Неужели все Ваши визави заранее были согласны на такие саморазоблачительные интервью?

М. Б.: Почему саморазоблачительные? Просто искренние. И у всех была возможность вычитать материал: поправить или дописать, если что забыл сказать. Многие и не хотели вычитывать. Не позволяла я только выбрасывать мои вопросы. А в остальном: не хочешь отвечать – так и скажи: «не хочу», и это тоже будет ответ. Или объясни причину нежелания говорить, предупредив, что это «не для прессы» – ужасно не люблю эту фразу, но она имеет право на существование. Если ты политик и не хочешь говорить, чем конкретно занимался последние 5 лет, то извини. Но если вопрос затрагивает личные моменты – тема сразу закрывается. После выхода интервью со Светланой Алексиевич у меня была запланирована встреча с Виктором Манаевым, актером Купаловского театра. Я к нему заранее пришла в театр, и он начал со мной разговаривать так: «А Вы спектакли все мои смотрели?» А мне было бы уже достаточно одного спектакля «Арт». Я считаю, что не должна знать про творчество абсолютно все и разговаривать только про спектакли. Я зритель, а не критик. И люди, для которых я пишу, не критики. Говорю Манаеву: «Я не про спектакли хочу писать. Я хочу писать про Вас: кто Вы такой, Виктор Манаев». Он поначалу согласился. Но после выхода интервью с Алексиевич в «Свободных новостях» позвонил и сказал, что к такой степени откровенности не готов. И я уважаю его за это. Он поступил честно.

А бывало так, что Вам сразу отказывали в интервью, и Вы жалеете об этом?

М. Б.: Отказал Кебич, и я жалею, конечно же. Я бы у него спросила, зачем в 1994 году, накануне дня голосования в первом туре президентских выборов, на телевидении вместо ожидаемого футбола поставили длиннющий сюжет о том, как он по церкви ходит. Я помню, все были возмущены. Люди ждали футбол, а тут это… Это грубая ошибка имиджмейкера, если таковой был. Отказал Иван Шамякин – посмеялся в ответ на предложение пообщаться и сказал, что лучше останется моим читателем, чем подопытным. Тоже жаль. Я бы его расспросила про то, как ему жилось в условиях соцреализма. Мне его книги нравятся. Они действительно реалистичны. Хоть и пропитаны (в духе времени) фразочками про Славу КПСС и ее благородную роль. Это (про КПСС) все понятно – я бы его не упрекала. Недавно, оказавшись в своей деревне без телевизора и интернета, я с удовольствием перечитала найденные в сарае «Атланты и Карыятыды». Это точный срез времени. Очень интересно было узнать: как писалось в то время? И почему сейчас не пишется писателям? Давно ж не пишут!

Отказал мне и Василь Быков. Это было после скандального съезда белорусских писателей, на котором переизбирали Некляева. Противоборствующие писательские стороны ждали послания Быкова (он был на тот момент в Чехии). И «наши» и «ваши» ждали факса – слово Быкова как благословение. Кто его озвучит, тот и помазанник! Я хотела спросить, знает ли писатель о том, что на родине за его имя (в тот момент) уже идет чуть ли не борьба – его имя уже как печать, как флаг, как икона – кого благословит, тот и на коне. Что он об этом думает? Нужен отечеству такой пророк? Что-то в этом роде я ему написала. Из пражской редакции «Свободы» ему мою просьбу передали, но он не захотел со мной говорить про это. Сейчас я не жалею, потому что тогда его уже не надо было трогать. Никакими вопросами. Я непременно пожалела бы об этом разговоре. Кто я и кто он? Титенков [Иван Иванович работал управляющим делами президента Республики Беларусь с 1994 по 1999-й годы] еще отказался (с воплями) – ну тут без комментариев. Жаль, конечно, – такой персонаж. А совсем недавно меня вытурил Шушкевич. Тоже не жалею. Случилось так. Накануне 20-летия развала СССР с ним хотели записать интервью журналисты с телеканала «Russia Today». Не могли дозвониться. Вышли на меня. Я его нашла: так, мол, и так. Он согласился, назначил время. Я привела ребят к нему домой и осталась со съемочной группой – решила заодно и сама сделать с ним интервью. Пока он разговаривал с российскими журналистами, мы на кухне с его женой пили чай. Ирина мне нарассказывала столько интересного! Я чуть с ума не сошла от горя, что у меня диктофон не включен! Но не извлекать же аппаратуру посреди задушевной беседы! Часа через два, когда телевизионщики закончили, Шушкевич появился в дверях кухни «по мою душу». «Ну что, Станислав Станиславович, – начала я, – мне Ваша жена столько рассказала, что я уже могу писать материал!» Я пошутила. Глупо и неосторожно. И он изменился в лице. Ему не понравилось, что мы с его женой не просто пили чай, а судачили. Я ляпнула совершеннейшую дурь, мне не нужно было ничего говорить. Нужно было потом аккуратно использовать сказанное Ириной в разговоре с ним. Шушкевич, еле сдерживаясь, все же повел меня в кабинет. Для затравки я задала свой любимый совершенно банальный вопрос: «Вы только раз рассказывали про Советский Союз и его кончину, но скажите, о чем Вы думали в тот момент?» И он взвился: «Что ты задаешь дебильные вопросы?! Сколько можно?! Или ты задаешь нормальные вопросы, или уходишь!» Я уже видела, что разговора не выйдет. Встала: «Ну, как хотите». И пошла в прихожую. Было заметно, что он растерялся. Но не остановил. И я ушла. Остался очень неприятный осадок. Из-за того, что не смогла «вырулить» разговор. Не захотела почему-то. Может, из-за того, что совершила грубую ошибку. Это был просто непрофессионализм.

Какая-нибудь из Ваших работ дает ощущение успеха, удовлетворенности от профессии?

М. Б.: Нет. Поскольку успеха нет. А удовлетворенность связана с тем, что я какое-то время была счастлива в «Автозаводце», и потом в «Свободных новостях» делала то, что нравилось мне и большому количеству людей. В те годы в «СН» у меня не было выходных, наверное, несколько лет. Из-за того, что я трепло – всегда было много работы с переписыванием текста с диктофона. Поскольку капуха (несобранный очень человек), я не быстро пишу (я не смогла бы быть репортером никогда). Я тратила день, допустим, четверг, когда выходила газета, на сбор информации о новом герое. Люди, скажу я вам, такие сплетники! Особенно когда им скажешь: «Я своих информаторов не выдаю» (и не выдавала). Они по секрету такие подробности расскажут! В пятницу перед интервью я нервничала. Я всегда нервничаю, когда иду на интервью, – а вдруг не получится разговор? Что тогда писать? Когда не волновалась – всегда хуже получалось. Но как только переступала порог, волнение испарялось, начиналось самое интересное. Уходила всегда опустошенной – ничего делать не могла, да и возвращалась я частенько к ночи. В субботу текст начинаешь снимать, в воскресенье заканчиваешь, в понедельник пишешь черновое, во вторник вычитываешь и дописываешь, в среду приходишь, сдаешь материал в корректуру, а в четверг рубрика выходит в газете. И все начинается опять.

После закрытия в 2002-м «Свободных новостей» как складывалась Ваша профессиональная судьба?

М. Б.: Месяц я была в Москве. В начале 2003-го вернулась в Минск и случайно встретила Федуту. Он спрашивает: «А что это Вы Павлу Изотовичу не позвоните? Он Вас искал». Я ответила что-то вроде «я не такая, я жду трамвая». Федута говорит: «А что, у Вас есть другие предложения?» А у меня накануне был разговор с Середичем. Мы увиделись на похоронах Мулявина, договорились встретиться в редакции, поговорить насчет работы. Я пришла к нему. Он спрашивает: «У тебя ж дома есть компьютер, мобильный телефон?» – «Есть». – «О, хорошо, значит, тебе можно в офисе не сидеть». Я бы и рада. Но потом выяснилось, что предположительных заработков как раз хватит на оплату услуг интернета и мобильного телефона. Когда мне после этого говорили сквозь зубы: «Ты в «Советской Белоруссии» работаешь…», я с легкостью отвечала: «Да, я там работаю, и мне не стыдно ни за одно слово».