Василь глубоко вздохнул и сделал шаг вперед.

Юлия Павловна сидела прямо перед сценой. Василь совсем близко увидел бледное лицо с тонкими чертами. Но неверное пламя свечей изменило все цвета, и он снова не смог разобрать, какого цвета глаза у барышни.

Василь… нет, Парис, принял золотое яблоко раздора у крохотного сатира и запел.

Юлия Павловна схватилась за сердце, чувствуя, как оно затрепетало тонко-тонко. Другой рукой она сжала пальцы Даши. Но не только на нее произвело впечатление пение юноши:

— Аки ангел… — прошептала Даша, и нижняя губа ее мелко задрожала.

Совершенно неземной голос, серебристый, переливчатый поплыл в душистых июньских сумерках. Он звал, манил, упрашивал, обещая счастье и несказанную радость.

Василь пел, не отрывая взгляда от барышни, и ему казалось, что слова арии сами собой рождаются на устах. Никогда еще ему не пелось так легко и вдохновенно. В глазах Юлии Павловны появились слезы, одна из них медленно скатилась по щеке. Василь невольно протянул руку, будто хотел смахнуть ее.

— Я жду любви, ищу, но тщетно…

Юлия Павловна слабо вскрикнула и вдруг упала на подушки. Даша вскочила и принялась растирать ладони хозяйки — та была в глубоком обмороке. Потрясение от прекрасного голоса и музыки оказалось слишком велико для ее впечатлительной и слабой натуры.

— Несите, несите же, дуры! В спальню несите! — закричала Даша на девок, приглашенных служить барышне, но теперь бестолково и испуганно жавшихся в сторонке. — Тьфу, древорукие! Да мужика позовите, мужика!

Василь одним прыжком перемахнул канделябры, оказался возле кресла барышни и остановился, пританцовывая на месте и не решаясь ее коснуться. Даша пихнула его в плечо:

— Тащи в дом, барышне плохо! Что встал?!

Василь осторожно и в то же время нетерпеливо приподнял легкое тело. Волосы, похожие на пепельные волны, коснулись щеки, и он ощутил нежный, едва уловимый запах чего-то легкого и свежего и терпкого. Бледное лицо оказался совсем рядом с его лицом. Висок с голубой жилкой находился в опасной близости от его губ. Василь несколько раз глубоко вздохнул, пытаясь унять охватившее его возбуждение.

— Легче неси! — шипела Даша, награждая своих помощниц гневными взглядами, а порой и тумаками. — Ду-уры! Что вытаращились? За доктором пошлите!

Василь поднялся на крыльцо, Даша открыла и придержала двери, а потом побежала веред, указывая дорогу. Василь впервые зашел в господский дом. Он мало что заметил вокруг, только войдя в спальню барышни еще сильнее ощутил горьковатый аромат.

Даша зажгла свечку, и он с благоговением опустил девушку на постель. И остался стоять у изголовья на коленях, не в силах оторвать взгляда от прекрасного неземного лица.

— Что с ней? — спросил он с волнением.

— Что-что! — в сердцах бросила Даша, бегая по комнате. — Совсем ягодку мою заморили в городе этом треклятом! На, подержи!

Она сунула ему бутыль и вытащила пробку. Резкий запах нашатыря ударил в нос, Василь не удержался и чихнул. Даша смочила платок в нашатыре и помахала им перед лицом барышни. Сначала Юлия Павловна лежала неподвижно, потом чуть отвернула голову, морща носик.

— Барышня, миленькая, — ласково позвала Даша, растирая ее холодные ладони, — ну-ка, открывайте глазоньки!

Потом горничная спохватилась и принялась расстегивать платье барышни, чтобы ослабит корсет. Впопыхах она совсем забыла про стоящего рядом парня. Василь, словно в угаре, успел увидеть два нежных холмика, таких белых, каким, наверное, и первый снег не бывает. Он не сдержался и коснулся кончиками пальцев плеча Юлии Павловны, за что сразу же получил крепкий подзатыльник от Даши. Горничная схватила его за волосы и поволокла к дверям.

— Ты чего творишь, ирод! — зашипела она, выталкивая Василя вон из комнаты. — Ты думай, к кому лапы тянешь!

В это время девки, наконец-то, привели сельского лекаря. Василь знал его, он приходил к Алевтине. Даша подхватила лекаря под руку, провожая к постели, и показала Василю кулак через плечо.

Василь вышел, пошатываясь. Возле крыльца толпились актеры, все в гриме и костюмах, все испуганные. Они бросились расспрашивать, но Василь растолкал их и убежал вон из усадьбы. Ему никого не хотелось видеть, не то что разговаривать. От реки тянуло сыростью, но он не чувствовал холода, переживая радость и страх одновременно.

Странная это была картина: юноша в напудренном парике, с жирно обведенными сажей глазами и накрашенными помадой щеками, в блестящем камзоле по моде прошлого столетия, в тонких чулках и туфлях на котурнах бродил между берез и шептал что-то, припадая к белым стволам.

В каждом белеющем пятне ему чудилась Юлия Павловна. Юлия Павловна… Даже имя ее звучало, как песня, как заклинание. Василь снова и снова повторял ее имя на разные лады. Ему казалось, что он сходит с ума. Но другого объяснения охватившему его чувству он найти не мог. Хотелось бежать куда-то, совершить чудо, подвиг. Взлететь до луны и там петь.

Василь вышел на берег обрыва, где росли старые ивы, клонившиеся к самой воде. Ему очень нравилось это место. Здесь все напоминало Венецию, город, где он однажды побывал с отцом.

Луны не было, но звезды горели особенно ярко.

Не в силах сдержать чувств, Василь запел. Это была итальянская песня. Ее пели гондольеры, и она очень нравилась отцу. Итальянского языка Василь не знал, но память удержала все слова. И эта песня подходила к сегодняшней ночи, как нельзя лучше — от нее дрожало и сердце, и душа.

На следующий день Василь проснулся с жестоко саднящим горлом. Доложили Немчину, он прибежал сам, заставил открыть рот и поспешил снова вызвать доктора. Доктор прописал противное лекарство, которым надо было смазывать глотку.

Как только доктор уехал, повариха вылила в помои «басурманскую бурду», и принесла Василю полосканье — настойку подорожника, чистотела и березового листа.

Василь втайне радовался легкому недугу. Его разрешили от репетиций, и теперь он целиком и полностью был предоставлен себе. В другое время пошел на речку или провалялся на сеновале, но не сейчас. Дождавшись, пока крепостные разбрелись по своим делам, он прокрался к усадьбе и спрятался на заднем дворе за амбаром, поглядывая на дверь, ведущую к черному крыльцу барского дома. Парадным крыльцом пользовались в редких случаях, поэтому барышня или ее горничная должны были выйти здесь.

Ждать ему пришлось долго. Только ближе к полудню Даша соизволила показаться, потягивающая чай из глиняной обливной чашки.

Василь неслышно выскользнул из-за амбара и пошел по двору, будто бы только-только явился. За ним увязался Буян. Василь потрепал его по лохматым ушам, поздоровался с горничной, отвесив почтительный поклон, и спросил:

— Что барышня?

Женщина смерила его сердитым взглядом:

— А тебе какое дело, морда цыганская?

Василь вспыхнул, но промолчал, хотя кровь в нем так и забурлила.

— Ты, тетка, видно, сильно в жизни несчастная, — сказал он, как можно ласковее.

Черные малороссийские брови сошлись на переносице, женщина засопела, разглядывая Василя исподлобья.

— Я к тебе по-хорошему, по-доброму, а ты ругаться… Эх, тетка, тетка… — Василь присел на крыльцо, поглаживая Буяна, который тут же развалился на солнце, подставив пузо, чтобы почесали.

— Ты чей будешь? — спросила Даша уже добрее.

— Здешний, — ответил Василь, мысленно поздравляя себя. — Крепостной я.

— Не похож на крепостного, раз без дела шатаешься, — поддразнила горничная. — Дворовый или как?

— Нет, музыкант. Песенки перед барином пою.

— Подожди, подожди… Не ты ли, морда черная, барышню мою до спаленки давеча нес?

— Что, не узнала? — Василь посмотрел бесстрашно и ухмыльнулся.

— Как уж узнать-то, — обиделась Даша. — Когда пел — беленький был, как кочрыжечка, а теперь…

— Какой есть, — перебил ее Василь. — Что барышня-то, скажи? Лучше ей?

— Лучше, — Даша совсем забыла про чай и теперь крутила в руках кружку, не зная, что с ней делать. — А с голосом что? Сорвал от усердия?