Символич. план романа, заявленный уже в его заглавии, зависимость от мифологем Ницше и от их рус. адаптации Вяч. И. Ивановым критика не заметила, заведомо подходя к произв. как к «бульварному» и отказывая ему в каких-либо претензиях на философичность. Напряженная эмоц. исповедальность («повышенно истерический стиль» — В. Левицкий — «Неделя “Вест, знания”», 1912, № 18, с. 276), безусловная психол. убедительность и достоверность характеров (при всей их необычности для рус. прозы) во многом объяснялись тем, что гл. герои имели конкретные прототипы. Если художница Таня, без сомнения, — автопортрет, то подробно выписанная внешность Старка — один из лучших портретов в словесной иконографии Кузмина, отразивший, вероятно, впечатления Н. от мимолетных встреч с писателем в богемной среде и от его прозы (прежде всего образ Штрупа в пов. «Крылья»). Кузмин читал «Гнев Диониса» явно до знакомства с его автором (запись в дневнике от g июля 1910: «Чтение романа “Гнев Диониса” и рассказы о сомовских последних картинах чем-то мне напомнили весну после “Крыльев"» — сообщено Н. А. Богомоловым). Поэтому историю страсти героев можно воспринимать лишь как утверждение гипотетической возможности любви между женственным мужчиной и одаренной необычным характером женщиной; в жизни же Н. с Кузминым связывали дружеские отношения. С июля 1913 по окт. 1914 Кузмин после ухода с «башни» Вяч. Иванова и перемены неск. адресов занял комнату в большой квартире Н. на Мойке (сама квартира описана в «Плавающих-путешествующих», повести Кузмина, к-рая там и создавалась). Своеобразный лит. салон Н. Посещали Ауслендер. Ю. И. Юркун, Г. В. Адамович, Г. В. Иванов, Т. Г. Шенфельд, Матвей Ив. Семёнов (издатель всех книг Н. в России, опекавший ее; в изд-ве Семёнова выходило также Собр. соч. Кузмина). Собрания эти пользовались в Петербурге дурной славой. О своем знакомстве с Кузминым в квартире Н. в 1914 вспоминал Р. Ивнев (в его кн.: Избранное. М„1988, с. 536). «Метафизическая квартира» была известна своими спиритич. сеансами. Кузмин в «Плавающих-путешествующих» придал облику хозяйки квартиры — Ираиды Львовны (внешнее описание не оставляет сомнений в портретном сходстве с Н.) черты нарочито добродетельные («все пристают ко мне. что я Ираида, я этого не отрицаю…» — письмо Кузмину — РНБ, ф. 2571, оп. 1, д. 255). Кузмин посвятил Н. ром. «Тихий страж» (1916) и неск. стихотворений, в т. ч. посвящение к «Глиняным голубкам». Н. посвятила ему ключе-вой для ее творчества рассказ «Сны» («Весна», 1914, № 2)[21], а рассказ «Похороны» (о похоронах собачки) — другу Кузмина Юркуну. Явно желая продлить дружбу, Н. приглашала Кузмина «заходить»: «Ведь сами знаете, что нам обоим беседовать полезно, но полезно исключительно о наших писаниях — так мы и сделаем» (письмо 1915 — РНБ, ф. 2571, оп. 1, № 255), в поздних записях в дневнике Кузмин отзывался о Н. насмешливо-неприязненно. В 1911 в Петербурге вышел оставшийся незамеченным сб. «Стихи» — живые наблюдения совр. жизни, вкрапленные в достаточно банальную поэтич. ткань. Сб. рассказов «Аня. Чистая любовь. Он. За самоваром» (СПб., 1911; 5-е над., П., 1915) продолжал тему поиска путей женского самопознания и самовыражения.

Е. Нагродская и М. Кузмин. Нач. 1910-х гг.

Отзывы были отрицательными: «Недавно вышедший сб. рассказов по достоинству ниже романа, зато в них нет философии… Что-то больное, патологическое притаилось в этих рассказах. Поражает эта настойчивость, с к-рой автор возвращается все к одному и тому же — к аномалиям любви» (М. Морозов — «Всеобщий ежемесячник». 1911, № 5. с. 116). Анонимный автор ж. «Современник» (1912. № 1) находил содержание рассказов «нелепым», писал о неспособности автора «изображать трепетное, неуловимое. к-рое необходимо для сотворения рассказов… хоть притворяющихся, будто они — с “той стороны"» (с. 371: имеется в виду, прежде всего, рассказ «Он», где героиня сходит с ума от любви к таинств, незнакомцу, обладателю сатанинской силы).

Ром. «Бронзовая дверь», задуманный как первая часть трилогии о сексуальных извращениях — «Усталый мир», в 1911 был запрещен цензурой, по приговору Петерб. окружного суда от 27 апр. 1912 был конфискован весь тираж в тип. «Обществ, польза» (мат-лы Петерб. к-та по делам печати — РГИА, ф. 777, оп. 17, д. 134, 1911 г.; справка В. М. Лупановой). Бурное возмущение Н., выражавшееся как в личных письмах (см. РНБ, письма Кузмину), так и в публичных скандалах в кабинетах чиновников, только прибавило ей популярности и привлекло обществ, внимание. Под назв. «У бронзовой двери» (СПб.) в отрывках и со значит, купюрами это произв. о молодом музыканте, к-рый «греховной» любовью приводит своего единств, друга к самоубийству, увиде-ло свет в 1913. В заключит, словах персонажа слышен голос самого автора: «Порок наказан, добродетель торжествует: история кончилась торжеством людской морали. Все в своих стойлах и люди должны быть довольны. Будь они прокляты!». В том же 1913 появился ром. «Борьба микробов» (СПб.; 5 переизданий; рец.: А. Ожигов (Н. П. Ашешов) — «Совр. слово», 1913,17 июля), в основе сюжета — соперничество охотников за богатой вдовой; по мысли Н. вложенной в уста одного из персонажей, законы биологии распространяются и на социальную жизнь: побеждает самый жестокий и молодой, поскольку новое поколение циничнее и расчетливее прежнего. Наличие отточий (пропусков текста) Н. объясняла в письме от 10 июня 1913 к О. Г. Базанкур-Штейнфельд: «Я этой книгой сама недовольна, потому что пришлось много выбросить из нее — для цензуры, не хотелось, чтобы опять конфисковали» (ИРЛИ, ф. 15, № 520). Герои сб-ка рассказов «День и ночь. Смешная история. Волшебный сад. Кошмар» (СПб., 1913) — старая дева, провинц. учитель словесности, юная девушка — живут в мире собств. грез, не совпадающих с реальностью. В 1914 (П.) выходит мистич. роман «Белая колоннада». Видение красоты, иной реальности — белой колоннады, не существующей в действительности, — приводит к обновлению души героини и тех людей, которые поверили в возможность чуда. Увлечение Н. спиритизмом, впервые сказавшееся в рассказе «Он», получило дальнейшее развитие в ром. «Злые духи» (П., 1915).

Критика усмотрела в романе «мотивы эротики и садизма, возвеличивание войны как очищающего начала» (ЖЖ. 1915. № 5; см. также рец.: А. Добрый — НЖдВ, 1915, № 7, с. 61). вызвал скептическую усмешку рецензентов и его герой — «сверхчеловек», неспособный к любви, от скуки манипулирующий людьми, «неотразимый красавец, с змеиной улыбкой, с необыкновенными глазами»: «Тянется, тянется на сотнях страниц скука, пошлость, убожество духовное…» (С. Ас<тр>ов — «Летопись», 1915, дек., с. 392; также рец.: He-Буква (И. М. Василевский) — ЖЖ, 1915, № 10).

В 1912-16 в разных изданиях («Летучая мышь», 1912, № 2; «Синий жури.», 1914, № 1, 35, 40; «Жури, для женщин», 1915, № 24; БВед, 1916, 19–23 марта; альм. «Полон», П., 1916) печатаются рассказы Н., многие из к-рых составили впоследствии сб. «Сны. Сандрильона. Мальчик из цирка. Романическое приключение. Невеста Анатоля. Клуб настоящих» (П., 1917). Первый рассказ сб-ка выражает кредо самой писательницы. История нежной романтич. дружбы молодой женщины, томящейся в мещанской семье, и наивного подростка, рассказывающих друг другу придуманные «сны», чтобы избавиться от скуки существования, оканчивается трагически, столкнувшись с грязью и людской пошлостью. Едва ли не единств, раз прорвались глубоко личная боль и обида писательницы, своими произв. призывавшей к терпимому отношению к чужой индивидуальности — в т. ч. и в сексуальном плане, отстаивавшей право женщины на духовное раскрепощение — через раскрепощение ее в любви и страсти, и встречавшей в ответ ханжескую отповедь критики. «Я проповедую откровенность всегда и во всем», — писала она А. Л. Волынскому (ГЛМ, ф. 1387).