***

Ну, вот и долгожданное рабочее воскресенье. Однако, вместо ожидаемой радости, на меня напала какая-то тоска. Я пробовала и читать, и вязать, и даже включила телевизор, но всё валится у меня из рук. А по телевизору показывают сплошь безобразия, будто у меня в жизни их недостаточно. Нарушив собственное табу, я позвонила Олешке. Ничего интересного. У него дома жена. Видимо, они всё-таки помирились. Разговора, естественно, не получилось. Жена, если это была действительно она, что-то шушукала на ухо Олешке, и он задыхался своим ужасным рыдающим смехом. Почему так бывает: вроде всё должно быть прекрасно и нет повода ни для тревоги, ни для грусти, а настроение всё равно скатывается куда-то ниже нуля. Мысль тут же находит за что зацепиться, память услужливо подкидывает пару-тройку отвратительных эпизодов, и вот уже кажется, что жизнь не просто плоха, а плоха окончательно и бесповоротно. В таком унылом состоянии я шаталась из конца в конец коридора, когда услышала, как в дверях запасного выхода заскрежетали ключи. Таким партизанским способом в училище может прийти только директор. Зачем он так поступает? Ведь всё равно когда он станет открывать дверь своего кабинета, сработает сигнализация. Гораздо хуже, когда он уходит таким же образом. Поэтому, чтобы узнать, ушёл он или ещё нет, приходится выходить на улицу и смотреть, горит ли у него в кабинете свет. До чего он неприятный тип! Вроде не старый ещё, но какой-то обрюзгший, с сальными кучеряшками волос и прищуренными злобными глазками. Днём с сотрудниками он всегда изысканно вежлив, даже несколько высокопарен, но, когда поздно вечером он выползает из своего кабинета, от него можно ожидать любого хамства. Не далее, как в прошлое дежурство, он меня просто обескуражил и довёл до бешенства! Я всегда знала, что про меня сплетничают, люди не могут спокойно пройти мимо чужих неурядиц. Но одно дело — тётки предпенсионного возраста, и совсем другое — человек с высшим образованием, при должности, искренне считающий себя интеллигентом. То, что он мне сказал, просто немыслимо! Да ещё и увольнением угрожал. Вот пусть только попробует! И впредь не собираюсь мириться с его хамством. Если он позволяет себе такое поведение по отношению к подчинённым, пусть терпит, когда ему отвечают тем же. Хотя, если честно, более всего меня удивляет не он. Наша зав.хозяйством совершенно искренне мне советовала: «Вот будет у НЕГО хорошее настроение, ты перед НИМ извинись». «Вообще-то, это он должен передо мной извиняться!» — я сказала это настолько жёстко и уверенно, что сама себе удивилась. Она же лишь испуганно заморгала глазками, не представляя, что такое в принципе возможно и правильно.

Несмотря на весь мой боевой энтузиазм, мне совершенно не хочется встречаться с директором. Тем более, что в воскресенье с чёрного хода он пришёл на работу явно не чаи гонять. Ретировавшись в нашу понурую гардеробную каморку, я вооружилась спицами и принялась нервно довязывать свитер для мужа, который переделываю уже раз, наверное, в третий. Хандра угнездилась во мне ещё глубже и основательнее. Так горько всё в этой жизни! В такие минуты больше всего на свете хочется, чтобы тебя пожалел и утешил кто-то самый близкий. Как бы дотянуть до ночи? Муж придёт с работы где-то после полуночи. Он ночует со мной потому что, когда я на сутках, к нам домой едет моя мама присматривать за внуком и своим бывшим супругом, от которого, как она надеялась, она отвязалась двадцать лет назад, и Жене спать там просто негде.

Уже после девяти вечера в коридоре послышалось шарканье. Подумать только, совсем как старик, а ведь даже до пенсионного возраста ещё не «дорос». Неужели сейчас опять прицепится с какими-нибудь нотациями? Я с трудом подавила в себе желание спрятаться поглубже за вешалки, чтобы директор прошаркал мимо и удалился без лишних разговоров. Он почти проплыл мимо меня к выходу, но у самой двери всё-таки затормозил и, вперившись в меня мутным взглядом, начал речь:

— Елизавета Романовна! Я решил, что мы должны забыть давешний инцидент. Я хочу быть с Вами откровенным, и поэтому заявляю, что внутренне я не изменяю свою принципиальную позицию. И, тем не менее признаю, что форма и основания нашего с Вами конфликта были несколько чрезмерно освечены…

Чем они могли быть «освечены», я не очень поняла. Наверное, свечами. Я просто вытаращилась на Петровича от изумления. Жаль, что сейчас здесь нет никого, кто мог бы засвидетельствовать это неординарное событие: директор приносит извинения вахтёру. Мне никто не поверит! Я даже перестала обращать внимание на запах, исходящий от директора. Отвратительный запашок: перегар с какой-то неуловимой гнильцой, залитой поверх дорогим парфюмом. Я всегда чувствую этот запах, поэтому стараюсь не подходить к Петровичу ближе, чем шага на три, иначе меня немедленно начинает подташнивать. Впрочем, остальные утверждают, что это только мой глюк. Наконец директор окончил свою речь и попрощался. В последний момент, когда я уже взялась за ручку двери чтобы запереть за ним, он резко обернулся. На миг его взгляд стал резким и пронзительным, а крылья носа мощно раздулись, втягивая воздух. Я, отшатнувшись, захлопнула дверь прямо перед его лицом и даже зажмурилась от страха, что он сейчас снова начнёт скандалить. Однако, когда я рискнула выглянуть на улицу, Петровича уже и близко не было.

Муж опять не пришёл ночевать. Стрелки часов перевалили за полночь. Я поднялась в зал на втором этаже и присела на подиум. В окно хорошо виден тонюсенький серпик новорожденной луны, висящий над крышей театрального училища. Вот он потихоньку спрятался за печную трубу… В канделябре робко дрожат оранжевые ноготки, постепенно становится всё холоднее, дыхание обозначилось белым облачком. В зал пробрался ветер и играет белыми шёлковыми занавесями. Вдруг что-то спугнуло малыша, и он спрятался в дальний, самый тёмный угол, завившись меж стойками мольбертов. Притихли и огоньки свечей, вжавшись в самые края чашек канделябра. Воздух вокруг словно загустел, не пропуская звуки внутрь помещения. Наконец тьму разрядили крупные белые хлопья. Они падают спокойно и величаво, и тают на полу, оставляя на линолеуме круглые влажные пятна.

Снег повалил густой сплошной пеленой. Из-за него не видно ни крыши дома напротив, ни луны, ни белых штор на окнах зала. Свечи погасли. Мне пришлось подобрать ноги на подиум, потому что иначе они оказывались по щиколотки в снегу. Так легко ни о чём, ни о чём не думать. Прошло много времени. От мокрого пола неприятно тянет холодом, а сырой воздух пахнет горелыми спичками. За окном вдруг загрохотал сумасшедший, заблудившийся в ночи трамвай. Я зябко поёжилась, захлопнула форточку и спустилась вниз.

========== Глава 5. Полнолуние. ==========

Господи, когда же я наконец буду нормально жить, нормально спать?! Лежачий слепой отец давно перестал ориентироваться во времени и вечно вытаскивает меня из постели среди ночи. Сегодня нас с мужем в кои-то веки посетила взаимность и, надо же, именно в этот момент отцу что-то понадобилось. Я так расстроилась, что продолжать была просто не в состоянии. Утром проснулась в отвратительном настроении. Теперь стою с чашкой кофе у окна и тупо пялюсь на улицу. Там две вороны с большими хохлатыми головами дискутируют над куском рыбы, то и дело поклёвывая добычу, пробуя на вкус. Решив, что находка не стоит их внимания, обе степенно удаляются. Сей же миг ворона помельче, до этого караулившая в стороне, хватает кусок и летит с ним подальше. Раскинув крылья, птица планирует над самой землёй. Я слежу за ней взглядом и в какой-то момент мне кажется, что это я лечу над двором. Перед глазами мелькают следы на снегу, пучки травы, торчащие там и тут, сигаретные пачки и прочий мусор. На улице пахнет мимозой. Чёрт! От этого чарующего, многообещающего запаха плоть стенает и беснуется. Организм беззастенчиво требует удовлетворения природной страсти. В душе вздыхает и мыкается песня, а складываться не хочет. Беспокоит что-то неоконченное и то, что ещё ждёт впереди. Сколько дел! А успею ли? Сколько каждому из нас отпущено в этом мире? Сны давно перестали быть цветными, вдохновение посещает всё реже. Не проходит только неуёмная жажда общения с противоположным полом. Мир смывается, словно акварель со стекла, разливаясь грязными аморфными потёками. Губы и грудь томятся ожиданием поцелуя. А у наркомана неплохо получалось, я заводилась, но ничего серьёзного между нами не было. Может быть я слишком высокого о себе мнения, но я вправду испугалась, что он привяжется ко мне. Мы в ответе за тех, кого приручили.