– Вернуться бы мне на место происшествия…

– А ты подумал, какой круг давать надо? Я же машину отпустил. Не раньше чем через полчаса Николай за нами прикатит.

– Да я обойдусь. На своих двоих домчусь туда и обратно.

Квашнин задумался, поглядывая на оперативника:

– А зачем тебе это понадобилось, поделиться с начальством нет желания?

– Пустячок проверить, Пётр Иванович. Боюсь, смеяться станете, если промашка выйдет.

– Серьёзный ты, однако, дружище, – потрепал Квашнин по плечу лейтенанта. – Хорошо. Сам таким был в молодости. Понимаю. Беги, но поспешай.

– Спасибо, товарищ полковник!

– Если меня не застанешь, когда возвернёшься, дуй к Червонному. Его малина тут недалече. Я зайду его потрясти. С Гномом осечка вышла.

– Вас понял.

И они расстались.

С Червонным у Квашнина случился конфуз не конфуз, но небольшая оплошность. Опоздал полковник. Когда он заявился, соблюдая все меры предосторожности, и заглянул в светящееся окошко, Червонный стоял посреди своей хаты в одних портках, голый по пояс, с задранными вверх ручищами, а вокруг суетились милиционеры.

Капитан Семён Семёнович Милашкин, известный опер из городского райотдела, производил большой шмон у Соломона Лавровича Шихмана – по-воровски Червонного – в связи с групповой кражей из магазина. Похищенное, как и положено, отыскали, оно уже было рядками разложено на столе, а что не поместилось – на стульях, на редкой мебели и прямо на полу, выволоченное из объёмистых чувалов. Воры-помощнички, а их рядом с Соломоном в позе Ромберга стояло ещё двое, мрачно помалкивали, повесив головы.

– Хорошо работаешь, Семён Семёнович, – пожал руку Милашкину Квашнин. – Медалька обеспечена. Давно плакала по Соломону тюремная конура, но удавалось ему ускользать.

– Какая медаль! Хорошо, если премию за квартал подбросят, а то, глядишь, и не дотянешь, если висяк на голову свалится. – Капитан присел рядом с полковником запросто, по старой дружбе, и они закурили. – Эти кражонки, хоть и со взломом, а на полторы тысячи не потянут. Барахло. Да и ворьё – шелупонь. За таких премии не дождёшься.

Соломон, всё хорошо слышавший, обиженно фыркнул:

– Какого же рожна вам надо, сыскари?

– Молчи, гнида! – осадил его Милашкин. – С твоим возрастом давно на дно садиться да краденое скупать, а ты никак не успокоишься. Чего твои арапы на тебя глядят, не знаю. Авторитета из тебя никакого, нового хваткого во главу пора.

– Ты серьёзно их учить вздумал? – Квашнин толкнул в бок старого дружка. – Накликаешь на свою голову. Про убийство Фугаса сообщили?

– Слышал, – нахмурился тот. – Мокрушника я и метил замести, а эта шелупонь подвернулась под руку.

– Ты уж, Семён Семёнович, – как бы сочувствуя, подмигнул капитану Квашнин, – Соломону-то особенно не накручивай, мы с ним знакомство ведём с той поры, что о-го-го!

– Извиняюсь, не знал, товарищ полковник, – присоединился к его игре Милашкин. – Учту. Как же без этого.

– Ну вот, слышал, Соломон? – со значением глянул Квашнин на навострившего уши вора. – Обещает мой товарищ тебе снисхождение, но с одним условием.

– С каким ещё условием? – насупил брови тот.

– Неужели не догадался, мудрый хрыч, что взял тебя капитан не для того, чтобы в мелочовке копаться?

– Открой глаза, чего ходить вокруг да около? – обиделся тот.

– Ты со своими орлами и Иноком куш срубил с Фугаса?.. Что рот раскрыл? Срубил. Вот и выкладывай, кто заказал и на кого работал. А я тебе обещаю солидную скидку за твою признанку чистосердечную.

Соломон действительно застыл, выкатив глаза на полковника.

– За что мокруху шьёшь, начальник? – наконец прорвало его. – К чему мне семь граммов у стенки?.. Своей смерти в постели желаю!..

Голосил он бы ещё, упав на колени, но поднялся на выход Квашнин, кивнул капитану:

– Поработай с ним, Семёныч. Недосуг мне. Кошки душу гложут, лейтенанта Шипучкина отпустил к скверику, где убийство свершилось, задерживается он что-то…

– Посиди, прибежит сейчас, – попытался остановить его Милашкин. – Молодые, они на ноги быстрые.

– Вот именно, что быстрые, а этот оперок особенно ко мне прикипел, уж больно башковит. Обещался мигом, а, гляжу, задержало его что-то. И машины нет, как назло. Попросили на несколько минут, а вишь, как получается.

– Так я пошлю своего? Сгоняет, не успеешь перекурить.

– Нет, я уж сам, – шагнул к двери Квашнин. – Нашёл, видать, лейтенант закавыку, поймал журавля в небе, вот и не спешит – радуется. Молодёжь, она такая… теперь ему и полковник нипочём…

Осеклось сердце у Квашнина, когда подходил он к зловещему скверику, возле которого уже маячило несколько машин и милицейский воронок. Устоял на ногах полковник, а через секунду бросился вперёд, расталкивая и гражданских, и своих. Застыл, когда открылось ему зелёное озерцо за сквериком. Нагнулся над самой водой, куда были устремлены напуганные взгляды столпившихся, и охнул: глянули на него из глубины широко открытые глаза лейтенанта Шипучкина. Удивление замерло в них, а всё остальное застила кровь…

Не проехал Ковшов и несколько кварталов, как его внимание привлёк автомобиль иностранной марки с затонированными стёклами.

– Москвичи который день гоняют, – прокомментировал не без зависти Константин, проследив за удаляющейся машиной. – Похоже, к скверику тому направляются. Пронюхали журналюги об убийстве, решили разведать, в чём дело, да в газетку тиснуть.

– Мелко плаваешь, Костя, – пропустил первые фразы мимо ушей Ковшов, думая о своём. – Московским журналистам не до нас… Впрочем… Тормозни! Глянь, действительно они туда свернули?

– Всё точно. – Гася скорость, водитель продолжительное время изучал зеркальце заднего вида. – Удивительно, откуда они узнают всё раньше всех!

– Профессионалы, – почесал затылок Данила и скомандовал: – А ну-ка разворачивай за ними и попробуй обогнать их другой дорогой.

– Один момент!

Для Кости, в совершенстве знавшего все переулочки, задача не представляла труда, он уже приглушил мотор, и Ковшов успел выйти из салона, когда иномарка, плавно свернув с шоссе, подрулила к скверу и остановилась. Переднее стекло медленно опустилось, и Данила не без труда узнал женщину-пантеру. Сняв перчатку, Ника величаво подала ему руку. Едва Данила коснулся её пальцев, Ника распахнула дверцу и выпорхнула наружу. Чрезмерная поспешность привела к тому, что оба бы упали, не подхвати её Ковшов, однако при этом правой своей ножкой, обутой в чёрный сапожок, «Багира» больно оперлась о его ногу. Невольно опустив глаза, он подметил, что Ника успела сменить туфельки с золотистыми набойками, иначе ему было бы несдобровать, и всё же он поморщился.

– Вот я вам и отомстила, – шепнула она ему на ушко, – не надо покидать меня так скоро.

Данила попытался возразить, но тот же голосок уже опередил его:

– Наступите и вы мне на ногу, иначе поссоримся. Не хочу, уважаемый прокурор, расстаться с вами так просто.

Данила замялся, смутившись.

– Значит, как истинный кавалер, вы решили проводить нас в поездку? – не давая опомниться, тараторила она.

– Не совсем так.

– Что-то случилось?

Водительское стекло поползло вниз, и на Ковшова, вытянув шею, глянул черноволосый красавец, обвешанный фотоаппаратурой.

– Автоавария? – лениво спросил он. – Нужна помощь?

– Убийство, – не сводя глаз с Ники, шевельнулся Данила. – Труп только что увезли.

– Как это произошло? – всплеснула она руками. – Нам в дорогу, и на тебе! Покойник – это к чему?

– К удаче, – ляпнул фотограф.

– Какое горе! Что ты мелешь, Хоббио? – воскликнула Ника, но тут же беспечно оповестила Ковшова: – А мы уезжаем в какой-то аул. Представляете, Ивану Даниловичу так понравились фотоработы и мой репортаж, что он выпросил для нас в редакции ещё два дня отснять экзотику: барханы, верблюды, аксакалы…