышающим твой, как правило, приходится дорого платить.

- Хорошо, - тихо отвечаю я, - Друс.

- Так намного лучше. Как я уже говорил, ты можешь принести мне уйму денег, - он делает паузу, разглядывая свои пальцы, крутящие чашу с вином, хмурится от невысказанных мыслей, прежде чем спросить, - и все же мне любопытно, Севий, что ты здесь делаешь?

Я делаю большой глоток.

- Я гладиатор уже много лет. И умею только драться. Свобода – это замечательно, но когда тебе нечего есть…

- Да, но что привело тебя в мой лудус?

- А куда еще… - я умолкаю и с трудом сглатываю. – А куда еще мне было идти?

Он пожимает плечами.

- Здесь, в Риме, да и в любом городе есть государственные лудусы. Почему не туда? – откинувшись в кресле, он подносит вино к губам. – Почему именно сюда? – он покачивает чашей. - Не то, чтобы мне нравилась мысль о бюрократах, наживающихся на леворуком бойце. В конце концов, сейчас они пытаются копировать ланист в каждой мелочи, - он закатывает глаза, - поэтому человеку в моем положении нужно пользоваться любым подвернувшимся преимуществом, чтобы оставаться на плаву. Зарабатывать достаточно денег, чтобы выжить как ланиста, - он пожимает плечом, - чтобы выжить вообще.

- Я слышал слухи, - реагирую я, - о том, что государство прибрало к рукам все лудусы и все игры.

- Вот именно, - бормочет Друс, - и это возвращает нас к тебе.

Он ставит чашу, и кожа на нагруднике скрипит, когда он наклоняется вперед. Он упирается локтями в колени и смотрит мне в глаза.

- Такой боец как ты даст мне огромное преимущество. Твое имя привлечет зрителей, и люди будут приглашать мою фамилию ради одного тебя. Для меня это хорошо.

Я молча киваю.

- Вопрос в том, - понижает он тон, - зачем это тебе.

Я делаю еще глоток.

- Я пришел к тебе, потому что твое имя известно всей Империи. Ты… весьма уважаемый ланиста.

Его брови взлетают:

- Правда?

- Да, доминус.

- Какое облегчение, - он с улыбкой поднимает бокал. - А я-то боялся, что мое имя проклинают, - улыбка трогает его губы, он делает глоток, и я не понимаю, шутка это или высокомерие. Возможно, и то, и другое.

Я держу при себе, что большинство людей все-таки произносят его имя вместе с проклятиями.

- Значит ты, несомненно, опытный боец, - продолжает он, - пришел в мой лудус по своей воле. А затем мало того, что мои люди избили тебя гораздо сильнее, чем обычно достается новичкам, ты еще принял наказание за всех. Десять ударов плетью, и ты не выдал ни единого имени, - он склоняется ко мне, - ты пробыл здесь слишком мало, чтобы привязаться к этим людям, поэтому мне остается лишь предположить, что ты спасал свою шкуру. Я прав?

Лгать бессмысленно. Он это знает, и у меня нет другого объяснения произошедшему.

- Да, доминус.

- Мне это нравится, - заявляет он. – Правда. Я ценю верность, но быть мудрым настолько, чтобы принять наказание, положенное другим, чтобы не дать повода для ненависти или для подозрений в предательстве? Это я уважаю. И у тебя есть все основания, чтобы беспокоиться об отношениях с другими бойцами. По сравнению с другими лудусами у меня спокойно, и я лично прикончу каждого, кто попытается изменить это, но и здесь есть люди, которые ради выгоды убьют собственных матерей.

Моя кожа покрывается мурашками.

- Я знаю, что те письма отправлял не ты, - внезапно добавляет он, - я знал это до того, как понял, что ты не умеешь читать.

Я моргаю.

- Правда?

- Естественно, - заявляет он.

Я тяну вино, но не имею понятия, что ответить. Я не вправе требовать объяснений, а Друс и без того загнал меня в угол. Мне страшно задать хоть один