Туалеты других женщин отличаются завидным разнообразием. Мужчины так же не стеснены в выборе одежды: фраки, камзолы, шёлковые рубашки, даже рыцарские доспехи (не представляю, что в них можно делать на балу). В толпе мелькают алые, чёрные, лазоревые плащи рыцарей Врат. Я знаю, что Рей не очень-то любит танцевать, но сегодня он делает это специально для меня. Один танец, второй, третий… Всё кружится и сверкает, кажется, ещё немного и я буду счастлива. А муж всё крепче прижимает меня к себе обхватив за талию. У него в глазах появился такой знакомый огонёк желания. Мне становится не по себе. Вспомнилось вдруг то гадливое
чувство, которое он так недавно вызывал во мне своими ласками. Я пытаюсь отогнать от себя дурные мысли, но взгляд и движения Рея становятся всё настойчивее. И тогда чувства горькие и тягостные берут верх. Я отталкиваю от себя Рея и бросаюсь бежать через залы и коридоры, заполненные гостями, освещённые тысячами свечей, наталкиваясь на танцующие пары. Лица мелькают и чужие, и знакомые. Они говорят мне что-то.
Оксана: «Да, брось ты! Он всё равно тебя не поймёт. Вечерком поплачешь так, для себя — и чёрт с ним. Надо легче смотреть на вещи».
Ирина: «Нужно настаивать на своём. А то он совсем обнаглеет. Все мужики такие. Незачем унижаться и страдать из-за него».
Я выскакиваю в какой-то коридор в конце которого перед высокими дверями вижу Юльку.
— Юля! Юля, что мне делать? — кричу я задыхаясь от бега.
Она улыбается, отвечает мне спокойно и снисходительно, точно разговаривает с ребёнком:
— Надо любить человека таким, каков он есть. Прими его со всеми его желаниями и взглядами, как ты принимала его раньше.
— А я? Как же я? Почему он не хочет принимать меня?
— Ты же женщина, тебе легче приспособиться. Он ведь требует от тебя столь немногого.
В другом конце коридора появляется Рей, и я снова бегу.Тревожная музыка несётся мне вслед. Бетховен. Я бегу, оскальзываясь на мраморных ступенях, плутая в лабиринте комнат и путаясь в подоле длинного платья. Сползший черенок шиповника зло царапает щёку. Кованая чугунная лестница с резными \просвечивающими\ ступенями — на секунду я замираю перед ней. Я ужасно
боюсь таких лестниц, они с детства снятся мне в кошмарных снах, но Рея я боюсь ещё больше, а там — там спасительный выход. Мозаичная дверь открывается пропуская меня на зелёную лужайку парка. Меня встречает мужчина в плаще цвета вечернего неба. Длинные чёрные волосы, изящно очерченные брови, пронзительный взгляд тёмных глаз, который невозможно забыть. Рыцарь Западных Врат, тот самый, что поспешил на помощь воинам в алых плащах. Ещё тогда — два года назад — когда мы столкнулись впервые, я всем телом прочувствовала, как от его взгляда по всем жилочкам пробежал огонь. И как я могла не узнать его тогда у ворот? Он подхватывает меня и уводит за густую изгородь из акаций и сирени в незаметную беседку.
Небо расчистилось и засияло весёлыми огоньками звёзд. Рыцарь укутал меня в свой плащ. На листьях и цветах сирени, окружающей беседку, блестят капли растаявшего снега. Наплевав на приличия, я прижимаюсь к этому чужому мужчине, стараясь унять дрожь и сберечь тепло разгорячённого бегом тела. А он успокаивает меня, аккуратно, стараясь не сделать мне больно, выпутывает из волос обтрепавшийся шиповник. Мы молча сидим в беседке, небо уже начинает набухать рассветом. Незаметно для себя я засыпаю, положив голову на плечо своему нежданному стражу.
Проснулась я на диване в своём сером закутке с вешалками. На улице уже светит по-весеннему яркое солнце. Всё в комнатке провоняло табаком после вчерашнего гульбища. Я встаю, чтобы открыть поскорее форточку, на подоконник из спутанных волос выпадают шпилька и маленькая гроздь белой сирени.
Весь мир раскрыл для нас свои объятья,
Вселенная манит мерцаньем звёзд.
Здесь сердца стук и лёгкий шорох платья,
И музыка, что ветер нам донёс.
Река весны бурлит, играя маем,
Мешая краски-души напоказ.
Ковёр из трав, усеянный огнями,
Сто тысяч солнц цветёт на нём для нас.
На аромате лип настоян тёплый вечер.
Нас нежным шёлком трав манят к себе луга,
Где пышный окоём сирени подвенечной
И сладкозвучный плач ирландского рожка.
========== Глава 10. “До свиданья, лето, до свидания. На тебя напрасно я надеялась” ==========
Дождь зарядил с вечера и до самого утра настукивал по карнизам то тише, то громче. Я проснулась около пяти утра и больше толком так и не спала, но вставать не хотелось совершенно. На работу собиралась почти два часа, уже муж успел вернуться с ночной смены.
В маршрутке пахло как в общественной бане: сыростью, потом и чем-то таким, мыльным. Глаза закрывались сами собой. Всю дорогу пришлось стоять, но за то мне достался счастливый билет. Интересно, его надо сразу сожрать или можно поберечь до выхода из автобуса? Жизнь наполнена какими-то суматошными делами, я всё куда-то езжу, собираю бесконечные справки, нервничаю, и в то же время всё словно замерло на месте, не происходит ничего стоящего. Суета в пустоте. Июль. Дождь. Хочется покоя и тишины. Похоже, что лето в этом году пройдёт стороной.
Отец умер пятого числа ранним утром, когда дома никого не было. Что было в последние часы — известно одному Богу. Первый день прошёл в нервозной суете, хотя к организации похорон я и руки не приложила. Мама со своего телефона позвонила во всякие нужные бюро, муж сходил в поликлинику за справкой и ещё куда-то, а мне оставалось только сидеть дома и ждать.
Отца я собирала сама. Я не знаю, откуда взялся обычай приглашать для этого каких-то посторонних тёток. Наверное, они же — эти тётки — этот обычай и придумали, чтобы было на чём подзаработать. Я не изошла слезами и не упала в обморок над бездыханным телом отца. Человек завершил наконец-то свой тяжёлый земной путь, его страдания окончены. Больше нет боли и бессилия, проблем и волнений. В день похорон установилась отличная погода: яркое солнце, свежий ветерок. Машина-катафалк катила по загородной дороге, по мосту через заросшую камышом маленькую речушку и сосновый лес, насквозь пронизанный светом. Ветки изредка попадавшихся вдоль дороги берёзок шуршали по крыше «Пазика» и заглядывали в верхние открытые люки. Такое впечатление, будто выехали на загородную прогулку, если бы не раздувшийся синий апельсин в деревянном ящике. Дни стояли тёплые, и покойник начал распухать. Голова сделалась как шар, лицо изменилось до неузнаваемости, синюшная кожа, кое-где уже пошедшая трупными пятнами, казалось, вот-вот лопнет. Может оно и к лучшему. Меня не покидало ощущение, что я хороню совершенно постороннего человека.
Вернувшись с похорон первым делом пришлось приводить в чувства кошку. Пока гроб с покойным был дома, мы сами уехали ночевать к матери, а Фросю заперли в квартире. Лучше бы я оставила несчастную на улице. Бедняжка забилась в угол, мяукала совершенно душераздирающе, по квартире передвигалась буквально по пластунски, поставив дыбом всю шерсть. Зверёныш не успокоился до тех пор, пока квартиру как следует не проветрили, намыли с хлоркой полы, выпрыснули чуть не половину баллончика освежителя.
На следующий день мы с мужем разбирали вещи в отцовской комнате. Тряпки, разобранные часы, приёмники и магнитофоны, куча фотографий — всё в помойку. Перебирая фотографии, я раздумывала о никчёмности существования. Вот жил человек, собирал вещи, тащил всё в дом, чинил, налаживал, наснимал чемодан фотографий, и что? Теперь это никому не нужно, и кипа фотобумаги — дорогой, хорошей фотобумаги — отправилась в мусорный контейнер. И после нас будет то же. Всё, что было нам дорого и мило, станет никому не нужным мусором. Так стоит ли затеваться? Тратить силы, нервы, деньги? Что останется после нас, кроме добрых слов, которые скажут наши друзья самим себе и, может быть, детям. Кто, кроме них, будет нас помнить? Никто, низачем и ни к чему. Хорошо, если вслед за этой жизнью наступит другая, если вправду после смерти душа перенесётся в лучший мир или хотя бы вернётся в этот. А если нет? Тогда выходит, что мы должны всё успеть в этой жизни. Только всё равно не успеем. Значит, надо сделать что-то главное. А что? Что главное? Опять всё упирается в извечный вопрос о смысле жизни. Муж всегда говорит, что для полноты жизни необходимо поставить перед собой цель и идти к ней, преодолевая препятствия. Тогда и жизнь будет наполнена смыслом, не покажется бесцельной и пустой, и по достижении результата испытаешь настоящее чувство удовлетворения. Так Рей говорит. Что ж, я согласна, но на деле ничего подобного не наблюдается. Какие высокие цели он преследует лёжа на диване перед телевизором или распивая водку «сотоварищи»? И, в общем, какие цели достойны того, чтобы потратить на их осуществление столь драгоценный отрезок времени, называемый жизнью? Промелькнуло смутное чувство осознания истины. Ведь когда-то я ответила для себя на этот вопрос. Чётко и аргументировано — так мне, по крайней мере, тогда показалось. Это было здорово! Только вот со временем ответ позабылся. Теперь мне кажется, что время, когда я могла быть счастлива, ушло безвозвратно. Остались лишь обиды и непонимание. Временами я чувствую, что Рей самый близкий человек на свете. Но что он хочет? Что думает, чувствует? Как понять другого человека, когда себя самоё понять невозможно. Разум глух и неповоротлив, сердце слепо, но в то же время полно ожидания. Я знаю, что хочу любить. Почему не могу тогда ответить любящему? Почему при приближении к мужу я чувствую глухую прочную стену? Куда девалось наше счастье, которое несомненно было? И душа была открыта и пела, и плакала в унисон с другой.
