Наконец-то в двери повалили толкающие друг друга ученики, из числа которых разительно отличились Рон и Малфой, потому что последний вцепился в рыжую шевелюру и настойчиво тащил следом за собой. Гарри провожает странноватую парочку озадаченным взглядом и, когда она окончательно скрывается за углом, решает расспросить о вещах у Гермионы.
- О, вот ты где, - она призывающе машет ему свободной рукой из толпы выходящих, смотрит осуждающе, выдыхает утомлённо и, видимо, решает перенести разнос полётов и психики за одно на более приемлемое время, - Не смотри на меня так, я правда хотела забрать твои принадлежности. Но когда я почти это сделала, профессор не позволил. Сказал, чтобы ты сам их забрал. Я не посмела перечить, понимаешь? Он выглядел так, словно еле-еле сдерживается.
- Да ещё бы.
- Ты придурок, Гарри. Вот, я должна была это сказать. И… Удачи. Пригодится.
Гермиона уходит вслед за другими учениками, что увеличивает затихнувшее немного волнение раза в три, не меньше. Припрятанные в одном из карманов школьной мантии конфеты в количестве трёх штук вспомнились неожиданно сами по себе. Пришлось дожидаться, пока все выйдут, а потом, для общего настроя, нервно проглотить их все.
И, подрагивая руками, несмело поскрестись в дверь зельеварения.
Тяжело соображать, когда боишься. Гарри не понимает, от чего становится невыносимо жарко, до потеющих ладоней и разрастающегося жара посередине груди.
Комната опустела практически полностью, если не считать преподавателя за большим столом и оставленные нетронутыми котлы. Осторожный взгляд, украдкой брошенный на бесхозно брошенные тетради вместе с разложенными на столе принадлежностями, заставил ворочаться в душе поочерёдно то ненависть, то страх. Гарри кажется себе жалким ужонком, загнанным под маленький камень.
- Посмотрите на меня, Поттер. - Бархатистый голос (жалко, доставшийся такому отвратному человеку) мягко надрезает напряжённую тишину хорошо различимыми повелительными нотками. Повиноваться не хочется, но приходится, чтобы не показаться слабаком, трусливо встречающим опасность с глазами, направленными в пол. - Или у вас совсем не осталось чего-то хотя бы отдалённо напоминающего храбрость?
Гарри, с неимоверным трудом превозмогая на удивление стойкое волнение, вызывающе резко вскидывает голову и тут же безнадёжно теряется в глубине чёрных, магнетически-притягательных глаз. Он с трудом соображает и, понятное дело, ни разу не понимает, откуда появился горячий комок в районе солнечного сплетения, расползающийся по телу покалыванием и лёгкой, приятной вибрацией. На лбу выступило несколько бисеринок пота, одна из которых плавно опустилась по виску до самой шеи.
Это до какой такой степени надо было перепугаться? Чтобы аж вот так?
- Ну вы и устроили сегодня, Поттер, - голос у зельевара вкрадчивый, нарочито нежный, от него внутри всё переворачивается неоднократно, - Хотя бы представить себе в состоянии, что я могу сделать?
Гарри откровенно, чуть ли не демонстративно, ненавидит Северуса Снейпа. Ненавидит, но всё-таки опасается. Он с грациозностью хищника, которая ни коим образом не вяжется с его внешним обликом, выходит из-за учительского стола и угрожающе медленно приближается к застывшему ученику, всё ещё чувствующему на себе множество мурашек.
И в душе тоже что-то вспыхивает. Сердце жаром обдаёт.
- П-профессор… - слова упрямо застревают в горле, когда между Снейпом и Гарри остаётся всего-то около метра. Надо, наверное, прямо сейчас извиниться, или сделать виноватый вид, или вообще сделать хоть что-нибудь, но выражение лица зельевара лишает всех мысленных процессов, подчистую. От его не исходит ни злобы, ни ярости. Только что-то загадочное.
Но ведь Гарри никогда прежде ничего такого не ощущал. Неужели какое-то новое хитроумное проклятье? Он ни сказать ничего не в состоянии, ни даже просто двинуться.
- Сегодня после уроков, - Гарри с трудом удерживается и не кивает судорожно, а хотелось. Очень хотелось, жутко, но если бы Снейп не сказал этого, он бы самолично по собственной инициативе заявился, наплевав на всё. Что такое приличия, субординация, когда тебе подобное до лампочки и совершенно не колышет? - И не дрожите так, ради Мерлина, ваши откровения не были для меня чем-то неожиданным или оскорбительным. Как вы помните, я не говорил, что предстоящий визит в этот класс связан с инцидентом фиолетовой шевелюры Драко. Ведь не говорил же, а? Гарри?
Голова качается в утвердительном жесте с неимоверными усилиями, вообще ни разу не въезжая в ситуацию и теряясь в том, как всё происходящее расценивать. Снейп не ругается и травить, по всей видимости, не собирается. Что с ним не так?
Гарри. Он назвал его по имени.
Этот мир только что отклонился от своей оси, соскочил с орбиты и вприпрыжку убежал прямиком в бескрайнее космическое пространство.
Разом начали извергаться все, без исключения, даже давно потухшие, вулканы.
Мэрлин несколько раз перевернулся в гробу.
У Гарри - жёсткий разрыв стереотипа.
- Свободны, - впечатление от собственного имени в исполнении Снейпа закладывает уши, мешая адекватно воспринимать всё остальное. Приходится с широко раскрытыми глазами и топорным выражением на лице молча взирать на учителя снизу вверх, чувствуя себя при этом ещё хуже, чем просто придурком, - Можете идти, но после уроков жду вас на отработку.
Развернуться на сто восемьдесят и спокойно выползти за дверь неожиданно тяжёлая задача, если при этом постараться не сподкнуться о собственную ногу и не втрескаться в один из косяков, которых на пути встречается в количестве целых двух штук. Сердце отдавало в уши раскатистым набатом как минимум лондонского Биг-Бена, готовое выпрыгнуть из груди, вернуться туда, назад, в кабинет зельеварения.
Только ноги упрямо уносили Гарри на следующий урок, давая призрачную надежду на то, что всё произошедшее ему привиделось.
========== Часть 3 ==========
Рону всегда было тяжело сопротивляться самому себе, если что-то реально выбешивало или, наоборот, приносило дикий восторг. Эмоциональность - врождённая семейная черта, которая развивается как-то непомерно, вызывающе быстро. Он даже начинает замечать, что одергивать порывы иногда гораздо более уместно, чем демонстрировать во всей красе. Иначе в конечном итоге кто-то или что-то обязательно пострадает.
К сожалению, Рону не чуждо от случая к случаю грубое рукоприкладство. Неудержимый, глубоко проникающий гнев - та самая, легко возгорающаяся спичка, потушить которую всегда проблематично. Отвратительная ругань, зачастую нецензурная и до неприличия громкая, целенаправленно поганит отношения со всеми окружающими без исключения. И поделать с этим нечего вообще никак, что обидно, потому что гены. Очень просто собственные косяки списать на проявление наследия шумного по сути семейства Уизли. Ибо даже Перси иногда по-глупому забывается, и тогда только в сторонку убраться, заныкаться получше, молясь потихоньку, чтобы не задело.
Именно так, в принципе, всё и происходило до недавнего времени. Пока перед Роном не появилась главная задача за весь текущий год: поставить, наконец-таки, на место оборзевшего белобрысого хорька. Заставить его не раз и горько пожалеть о том, что смотрит на гриффиндорца и всё его семейство как на нищеброд.
Рон и любимый отпыск Малфоев, этот слизеринский принц с позолоченной ложкой очень глубоко прямиком в пятой точке, не поладили ещё на первом курсе, если не раньше. Семьи пересекались незначительное количество раз на элитных званых ужинах и обедах в некоторых именитых менорах, уже тогда взирая друг на друга подчёркнуто враждебно. Слишком различные интерпретации жизненных ценностей, а также понятий о добре и зле (разница хотя бы в том, что Малфои стёрли между ними всякие границы, в то же время как Уизли чётко видят их и соблюдают, находясь на сугубо светлой стороне).
Так что детей ещё чуть ли не с рождения воспитывали непримиримыми кровными врагами. Лет примерно в пять они испытывали только-только навязанную родителями взаимную неприязнь, которая с неумолимым течением времени переросла в собственную, подкрепившись фактами, усвоенными сразу уже во время обучения в общей школе магии.
