Думаю, благодаря тем сторонам, которые были проявлены в журналистике 1990-х, мне удалось уловить суть этой профессии. Не возникло никаких сомнений, что журналистика – это универсальный способ познания жизни. И еще мне крепко повезло с людьми, которых я встретила и узнала в те годы благодаря журналистике. Они научили меня главному – не уставать задавать вопросы.

Наталья Федотова, май 2013

Марина Беляцкая неподражаема в жанре интервью. В рубрике «Нестандарт», которую она вела в «Свободных новостях», ей удавалось уловить и передать нюансы настроения и даже характера своих визави. В одном из таких интервью она написала: «Ну как передать словами выражение лица, жесты, паузы и улыбочки или, наоборот, здоровый веселый смех, удивление и заинтересованность? Впрочем, давайте попробую». Говорит, что когда увидела на телеканале НТВ «Школу злословия» с Толстой и Смирновой, то стало страшно обидно, и мелькнула мысль: «Интересно, когда они начали – до «Нестандарта» или после?» Ясно, что они не у «Свободных новостей» идею украли. Но и не мы у них».

Марина считает, что журналистике можно научиться. Главное – задавать правильные вопросы, взять верный тон, не просто слушать – слышать ответы. И действительно интересоваться темой. Не материалом, а темой.

Первые представления Марины о журналистике были самыми радужными. Школьницей писала статейки в «Знамя юности». Маму, учительницу русского языка и литературы, часто приглашали на радио вести тематические лектории. И Марине казалось, что это так интересно: сидеть в студии, говорить в микрофон – и тебя слышат все. Подумала, что когда-нибудь сможет, как мама, сидеть на радио и вещать, о чем захочет. Но, закончив в 1981 году факультет журналистики Белорусского госуниверситета, по распределению Марина Беляцкая попала в газету Минского автозавода «Автозаводец». «Вещать» пришлось про вагранки и опоки…

«Приходишь на завод – вокруг все гремит. Орешь на ухо мастеру или рабочему, и он в ответ чего-то орет. И ты даже не можешь запомнить слова, которые тебе говорят. Записать не успеваешь и почти ничего не понимаешь. Диктофонов-то не было!» – вспоминает она.

От такого расклада Марина была в шоке. Когда представляла, что теперь всю жизнь будет этим заниматься, ее охватывала паника: «Господи, что я натворила! Что это за профессия?» Даже решила, что «карьера» ее закончена и нужно уходить из журналистики.

Но однажды Марина Беляцкая пришла к бригадиру в цех металлических изделий, и он преподал мастер-класс на все времена. Начал рассказывать: «Во-о-от, значит: нету запчастей, того-этого нету, план не выполняем, не получим премию, в общем, все хреново». Так, прямым текстом, с матерком, все ей и поведал. Она опешила: «Как же я напишу обо всем этом? Нельзя, наверное, про такое писать?» «Можно, – ответил он, – потому что виноваты не мы, а Ярославский автоагрегатный завод!» И продолжил: «Слушай дальше! В конце квартала они тоже захотят получить премию и все задолженности нам отдадут. И ты напишешь, что, мол, газета выступила с критикой – и вот результат!»

Именно после разговора с этим рабочим Марина по-другому посмотрела на свою профессию. И поняла, что главное в ее деле – понимать, о чем пишешь и зачем. Постепенно втянулась. После декрета стала работать редактором радиогазеты на том же автозаводе.

Все изменилось в 1989-м году. Однажды к проходной завода с рупором пришел Зянон Пазьняк. Он выкрикивал какие-то лозунги, Марина ходила смотреть, как митингуют рабочие. Начинались «любопытные времена». В автобусах люди ездили с радиоприемниками: слушали XIX партконференцию, начали узнавать имена членов Политбюро… Марина уверяет, что если бы тогда ей кто-то сказал, что мы станем жить, как сейчас, она ни за что не поверила бы.

Но самой принимать участие во всем этом ей не довелось. В конце 1990-го она ушла во второй декретный отпуск. Ушла в одной стране, а вернулась в другую. В другую страну и другую журналистику.

В начале 1990-х Вы были в декретном отпуске. Как и когда Вы вернулись в профессию?

Марина Беляцкая: В 1994-м году началась предвыборная президентская кампания, и моя подруга Лариса Саенко, которая тогда уже работала в «Рейтер», говорит: «Хватит сидеть в декрете. Завтра будет учредительная конференция Союза предпринимателей, ты должна туда пойти. И не будь дурой, не упускай место». Помню, я пришла, там куча народу, все эти предприниматели: Калинин, Мацулевич, Потупа. Я их видела первый раз в жизни. О чем они говорили, не задумывалась. Я хорошо училась в школе и могла быстро конспектировать. Записала все, сократила, выбрала главное и свела воедино. Карягин назавтра говорит: «О, как хорошо! Мы тебя берем пресс-секретарем». А вице-президент Союза Сергей Пирожник подарил диктофон – редкость по тем временам. Буквально через месяц началась первая предвыборная президентская кампания. Карягин участвовал в ней и собирал подписи для регистрации в качестве кандидата в президенты. Потом начались перманентные выборы: в парламент, в горсовет… Так я совершенно случайно прикоснулась к политике. Ко мне стали обращаться предприниматели, которые хотели попасть в депутаты, мол, напиши про меня. И – пошло-поехало… Я стала много писать. Честно говоря, никогда раньше не подозревала, что смогу писать что-то стоящее. Впрочем, многие мои коллеги не уверены были в том, что можно писать так, как писала я. Мне даже в некоторых редакциях говорили: «А мы так не пишем!» или: «А ты не стесняешься вот так себя выставлять?» Но я не умела (и не умею по сей день) писать так, как в те времена было «надо». Слово «формат» до сих пор меня пугает. В «Автозаводце», где я работала до декрета, никого не интересовало, как именно ты пишешь, – лишь бы писал. А сейчас мне кажется, писать можно как угодно, лишь бы это читали.

В чем главное отличие журналистики советских времен и 1990-х?

М. Б.: Во время выборов 1994 года царил дух авантюризма. Все происходило впервые. Никто не мог себе представить, что вот это незыблемое – в лице Кебича – можно убрать и заменить чем-то другим. Думаю, людьми (и политиками, и электоратом) в первую очередь руководил азарт – уберите, уберите их! Что будет потом, никто не представлял. И уж тем более не думали о том, что почти все, кого хотели убрать, как раз останутся – в качестве чиновников, бизнесменов и общественных деятелей. Зато было разрешено все: пиши – не хочу, митингуй, зарабатывай! И это всех пьянило. Тут свалилось на наши головы все: борьба кланов и интересов, вдруг пресса стала «четвертой властью». Демократия! «Жыве Беларусь!», приватизация – все в кучу. Но иного и быть не могло: царила детская болезнь «правизны». И это было увлекательно. А если ты еще сам в этой куче задействован, то почему бы не поучаствовать в истории? Тогда появилась возможность проникать в разные, даже совершенно «закрытые» сферы, организовывать для членов Союза предпринимателей любые материалы. Я чувствовала, что это мое.

А Карягин как-то участвовал в предвыборной журналистской кухне или он Вам полностью доверял?

М. Б.: Во время президентской кампании доверял полностью. Единственное, когда выходил материал, он периодически ругался. Однажды я уговорила знакомого написать «о нашем кандидате», и тот выдал целый «подвал», назвав Владимира Николаевича «темной лошадкой». Карягин очень разозлился: «Ты что написала?» Я ему: «Владимир Николаевич, это же российская газета! Вы разве не понимаете? Масштаб! За вами практически никого нет, а люди будут думать: все не так просто, за ним какие-то силы, а иначе почему в такой крупной газете пишут – темная лошадка?» Карягин очень неглупый человек, успокоился и махнул рукой. А через день опять был чем-нибудь недоволен. Он слегка суматошный, ну и я не подарок. С ним мне было сложно работать. С ним хорошо дружить и сотрудничать, что я потом с удовольствием и делала.