…Начало 2000-х. Я – новоподготовленный кандидат филологических наук – сижу за праздничным столом, накрытым, кажется, по случаю 8 Марта, на одной из кафедр факультета журналистики Белорусского государственного университета. Напротив меня – Борис Васильевич Стрельцов. Я училась у него, а теперь мы делим преподавание курса по теории и жанрам периодической печати: первые полгода я читаю «информационные жанры», а «аналитические» и «художественно-публицистические» преподает он во втором семестре. Предполагается, что для чтения этого курса я пользуюсь написанными им книгами. Но я опираюсь на западные материалы и информацию, полученную во время тренингов, проводимых западными специалистами, и даю лишь краткий обзор его подхода к делению журналистских текстов на информационные жанры. По-моему, это всем известно на кафедре, где я работаю, и многим на факультете. И, кажется, есть недовольные моим своеволием. За столом, по левую руку от профессора Стрельцова, сидит доцент Татьяна Владимировна Подоляк. Вижу, как, наклоняясь к нему, она громко шепчет: «Вот уйдете Вы на пенсию – и некому будет преподавать журналистику на факультете». Я слышу ее слова, и они мне неприятны…

После профессора Стрельцова, действительно, преподавать ту журналистику на факультете уже не будет никто и никогда. Вместе с ним с факультета ушла целая эпоха в истории отечественной журналистики – советская школа. Но еще раньше, в начале 1990-х, когда я была студенткой факультета, эта школа зашаталась. Первые признаки ее неуверенности в себе проявились в том, например, что из названия предмета по специальности – «Средства массовой информации и пропаганды», сокращенно СМИП, – исчезло последнее слово. В сборнике "Свет и тени. Очерки и публицистика 80-х", опубликованном профессором Стрельцовым в 1991-м году, слово «пропаганда» в нейтральном контексте тоже, кажется, было употреблено в последний раз. Скорее всего, этот сборник был и последней профессиональной критикой литературно-публицистических произведений белорусских журналистов.

Новое время расчищало для себя площадку. Теперь понимаю, что именно в тот период и был возможен расцвет журналистики нашего нового времени. Просто все сошлось для этого. Советская школа была отвергнута. Но какое-то время она еще определяла письмо многих журналистов, воспитанных на ее требовании литературности и публицистичности, которая, по словам Анатолия Аграновского, не существовала без оригинальной авторской мысли. А с другой стороны была СВОБОДА. Та свобода, которая возможна только в первые годы после революции. Начало 1990-х, первые 4 или 5 лет и были именно тем временем – временем безудержного постреволюционного романтизма и безграничной наивности в суждениях, взглядах и поступках. Так что фраза «страна непуганых идиотов» героя Александра Абдулова в фильме 1991-го года «Гений» была констатацией объективного факта.

Дух свободы создавал ощущение, что невозможного нет, что исполнение мечты зависит только от нашего желания и вложенных усилий. Поддавшись этому всеобщему настроению, в декабре 1991-го мы, несколько моих однокурсников и других со-товарищей, выпустили первый номер первой белорусской феминистской газеты – «Женская газета», – которая к тому же еще издавалась на частные деньги. Опыта не было, знаний не хватало – мы учились по ходу дела. Помню, как-то нам удалось заполучить заказ на рекламу женского белья. Редакционный фотограф, выпускник радиотехнического института, провел съемки (где он нашел манекенщицу для этого – не помню). На наш взгляд, фотографии получились, а заказчица осталась недовольна. Показывая нам на запечатленное, она возмущалась: «Разве так снимают белье?!» – и учила: «Когда снимают белье, на нем не должно быть ни одной складочки. Если белье морщинит на манекенщице, оно должно быть подколото везде булавками. Кто захочет купить белье, которое плохо сидит?!» Тогда я восприняла этот случай как прокол в работе. Сегодня он кажется метафорой того времени и нас в нем: нарядные картинки глянцевых журналов представлялись нам «настоящей реальностью».

Период постреволюционной «вседозволенности» – как это всегда и бывает – сменился годами восстановленного контроля. Ко времени, когда этот разворот стал очевиден, в 1996-м году мы закрыли «Женскую газету». Я ушла в аспирантуру на все тот же факультет журналистики писать кандидатскую диссертацию о женских и мужских журналах. Потом в течение восьми лет там же преподавала. Несколько часов своего курса отводила обучению написания текста в жанре «новость» по правилам, принятым в западной журналистике. Получалось не сразу и не у всех.

С годами – и с разделением журналистов и масс-медиа на «государственные» и «негосударственные» – стало очевидно, что мы потеряли в журналистике. Из журналистских текстов ушла глубина, желание понять и, не насмехаясь над аудиторией, объяснить. Самым легким оказалось сохранить самое плохое из советской школы журналистики: пропагандистский задор. Но это – тема для другого разговора. А книга интервью «Время несбывшихся надежд» – о самых дорогих для меня годах, начале 1990-х в истории Беларуси и ее журналистики.

Этот проект – результат волонтерской работы. Без интервью, которые взяла моя коллега и соавтор Наталья Федотова, он никогда не состоялся бы. Я признательна Владимиру Цеслеру, который сделал дизайн обложки книги. Мое спасибо Наталье Головницкой за помощь в организации некоторых интервью. Я благодарна моим друзьям – супругам Renee & Herman Winick, Наталье и Юрию Тарадей, Reva Rubenstein, а также Larry Diamond – за финансовую поддержку издания книги.

Наталья Федотова взяла интервью у Марины Беляцкой, Александра Вольвачева, Александра Класковского, Петра Марцева, Дмитрия Подберезского, Александра Улитенка и Сергея Шевцова. Интервью у Семена Букчина, Юрия Дракохруста (по скайпу), Елены Молочко (по скайпу), Иосифа Середича, Александра Старикевича (по скайпу), Алексанра Федуты (по скайпу) и Вячеслава Ходосовского (по скайпу) взяты мной. Людмила Маслюкова, Игорь Осинский и Сяргей Дубавец ответили письменно на присланные им вопросы.

Наталья Кулинка, сентябрь 2013

Этот проект для меня связан в первую очередь с желанием высказать признательность профессии. И высказаться.

В 1994-м году я поступила на журфак БГУ, приехав из провинции. Тогда невозможно было предвидеть, что моя пора студенчества, максимализма, восторженности совпадет с одним из самых благодатных периодов белорусской журналистики. В 1990-х я только начинала узнавать профессию и пыталась схватить журналистскую удачу «за хвост», как обычно принято среди молодых да ранних. Внятно запомнилось ощущение азарта, вседозволенности, которым было пронизано то время. «Время дилетантов и авантюристов», как тонко определяет его в этой книге Юрий Дракохруст.

На собственном опыте мне довелось узнать царившие тогда открытость и доступность общения с политиками высокого ранга. В 1995-м одно из первых своих интервью я записала со Станиславом Станиславовичем Шушкевичем. Понятно, для него этот разговор был проходным и малозначимым. Вместе с тем, при всех регалиях и заслугах Шушкевича, он нашел время и возможность ответить на вопросы студентки журфака. Потом у меня будут десятки интервью с людьми знаменитыми и не очень, но встреча со Станиславом Станиславовичем запомнится как успешный почин в этом жанре. Через много лет, когда будет готовиться материал этой книги, я узнаю, что интервью с Шушкевичем не только для меня стало своеобразным благословением в профессии…

В 1996-м году на одну из учебных практик я пришла в свежесозданную «Белорусскую газету». Редакцию отличала демократичная, сосредоточенная атмосфера и невозмутимость Александра Вольвачева, которому удавалось быть главным редактором, абсолютно лишенным пафоса и апломба. Мою практику «курировал» Виктор Дятликович, который через несколько лет уедет в Москву работать на телеканал ОРТ, а позже станет редактором отдела политики в журнале «Русский репортер». Однажды, вычитывая мой очередной текст, он произнес примерно следующее: «Каждый человек напишет в жизни ровно столько, сколько должен написать. Не больше, но и не меньше». Эта простая фраза стала для меня откровением и многое объяснила о профессии, о скорости существования в ней. Я перестала суетиться за журналистской удачей. Взяла себе за правило писать не много, но так, чтобы каждый текст мог стать полноценным высказыванием. Хотя отчетливо понимала, что к журналистике такой подход имеет мало отношения.