Гермионе надо было в срочном порядке избавиться от от подаренных мамой книг по домоводству, но выкидывать как-то рука не поднималась. Было решено отложить их для кого-нибудь заинтересованного, который будет прогуливаться по закоулкам захламлённой выручай-комнаты и, может быть, решит, что немагические способы домообустройства занимательнее (хотя сама Гермиона так не считает).

Как объяснила Джинни, когда внезапно появилась около высокого широкого шкафа со старыми потрёпанными книгами, она надеялась отыскать одно устаревшее заклинание. Которого уже давным-давно не наблюдалось в библиотеке (по крайней мере — в доступных секциях).

Филча было не обойти, а стоящего плана так никто и не придумал: они сидели перед выходом в коридор и добросовестно выжидали подходящего момента, но в итоге не смогли удержаться и прилегли на кучу старых запылившихся ученических мантий. Они даже поговорить успели, проболтали, наверное, около двух часов, а утром пробирались до самых гриффиндорских спален, хихикая и зевая, потому что не спали целую ночь.

С тех самых пор зависать по вечерам совместно, без разницы — где именно и каким образом, стало негласной традицией. Не сразу, постепенно и как-будто осторожно, их повседневные заботы, по обыкновению не пересекающиеся, тщательно смешались между собой и проникли друг в друга, сплетая ниточки чувств и даря ни с чем не сравнимое тепло. Временами — облегчение. Книги, которые по вкусу им обеим, неожиданно схожие взгляды на мир, хотя и не всегда: темы находятся легко и непринуждённо, но и тишина рядом с Джинни становится странным образом уместна.

В её характере помимо воли Гермиона отмечает некоторые фамильные черты, приглушённые и перекрытые трогательной непосредственностью так естественно и мягко, что даже в некоторой степени не верится. Она напоминает непотухающий тёплый лучик позитива, затесавшийся непонятно как среди теней повседневной рутины.

После длительного учебного процесса, иной раз напоминающего бесконтрольный вихрь сухой информации и пустых, ненастоящих эмоций, голова закипает. Тогда Гермиона поудобнее устраивается рядом с подругой на кресле, прикрывает перетруженные глаза и дышит. Действительно, по-настоящему, глубоко и с чувством лёгкой эйфории — всё остальное, прошедшее и более не важное, уходит в закоулки подсознания или забывается насовсем. Разговор перетекает осторожно с темы на тему до тех пор, пока кто-нибудь не станет совсем уж носом клевать, а потом они засыпают.

Прижавшись друг к другу под шерстяным пледом, рядом с камином, поливающим комнату приглушённо-рыжеватым светом.

Но теперь на душе становится всё тяжелее с каждым днём, ибо имеющегося тепла уже не достаточно. Гермионе хочется быть уверенной, что Джинни никуда не денется и навсегда останется рядом, отдавая всю себя исключительно ей. Приходится с трудом отвлекаться от разнообразных неуместных порывов, которые могут неприятно удивить или заставить призадуматься над степенью её адекватности. Собственно, Гермиона и без того не считает себя такой уж нормальной.

Будет очень плохо, если Джинни вдруг узнает, что близкая подруга неожиданно почувствовала нечто посерьёзнее обыкновенной привязанности.

***

Рон старательно барахтается, извивается всем телом и упрямо барабанит по чужой спине, как никогда отчётливо ощущая собственную беспомощность.

- У меня, представь себе, есть ноги. И они умеют ходить. Круто, не так ли?

- А у меня есть голова. И она вполне неплохо справляется со своей задачей, - бледная внешне хрупкая рука на талии неожиданно крепко удерживает на месте, как бы прозрачно давая понять: побег теперь — вообще не вариант. Рон и подумать не мог, что Драко может оказаться физически крепче, хотя, судя по пережитому опыту, он вполне способен за себя постоять. Они не раз и не два друг другу лица подправляли в порыве неудержимой «страсти», - Если отпущу, ты смоешься.

- Конечно, а ты что думал — послушно следом за тобой побегу?

- Ну, как вариант, было бы неплохо.

- Не дождёшься.

Сейчас эта ненависть приобретает странный, какой-то неправильный оттенок: чувства закипают и выплёскиваются наружу, раскрашивая реальность в разноцветные расплывчатые кляксы. Комната, в которой они находились, - явно чей-то незапертый на ночь класс, и думать о причине подобного явления хочется меньше всего. Тут бы в себе для начала разобраться, остальное откладывается на неопределённый срок.

Рона бесцеремонно скидывают на на какой-то низкий столик или даже помост, предварительно отпихнув куда подальше, судя по грохоту, глиняную посуду или парочку горшков. Пронзительно-серые, по обыкновению ледяные газа нависающего сверху Драко голодно поблескивают в свете зажигающихся по очереди факелов на стенах, и это приевшееся равнодушие из их глубины испаряется без остатка: остаётся только чистое, ничем не замутнённое желание.

Руки, действующие сами по себе, помимо воли тянутся к чужому телу, упираются в крепкую грудь и сминают изумрудный свитер, который однажды Рон специально выкрасил в алый, но не на долго. Воспоминания кажутся ненастоящими, чужими и странными, сердцебиение Драко чувствуется непозволительно близко и сливается с его в единый неукротимый ритм.

- Что, уже не хочется убегать? - шёпот обжигает ухо, выпуская по венам стремительное, жидкое пламя, - Какой же ты непостоянный, котёнок.

Последняя шпилька Малфоя остаётся без ответа, по крайней мере — словесного: Рон порывисто касается его губ, затягивая в головокружительно длинный, мокрый поцелуй, обвивая руками шею и забывая, что лёгким, вообще-то, нужен воздух. Здравый смысл разочарованно покидает их обоих, но сожаления по этому поводу никто не испытывал по причине занятости гораздо более интересным делом.

А ведь они с азартом скандалили, отстаивая неоднозначные никому не нужные идеалы, и действительно ненавидели, наслушавшись глупостей, которые вдохновенно рассказывали враждующие меду собой родители. И продолжаться это могло бы без малого до конца жизни, ничем хорошим в итоге не закончившись. Почему же только теперь подобные мысли решили атаковать неподготовленную к подобному голову окончательно запутавшегося Рона?

- Ты соображаешь… Хоть что-нибудь? - в перерывах между стонами получается выдавать исключительно обрывочные, не шибко наполненные смыслом замечания, пока увлечённый процессом слизеринец покрывает поцелуями его шею, нагло запускает руки под расстёгнутую кофту и задирает футболку, жадно оглаживая оголившийся живот.

- А разница? Что хочу, то и делаю, - неискренние возражения пресекаются очередным голодным поцелуем, и Рон окончательно перестаёт узнавать самого себя: ни тело, ни срывающийся на высоких нотах голос, который бесконтрольно выдаёт какой-то жалобный скулёж напополам со стонами.

Вспоминается нелицеприятный факт на тему отношений с девушками, то есть их полнейшего отсутствия в полном смысле этого слова. Они, как правило, завязывались излишне сумбурно, длились недолго и быстро заканчивались, никогда не достигая «того самого» волнительного момента. Да и не то чтобы на них вообще имелось достаточное количество времени или желания. Голову постоянно занимали рандомные мысли на иные, более насущные, темы.

А теперь его, поражённого каким-то ненормальным заклинанием, не иначе, самого скрутили по рукам и ногам - Драко уже деловито завязывает руки над головой зелёным галстуком, который, словно фокусник, ловко вынул из кармана школьных брюк. Явно не просто так оглаживает бёдра, но самое обидное — Рону нравится.

Да и Малфоя, похоже, всё целиком и полностью устраивает. Нежность, которая не вяжется совершенно ни с его характером, ни взглядами на жизнь, читается в каждом жадном, но на удивление бережливом прикосновении. Впервые за свою недолгую, но насыщенную событиями жизнь Рону наконец-то наглядно показывают — он действительно нужен. Пусть и странно, неожиданно, своеобразно, но всё же. Драко выглядит глубоко убеждённым в правильности происходящего, якобы видит в этом логику и даже удовольствие получает.