Была ли для Вас работа в «Советской Белоруссии» связана с тяжелым моральным выбором?

М. Б.: Нет. Мне было ясно, что другой работы я не найду. Я не репортер. А газет и журналов у нас – кот наплакал. Работать за 3 копейки, чтобы, как мне говорили, «поддержать оппозицию», – недостойно и противно. Были случаи, когда репортерам вместо обещанного гонорара в оплату предлагали бутылку – лишь бы отвязаться. Я не хочу называть фамилии, но такое было. Ладно бы хоть писать предлагали что-то интересное, бог бы с ними, с копейками. Нашла бы подработку. Я бы и сейчас интересное делала. А так – и говорить не о чем. Я благодарна Якубовичу уже за то, что он позвал, дал работу и возможность сохранить лицо. Все, что связано с коллективом газеты, оставило в целом приятные впечатления. Там все построено на принципе кнута и пряника, но к этому просто надо привыкнуть. Мне обижаться вообще грешно. Я писала «общество», хотя к отделу с таким названием не имела никакого отношения. Почти год я работала вообще без начальника отдела – тексты шли напрямую к заместителю Якубовича, который ничего практически не правил. Кое-кого это очень раздражало, и тогда меня приписали к отделу писем, но и там завотдела мои тексты просто просматривал, чтобы его не упрекнули в том, что он не в курсе написанного. Якубович позволил мне сделать новую рубрику – и она по меркам газеты отличалась заметной вольностью. Тогдашний министр культуры Леонид Гуляко даже проверял у меня удостоверение: такие вопросы, как задавала ему я, не может задавать сотрудник «СБ»! В общем, я никогда не стану плохо отзываться о Якубовиче. Я точно знаю: к нему пообщаться ходят многие так называемые оппозиционные журналисты. Это человек, который сделал свой выбор. И открыто об этом заявил. Мы можем относиться к нему как угодно, но это его выбор, который, тем не менее, не помешал ему в моем случае быть честным. Когда я пришла к нему и стала бормотать что-то про то, что, мол, как я после «Свободных новостей» буду писать в «Советскую Белоруссию» – потом не отмоюсь и прочее, он сказал: «Ты свое имя не замажешь. И не будешь волноваться по поводу того, что работаешь в «СБ». И ты не испачкаешься здесь – я обещаю». Это цитата. И он свое слово сдержал.

Если вернуться к 1990-м, кто из журналистов, по-Вашему, олицетворяет дух того времени?

М. Б.: Класковский умница большая, Маслюкова, Федута тоже прекрасные журналисты. Те, кто писал в «Имени». Не все, конечно. Само издание было безумно талантливое, необычное, прекрасные рисунки, идеи, все замечательно. Для меня атмосфера 1990-х связана с именами Мартиновича, Шеремета, Халезина, Саенко, Калинкиной, Шапрана, той же Халип. Журналисты «БДГ», многие фамилии я подзабыла. Игорь Карней великолепно писал и пишет. Саша Старикевич, который когда-то слыл личным врагом Данилова, госсекретаря по национальной безопасности при Кебиче. Кстати, у Саши в иных условиях могло бы быть вообще блестящее будущее, потому что он очень ярко начинал. Томкович вообще меня поражал: он буквально надиктовывал наборщице чистый текст – сразу из головы! 90-е ассоциируются у меня с «Белорусским рынком» и прекрасными журналистами, работающими там. Это люди, с которыми хотелось тягаться. Наверняка кого-то забыла назвать.

А себя куда Вы ставите в этом ряду?

М. Б.: Как-то в чешском посольстве был прием: я стояла с Людмилой Грязновой из «Хартии-97» и к нам подошла Ира Красовская. Грязнова ее спрашивает: «Ты Марину Беляцкую знаешь?» «Знаю», – отвечает она, губы поджавши. Хотя я ни про нее, ни про ее мужа ни слова никогда не написала. Мы разговорились и долго простояли с бокалами, обсуждая какие-то бабские темы. В конце концов Красовская говорит: «Слушай, а ты хороший человек. Но почитаешь твои интервью, кажется – стерва». И Федута одному московскому журналисту представил меня как «известную стерву белорусской журналистики». Потом, правда, Александр Иосифович отшучивался: говорил, что это был комплимент.

А для Вас это комплимент?

М. Б.: Знаем мы эти Федутины комплименты. Хотя… может быть. Наверное… На тот момент я была обескуражена, но если кто-то считает, что разговаривать с так называемой элитой на равных означает быть стервой – то и ладно.

Семена Букчина обычно представляют как критика, литературоведа, прозаика, публициста. Все верно, но требуется уточнение по сути. Он европеец белорусской журналистики, и его «европейскость» не географическая – эту характеристику он разделяет со всеми, живущими в Беларуси, – а содержательная. Знакомясь с биографией Семена Букчина, однако, трудно ответить на вопрос об истоках его европейскости, поскольку очевидно, что воспитан он был на русской литературе и именно с ней связана его работа исследователя. Более 50 лет Семен Букчин занимался изучением жизни «короля фельетонистов» Власа Дорошевича – фигуры русской культуры. Но вот в феврале 2008 года в рубрике «Русские европейцы» программы «Поверх барьеров» на Радио «Свобода» Борис Парамонов представлял очередного «русского европейца»… Власа Дорошевича…

«Пожизненный роман» с Дорошевичем, как написал сам Букчин в первых строках своей книги «Влас Дорошевич. Судьба фельетониста», начался в 1962-м году. Семен Букчин тогда учился на отделении журналистики филологического факультета Белорусского госуниверситета. При явном интересе к литературе, он выбрал именно отделение журналистики и даже отработал два года фрезеровщиком на Минском электромеханическом заводе, чтобы иметь право подать документы на это отделение. Возможно, он надеялся, что на отделении журналистики его научат писать – проблема, которая волновала Букчина со школы.

Он вспоминает как в 1959-м году, учеником 10 класса, написал письмо Корнею Чуковскому и получил ответ: «Главное же, что Вам нужно сейчас, это – образование. Человек, который не знает, скажем (беру первые попавшиеся имена), Курочкина, Ключевского, Эртеля, Слепцова, Тютчева, Тарле, Блока, Белинского, – не в размере школьной программы, а вполне, в качестве своего золотого фонда, – не может быть хорошим журналистом…»

Однако ожидания от учебы на отделении не оправдались. В воспоминаниях «Красноярск 26» Семен Букчин пишет: «…я понял, что сделал глупость, поступив на «журналистику». Образование там давали куцое: курсы литератур «обрезанные», … языковые программы тоже были усеченные, зато налегали на идеологию, историю партийной печати и прочую дребедень». Но в 1967-м университет он все-таки окончил написанием дипломной работы о Власе Дорошевиче, а в 1972-м защитил кандидатскую диссертацию на тему «В. М. Дорошевич. Творческая судьба. Мастерство». Последующие годы работы были так или иначе связаны с Академией наук. А с середины 1960-х Семен Букчин стал публиковать литературную критику, которая «в то время выполняла еще и роль публицистики. Через литературную критику можно было сказать о жизни. И часть людей свой публицистический, свой человеческий темперамент воплощала в критике, в литературоведении…»

«Настоящий день», заимствуя название статьи Добролюбова, пришел в начале 1990-х, и Семен Букчин воспользовался открывшимися возможностями свободной публичной речи. В 1992-м он учреждает газету «Европейское время». Европейскость издания проявлялась во многом, но прежде всего в том, что оно требовало покончить с мелочностью и приземленностью провинции. В сентябре 1994-го, откликаясь на статью в «Известиях» «Страна огурцов» – как саркастически была названа Беларусь, – газета писала: «В Беларуси полностью отсутствует то, без чего немыслима ни одна современная страна – взаимодействие трех элит: бизнеса, политики и интеллекта. Прачки делают бизнес, политику и науку. Модели государственного строительства делаются по «лекалам» фабрики «Большевичка». Бизнес приватизирует все ту же фабрику, с ее технологией. А «ученые» обосновывают, что «это народу нужно, что другого народ не поймет». Ссылки на народ, столь распространенные в среде беларусских политических, предпринимательских и ученых «элит», есть только оправдание собственной бездеятельности. Элиты сами, в первую очередь, должны перестать быть прачками. Политические партии грызутся между собой по пустым поводам. Это грызня прачек на коммунальной кухне, а не политика. Бессилие беларусской политологии и прочих гуманитарных наук даже обсуждать не хочется».