Я ни с кем не говорю. Мы тренируемся с Титом, и я убежден: он, как и любой на этой площадке, знает, что произошло ночью. Он бросает хмурые взгляды на синяки, и я замечаю, как он косится на мою спину, но он не произносит ни слова. Единственные звуки, издаваемые нами – это стук и лязг оружия.

Уже посреди третьего раунда с Титом, каждое движение усиливает пожар на моей спине. Сикандар идет к корыту с водой. Я поднимаю руку.

- Хочу пить, - говорю я.

Тит кивает, но бросив взгляд в сторону воды, замирает.

- Севий, - предостерегает он, - ты не… - Я прохожу мимо, и он умолкает. Ругается под нос, но не загораживает дорогу.

Сикандар спокоен, когда я подхожу. Все вокруг застывают.

Все взгляды сосредоточены на нас, все забывают дышать.

Единственный раздавшийся звук – это тихий плеск зачерпываемой воды и капель тонкой струйки, когда я снова поднимаю ковш.

Я не тороплюсь. Я выжидаю, и когда подношу ковш к губам, в упор смотрю в глаза Сикандару.

Никто не двигается, особенно парфянин, стоящий рядом.

Я допиваю и поворачиваюсь к бадье. После этого я медленно обращаюсь лицом к Сикандару снова.

Он вскидывает подбородок и смотрит на меня сверху вниз. Расправляет плечи. Один его глаз заплыл, губа разбита, и яркий синяк темнеет прямо над бедром. Я не чувствую удовлетворения, видя, как он чуть горбится, скорее всего, скрывая тянущую боль ниже пояса.

Не отрывая взгляд, он слегка поворачивает голову и сплевывает:

- Ты что-то хотел сказать, глад…

- Пошел ты, Сикандар.

Его брови резко взлетают. Несколько мужчин набирают воздуху.

Но я еще не закончил.

- Возможно, в этом лудусе я и новичок, но я не идиот. И не буду крысятничать перед хозяином, – я делаю шаг вперед, и хотя он уверенно стоит на земле, Сикандар напрягается, но не как лев, а скорее как олень, готовый дать деру. – Давай проясним кое-что. Этой ночью был последний раз, когда я принял удар от тебя. И клянусь перед Фуриями, это последний раз, когда я принял удар за тебя.

И пока он успевает отреагировать, мой кулак врезается в его челюсть. Массивный парфянин удивленно хрюкает и падает на землю, хватаясь за корыто одной рукой и за лицо другой.

Две раны на моем плече снова горят от резкого движения, и боль отражается в костяшках пальцев, но уже ослабевая.

Сикандар садится. Пыль оседает вокруг нас и на нас.

Я молча протягиваю ему руку.

Сикандар с ухмылкой смотрит на нее. Он косится по сторонам, затем возвращается взглядом к моей руке. Ворча под нос, возможно, призывая на мою голову проклятия парфянских богов, он обхватывает мое запястье и позволяет помочь ему встать.

- Ну так что, - говорю я, отпуская его руку. – Мы поняли друг друга?

Он выдерживает мой взгляд. На какой-то момент я уверен, что он ударит меня, и мы устроим свару прямо здесь при свете дня.

Но он протягивает руку:

- Да, гладиатор. Поняли.

_________________________________________________________________

Справка:

* Там писали: “Арестуйте меня, если убегу, или верните меня в добрый дом моего хозяина”.

* Реальная клятва аукторатов. Правда, тут у автора неточность. Раньше Сева не приносил эту клятву, поскольку рабов вообще-то никто не спрашивал.

========== Глава 5 ==========

Вот уже несколько дней я живу в этом лудусе. Спина медленно заживает, синяки сходят, а те ублюдки после памятной ночи оставили меня в покое. После того, как я уложил на землю Сикандара, никто не беспокоит меня, если не считать случайных ударов на тренировках. Теперь, когда вопрос иерархии решен, все мое внимание приковано к задаче, которая, собственно, и привела меня сюда.

Это то, чем я намерен заняться, но едва мы приступаем к утренней тренировке, Тит внезапно приказывает всем построиться. Оружие гремит о землю, и мы, как солдаты, выравниваемся в линию.

- Что происходит? – спрашиваю я соседнего бойца.

- Не знаю. Вряд ли что-то приятное, - он смотрит на меня. – Хозяин никогда не прерывает тренировку ради хороших известий.

Тит встает перед нами.

- Луций, Квинт, Иовита, Севий и Филосир, - орет он, при звуках своего имени я покрываюсь холодным потом. – Идите за мной. Остальные возвращайтесь к тренировке.

Мужчины расходятся, а моя кровь стынет в венах.

Один из бойцов хлопает меня по плечу:

- Удачи, брат.

И тоже уходит.

Мы, оставшиеся, обмениваемся растерянными взглядами. Никто не смеет открыть рот. Я еще не запомнил все имена и лица, но понимаю, что эти четверо живут в той же части казармы, что и я.

Ауктораты. Все мы.

- Сюда, - Тит жестом приказывает следовать за ним и ведет по коридору, мимо казарм в пустой двор. Здесь он снова осматривает нас и рявкает: - В линию! Быстро!

Мы тут же выстраиваемся в ряд.

- Не двигайтесь, - рычит он. – Мастер хочет поговорить с вами всеми.

Я перевожу взгляд на дверь комнаты, в которой после прибытия в лудус встретился с Друсом, и пока он не явился, успеваю молча помолиться. В первый раз он выглядел устрашающе, но теперь… теперь я понимаю, откуда взялась его легендарная репутация.

Его шаги неторопливы. Расчетливы. Каждое движение точно, как у охотящегося тигра, а мы – пять беззащитных оленей в ожидании расправы. Нагрудник не скрывает сведенные лопатки, и я уверен, что каждый мускул под толстой кожаной броней напряжен от бешенства, которое заставляет его стискивать зубы и хмурить брови до глубокой морщины на лбу. Его голубые глаза сощурены и еще более холодны, чем в ту ночь, когда он отправил меня в яму.

Друс идет вдоль строя, по очереди разглядывая каждого из нас. Он осматривает нас с головы до ног, а затем пугающе долго смотрит в глаза. Когда подходит моя очередь, я уверен, что он видит меня насквозь. Мою душу и всю ту ложь, что я скрываю под латунным жетоном, который камнем висит на моей груди.

Но он проходит мимо.

Дойдя до конца линии, он разворачивается и идет обратно.

- Пять римских граждан, - говорит Друс ровным ледяным тоном. – И все вступили в мой лудус практически друг за другом. Редко когда приходит один за год, а тут сразу пятеро с начала весны.

Он улыбается, но могу поклясться, что от этого его лицо леденеет еще сильнее.

- Я почти верю, что Фортуна благоволит мне, хотя и не представляю, за что. Возможно, я просто неблагодарный.

Улыбка исчезает, но лед не тает.

- Особенно, когда не могу отделаться от мысли, что тут есть нечто большее, чем просто пять погрязших в долгах идиотов.

Порыв посмотреть на других и найти в их глазах вину и объяснение происходящему чудовищным зудом щекочется под кожей, мужчины по обе стороны излучают такое же желание. Но я не шевелюсь. Догадываюсь, что и другие тоже.

Шеренга заканчивается, и Друс начинает обратный путь.

- Сегодня утром из моего лудуса ушло сообщение. Вернее попыталось, - он достает из-за пояса свернутый свиток и протягивает его на всеобщее обозрение: - Кто-нибудь из вас узнает это?

Он замирает. Его взгляд останавливается на мне. На Иовите. На Квинте.

Друс впивается глазами в каждого из нас. Не говоря ни слова и не опуская свиток.

Никто не отвечает. Никто не двигается. Никто не дышит.

Друс снова начинает ходить туда-сюда, высоко держа свиток.

- Говорите. Если кто-нибудь из вас узнает его или знает имя пославшего его, говорите сейчас, прежде, чем я забуду о милосердии.

Все по прежнему молчат. Друс в третий раз проходит мимо нас. Слышны только отдаленный шум и крики тренирующихся мужчин, будто находящихся за много миль от нас.

Внезапно Друс останавливается перед Филосиром и делает шаг вперед так, что их лица практически соприкасаются.

- Ты что-нибудь знаешь об этом, Филосир?

Огромный карфагенянин качает головой.

- Нет, доминус. Ничего. Клянусь.

- Ничего? – почти шепотом переспрашивает Друс. – Ты уверен? – он поднимает свиток и подносит его к глазам бойца. – Ты его не узнаешь?

Филосир мотает головой.