- Я уже говорил твоим ребятам, что ничего не знаю о своём работодателе, – сквозь зубы проговорил я, наградив свободовца ненавистным взглядом. – Вы что? Считаете меня идиотом? Что я намеренно покрываю наркоторговца?! Если бы я знал, какую дрянь таскаю в Зону, ни за какие деньги не согласился...

- Видишь ли, ребятам твой ответ показался недружелюбным. Ложью проще говоря. Именно поэтому ты здесь. А ещё... –«свободный» изучающе осмотрел меня и резко без замаха ударил в живот, – ты обещал быть сговорчивым, помнишь? Поэтому не скрывай, расскажи о своём работодателе всё, как есть.

От удара в желудке будто что-то взорвалось и к горлу подступили рвотные массы. Я буквально чудом сдержал себя, чтобы не выпустить их наружу. Не думаю, что свободовцу это бы понравилось. Сдавленно заскулив, я съежился в комок, пытаясь вдохнуть. Тварь ублюдочная!.. Мне потребовалась время, чтобы снова заговорить.

- Я всё сказал... Я ничего не знаю. Можешь пинать сколько влезет, большего ты не добьёшься. Я ничего не знаю!

- Хорошо, пусть будет так. Прямого работодателя ты, допустим, не знаешь, – с наигранной трагичностью вздохнул палач. Пренебрежительно наступив на плечо, он заставил меня выпрямиться, лечь на спину. – Может, ты знаешь того, кто подвёл тебя к этой работе? Того, кто зарекомендовал тебя этим поставщикам, м?

Этой мрази хватало подлости беспечно дружелюбно улыбаться, глядя на меня сверху вниз.

Кто взял меня на работу? Васька Андреев рассказал мне о ней. Он меня и нанял или посоветовал своему начальству. Но я не могу рассказать о нём! Васька сам просил молчать. И я просто не могу! Я не предатель! Даже если Васька причастен к наркоторговцу, сам замешен в этом тёмном деле... А вдруг не знает? Вдруг, он как я, был не в курсе?! А я растреплю о нём этим гадам. Его так же будут пытать или еще хуже. Я буду молчать. Буду и дальше упорно говорить, что ничего не знаю.

- Я ничего не знаю, – холодно повторил я, не мигая глядя в глаза свободовца. Зелёные, будто горящие в полумраке. Как у хищника.

- Глупыш, – мучитель скорчил излишне жалостливую гримасу. Я не заметил, в какой момент нож снова оказался в руке «свободного». Нарочито медленно он с нажимом провёл холодной сталью вдоль рёбер, оставляя после лезвия ощутимые надрезы. – Дружба подразумевает доверие, а ты мне не доверяешь. Почему? Твой посредник ведь не тайна. Так, жизненная история. Расскажи мне о ней. Я тебя внимательно слушаю.

Стараясь игнорировать неприятное жжение на коже, я скопил во рту слюну, и смачно плюнул на военный ботинок анархиста.

- Да пошел ты! – прошипел я, с какой только мог злостью.

- Печально. Не вышло у нас дружбы. – Анархист разочарованно развёл руками. Но в следующий же момент в его зелёных глазах блеснула нехорошая безжалостная искра, а лицо исказила холодная ухмылка. Он пренебрежительно вытер ботинок о мой располосованный бок. – Ты всё решил сам. Теперь вместо одного человека, тебя, через наших ребят пройдут все, с кем ты когда-либо общался. Мне не сложно, буду только рад повидаться с твоими друзьями. А может и семьёй. Ты так щедро решил нас познакомить! Я вне себя от радости! Может, мы с ними подружимся, а? Как ты думаешь?

- У меня нет семьи. Можешь не обольщаться. – Отвернувшись от свободовца, уставился в тёмный верхний угол, на узор паутины и жирным её создателем в центре. Ненавижу этих тварей. Но теперь, больше этого урода передо мной.

- Покинутый ты наш, сиротинушка, – моего виска коснулась чужая рука, заботливо погладила по коротко стриженым волосам. – Никто за тебя не заступится, никто не придёт на выручку, даже искать не будет. Вместо тебя плохие дяди наймут нового дурачка, чтобы он, так же как и ты, попался в чужие руки и ценой своего здоровья и жизни за гроши браво их защищал. Какая несправедливость... А мы с ребятами думали её прервать. Но ты не хочешь со мной дружить, ты не хочешь мне рассказывать даже про посредника.

На том, мой палач закончил любезничать. Перешёл к своему кровавому делу. Три дня я терпел побои, голод и холод. Терпел, стискивая зубы, чтобы не орать, не веселить своего мучителя. Любимым его орудием допроса был заточенный как бритва кинжал и тяжёлый кожаный ремень. Иногда к ним добавлялся и электрошокер, от чего я бился в конвульсиях, с пеной у рта. Спина, грудь, ноги, ягодицы, были исполосованы ударами ремня и тонкими надрезами лезвия. Кожа была вся пёстрой синего и красного цвета. Воды он мне давал столько, чтобы хватало для жизни. На постоянный вопрос свободовца-садиста, о том, кто меня нанял, я кричал один ответ, срывая голос. Я ничего не знаю… А между перерывами допроса, эта мразь садилась на стул и жизнерадостно затирала мне про дружбу! Рассказывал «весёлые» истории про своих товарищей-наркоманов, спрашивал у меня, сколько есть друзей. Как их зовут и где их найти, чтобы пригласить вместе развлекаться. В такие моменты я старался отстраниться от реальности. Думать о своём, о детстве, об учёбе в техникуме, о первой любви. Если во время допросов не помогало, то во время болтовни свободовца, я погружался в свои мысли. Смотрел, не мигая, в угол с паутиной.

На четвёртый день я уже не мог шевелиться. Казалось, болела каждая клеточка тела. И как бы я не сдерживался, меня несколько раз вывернуло желчью. Связанных рук я вообще не чувствовал, будто их отрезали. Пару раз приходила мысль, рассказать садисту о Ваське, чтобы всё, наконец,закончилось, но я отгонял её. Так нельзя… Я не сдам товарища… Мне оставалось только молить Зону о скорой моей кончине…

Я не хотел оборачиваться на резкий скрип петель открывающейся двери – знал, кого увижу. Знал, кто в следующие секунды бодрым шагом войдёт в мою камеру и тошнотворно приветливо поздоровается, захлопывая дверь. Знал, что за этим последует избиение и, быть может, какой-то из сотен людских богов, наконец, приберёт меня в свои незримые руки.

Но что-то было не так. Шаги моего мучителя были размерены, приветствия я так и не услышал. Дверь захлопнули молча. В нос ударили сильные почти забытые запахи дыма костра, горячей еды и простого крепкого чая. Тихим скрипом отозвался деревянный стул, принявший на себя небольшой вес посуды. Звякнула ложка. Серьёзно? А сразу попкорн он притащить не мог?!

- Ну что, давай тобой займёмся? – шорох прорезиненной ткани. Мучитель неторопливо подошёл и присел рядом. Острие холодного клинка на секунды упёрлось в спину. Я закрыл глаза в ожидании новой боли. Она не заставила себя ждать. Иглами прошила освобождённые руки от кончиков пальцев до ноющих плечевых суставов, прорвалась дальше по ключицам и лопаткам, заставила судорожно дёрнуться, сжаться в изначально провальной попытке прекратить всё. А свободовец только добавлял остроты ощущениям, растирая задубевшие мышцы, и приговаривал, – потерпи немного, недолго осталось.

Я лежал, не шевелясь, широко раскрыв глаза, прислушивался к своим болезненным ощущениям и действиям свободовца. Перемены в нём случились глобальные. Сначала отбил мне всё, что можно, практически футбол мной играл в подвале, а теперь вдруг решился проявить странную заботу. И вот это пугало намного больше, чем его весёлые угрозы придумать новое, как он сказал, «развлечение» со мной. Радикальное изменение в поведении палача ничего хорошего не сулило!

Садист свободовец просунул руки мне подмышки, осторожно подтащил к себе ближе.В этот момент у меня сердце на мгновение замерло. Анархист заботливо обнял меня, прижал к себе, что-то тихо говорил. Меня объял настоящий ужас. Это всё не к добру! Он что-то задумал! Что-то более кошмарное! Я не выдержу еще больше!

- Не надо... – почти беззвучно шепнул я, чувствуя, как тело колотит крупная дрожь, отзываясь в сломанных рёбрах колкой болью.

- Не надо? – удивленно переспросил свободный. На мгновения я обрадовался возвращению ставших привычными задорных ноток в голосе. Они означали меньшую опасность. Они были известней спокойствия, заботы, известней долгого молчания, которое анархист прервал с явным трудом для себя, – да, наверно, ты прав. Не надо оно тебе, глупышу. Выносливому, честному, преданному, но невозможному глупышу.