В кустах зашуршало, и Василь увидел парня и девку, бредущих по тропинке. Они ни о чем не говорили, а просто шли рядышком, глядя под ноги. В руках у девушки было лукошко, прикрытое полотенцем. Наверное, несла что-нибудь в усадьбу, а парень побежал провожать. Парочка не заметила Василя, а он замер, провожая их взглядом и закусывая губу. Когда парень и девушка скрылись за поворотом, топиться расхотелось.

Василь встал на колени у ивы и зашептал:

— Господи, не оставь меня. Прости за страшные мысли и укрепи на этом пути. Пошли хоть кусочек Твоей милости. Пошли ангела в помощь, чтобы беды переносились легче. Пошли ангела во спасенье души.

Выпивка сделала свое дело. Голова отяжелела, мысли стали путаться. Василь с трудом дотащился до усадьбы, спрятался от сторожа, который топал в сторожку, а потом прокрался в потайное место — сеновал над коровником. Сюда мало кто лазал, потому что надо было переносить тяжелую лестницу через весь двор. Но у Василя была своя лестница, которую он стащил у мужиков-древорубов и прятал в траве.

Укрывшись на сеновале, он уснул в слезах, мысленно повторяя про себя: «Пошли ангела во спасенье… пошли мне ангела…».

Сквозь сон ему слышались крики, пение «Многая лета», хлопанье дверей. Василь перевернулся с боку на бок, но спать уже расхотелось. Голова немного гудела, хотя не так, как вчера. Василь подскочил и сделал несколько динамичных движений — английская традиция. Они с отцом этому в Лондоне научились. Заряжает бодростью на весь день.

Помахав руками и разогнав кровь, Василь скатился с сеновала и убежал к реке, радуясь, что никто не попался по дороге. Наплававшись, он стал прыгать по берегу, чтобы согреться.

За этим занятием его застал Якуб Гаврилыч, управляющий поместья.

— Васька! — крикнул он, перегнувшись через борт двуколки. — Хорош баловаться! Сбегай в Машенькино, скажи старосте тамошнему, чтобы всех плотников живо в усадьбу гнал! А я в Красное поехал!

— Так сейчас репетиция… — начал Василь, но управляющий замахал руками: — Какие репетиции?! Хозяйка приехала! Завтра Иваныч концерт дает, а декорации у него, вишь, еще не готовы! Давай, скорой ногой слетай, я один везде не успею!

Гораздо приятнее пробежать три версты лесом, чем получать от Немчины зуботычины. Поэтому Василь помчался исполнять приказ управляющего едва не с радостью. Пока добрался до деревни, пока нашел старосту и вернулся с плотниками — солнце перевалило за полдень.

Возле поместья Василь увидел карету с позолоченными вензелями на дверках. Конюхи смазывали колеса и проверяли спицы, таращась на богатый экипаж. Василь, не раз путешествовавший с отцом, сразу оценил все удобства транспорта. «Знатная, видать, барыня! — подумал он с усмешкой. — Не хочет старые кости в тарантайках тревожить». Дворня металась, как угорелая. Хозяйка не предупредила о приезде, и теперь крепостные спешно трясли перины, мели дворики и суетились в кухне.

Как и обещал управляющий, Немчине было не до репетиций. Из сада доносились его визгливые вопли — там устанавливали сцену и декорации. Артисты блаженствовали, предвкушая свободный от побоев и ругательств вечер.

В этот раз Василь решил расположиться на сеновале с удобствами и заскочил в людскую, чтобы забрать подушку и одеяло.

— Вася! Барышня к нам приехали! — встретили его веселым гомоном. — Глянь, какое колечко Агаше подарили!

Агаша, окруженная крепостными, так и сияла от удовольствия. Василю было не интересно, но девушка подошла, пришлось смотреть. Серебряное колечко, с голубым непрозрачным камешком. Бирюза. На смуглой ручке Агаши камешек выделялся особенно ярко.

— Красиво, — сказал Василь. — Добрая барышня, видно.

— Добрая, добрая, — сказала Алевтина. — А уж хорошенькая какая! Беленькая, душистая… Вот только, больная, по-моему.

— Ничего, не помрет. На воды съездит и поправится, — отрезал Василь.

На него перестали обращать внимания, обсуждая приезд хозяйки. Василь воспользовался этим, сгреб подушку и одеяло и вышел. Если повезет, никто его не увидит, и никто не будет мешать. По-крайней мере, до завтрашнего утра.

Во дворе не было ни души. Василь мгновенно забрался на крышу и сбросил лестницу в траву. Прежде, чем нырнуть внутрь, он еще раз оглянулся. Оглянулся — и замер. По двору шел ангел. Ангел в синем бархатном халате. Его поддерживали под руки румяная девка с одной стороны, и противная старушонка, вся в бородавках, с другой.

У ангела было белое, как снег, лицо и огромные глаза под собольими бровями. Это самое прекрасное, неземное лицо, обрамляли распущенные косы. Пепельные, как мех белки зимой. Косы струились до бедер, завиваясь на концах мягкими кольцами.

Василь жадно уставился в чуть распахнувшийся на груди вырез халата и тут же устыдился столь низменных мыслей. От груди его взгляд переместился ниже, туда, где в складках одежды мелькнула белая ножка, обутая в отороченную мехом туфельку и казавшаяся чудом красоты.

Василь смотрел на ангела, пока тот не скрылся в баньке, а потом рухнул плашмя, в сено, по-дурацки улыбаясь. Он чувствовал себя необыкновенно легким, словно все беды и горести, выпавшие на его долю, исчезли сами собой. Но разве такое бывает?!

Он не смог лежать на сеновале. Сон как рукой сняло. Вскочил и лихо спрыгнул на землю. Ноги дрожали, требуя бешеного бега, заплыва против течения, драки, пляски, наконец. Он представил белое тело, прикрытое одними только распущенными косами, и задрожал. Даже сердце дрогнуло от невыносимой сладости. Василь подбежал к бочке с дождевой водой и несколько раз макнулся туда головой. Вода была протухшая, но он не заметил.

Через двор пробежала Палашка, обычно помогавшая на кухне. Взглянула — и покатилась со смеху, вид у парня был уморительный.

— Ты куда это, вострошарая?! — поймал ее за подол Василь.

— Пусти! — заверещала Палашка, стреляя глазами. — Не видишь, барышне полотенчико несу!

— Барышня, значит, в баньке?

Палашка вырвалась и юркнула за тяжелую дверь. На Василя пахнуло распаренной мятой и березовым духом.

Шатаясь, как пьяный, он добрел до крыльца и уселся возле будки. Кудлатый пес Буян, ластясь, ткнулся мокрым носом. Василь тихо засмеялся и сгреб старого пса в охапку, вжимаясь лицом в свалявшуюся шерсть. Буян взвизгнул, не ожидавший такой нежности, и стал облизывать лицо парня. Василь тискал собаку, а слезы сами собой лились из глаз. Прекрасный ангел одним своим появлением подарил ему такую светлую и чистую радость, какой, верно, никогда не бывало на свете.

День прошел в страшной спешке. Плотники ставили декорации, Немчин носился, как черт из преисподней — орал, ругался, топал, и в гневе прикладывал холеную ручку к физиономиям крепостных.

Актеры распевались самостоятельно, перетряхивали костюмы и гримировались. Алевтина, как самая умелая, подводила певцам и танцорам глаза и брови, пользуясь самодельной краской из сажи с конопляным маслом, щедро посыпала пудрой и румянила щеки.

Наконец, все было готово. Канделябры по краю сцены горели десятками свечей, занавес нетерпеливо подрагивал, потому что у Матюши дрожали от волнения руки, и он то и дело ненароком дергал шнур.

Василь поглядывал в щелочку занавеса.

Барышня Юлия Павловна уже сидела в кресле, обложенная под локотки подушками. Ее бледное лицо в обрамлении темных волос казалось мраморным. Время от времени ресницы ласково опускались, и губы трогала нежная улыбка. Случалось это редко, только тогда, когда барышня разговаривала с горничной, примостившейся у ее кресла на скамеечке.

— На место, на место, швайн! — зашипел, пробегая мимо, Генрих Иванович, награждая Василя подзатыльником.

Василь ушел за кулисы.

Занавес поднялся.

Спектакль начинался с танца харит. Балерины в полупрозрачных одеяниях кружились по сцене, а хор распевал гимн в честь трех великих богинь — Геры, Афины и Афродиты.

Потом появились сами богини и заспорили, кому достанется золотое яблоко с надписью «Прекраснейшей!». Так как никто из богов не мог их рассудить, спорщицы решили спуститься на землю, чтобы призвать к ответу царевича Париса и выяснить, кто из них красивее.