– Вам не Руссо или Бердяева ночами под одеялом почитывать, а налечь на «Государя» Макиавелли, – съязвил сзади дружной троицы вездесущий Шундучков, облёкшийся к тому времени в должность заведующего административным отделом.

– Сплошь Спинозы и Нострадамусы! – выдохнул кто-то рядом.

– Читали в последнем «Московском комсомольце», что Хабалкин прописал? – шептали другим голоском.

– Да что ваш Хабалкин? Вот…

На разговорившихся зашикали, и дискуссия притухла.

Вороша воспоминания, старший советник юстиции Ковшов шагал по ступенькам Белого дома, как с некоторых пор народ именовал здание обкома партии, осторожно присматриваясь ко всему, ибо прекрасно знал, что как раз на таких лучезарных заседаниях, как бюро и партийные приёмы, дерьмо появляется нежданно-негаданно и перед самыми белыми штиблетами! А он в новом качестве в эти апартаменты приглашался впервые.

Полоскала душу ещё одна деталька. Погнали с треском знаменитого и бессменного Боронина. Старый за дверь, а уж новый у ворот. Не из местных, конечно, но и не из Рязани-Калуги, Вологды-Костромы, аж с самого отдела Центрального комитета КПСС! Правда, не ахти с какого, аппаратчик… кроме какой-то общественной академии, за спиной ничего, но успел прокрутиться и в Новороссийске, и в Краснодаре, к тому же воспитанник самого покойника Костика Черненко. Матроны в ожиданиях судачили не без грусти: в возрасте старичок, хоть и бодрится, очочки модные иностранные, личико подтянул, подчистил. Сплетен куча… Новый человек без них, что голый без фигового листа.

Но главное – из ЦК… Как заведено, по-ельцински, без чванства и низкопоклонства Первый враз стал единолично разъезжать по губернии. Маршрутов заранее не объявлял, никого с собой не брал, выезжал внезапно и падал, словно снег на голову. Естественно, не прошло и недели, как безо всяких заседаний бюро обкома полетели кресла из-под задниц десятка блудливых раззяв. «И поделом!» – всплеснул руками заждавшийся перемен плебс. Когда внезапно на голых рынках вдруг появились туши свежайшего мяса, народ, забывший его вкус и цвет, готов был носить Первого на руках. Окрылённые взбудораженные толпы, митингуя, приветствовали начинания нового лидера, плюя в спину прижимистым хозяйственникам. А те, владевшие матерным да с трудом родным, со страхом шептали в тёмных углах, только не крестясь, что-то неразборчивое, вроде: стат суа квиквэ диэс[2] – и молили, чтоб пронесло мимо. Крути головой, успевай собственную спрятать!

Для пущей популярности Первый повыгонял из здания обкома дежурных милиционеров. Вместо них у входных дверей кабинетов появились помощники, спрашивая: кто, куда, к кому, зачем. Люд всех мастей повалил к Белому дому за правдой-матушкой. Бесовские силы тут же завладели ситуацией, вооружившись именем Первого как девизом, открывавшим все двери. В моду вошли многочасовые приёмы-судилища, где перед «искателями справедливости» держали ответ мундироносцы разных служебных систем. Возле Белого дома разномастная братва устраивала катавасию и самостийные брёхи. До рассвета наряды милиции гоняли пьяниц, бродяг, шизиков и прочую шелупонь криминального пошиба. А с белым светом подгребали полоумные старики и старушки с плакатами на грудях и спинах от «Изыди, сатана», до «Взвейся, пламя». Ближе к полудню их теснили «деловые» при мятых штанах и ковбойках, с несвежими яркими галстуками до половины брюха, с дерматиновыми тощими портфелями и подсолнечной шелухой, пулемётной очередью сыпавшейся с губ. Все орали. Каждый про своё, родное. Милиция на свет не вылезала, размазываясь по стенам или вовсе прячась в подворотне.

Такая же баламутная канитель теперь наблюдалась и внутри здания, хотя бардака и шума было поменьше: приметные крепкие парни в одинаковых костюмах укорачивали блудливых. Но дым и гвалт висли под потолком.

На подходе к кабинету Шундучкова люд стыл бетоном, похоже, очередь занималась с ночи. Мундир старшего советника юстиции слабо помогал Ковшову продвигаться вперёд. Словно ангел с небес, рядом появился подполковник Соломин.

– А я тебя разыскиваю. – Пугая толпившихся зелёным мундиром и золотыми звёздочками на погонах, он успешнее стал прокладывать путь вперёд. – Приехал в аппарат секретной информацией поделиться, а Ирина отправила сюда. Думаю, не помешает и мне поучаствовать в очередном нестандартном мероприятии.

– В чём секрет?

– Бандочка своеобразная объявилась в стране. Некая интеллигентная компания. Работает в высших эшелонах власти, владея обширной информацией о наших экономических прорехах. Не исключено – заявится и к нам.

– Бумаги при тебе?

– Пакет опечатан. Решил сегодня за спецсвязь поработать.

– У Геннадия вскрою. Там и обсудим.

– Не возражаю, только без него.

– Надеюсь, выделит уголок без глаз и ушей.

– Тебе ли не знать про его комнату отдыха!

– Ею как раз пользоваться и не надо…

– Пустим воду в ванне, как настоящие шпики.

– Издеваешься?

Зычный бас Шундучкова прервал их пикировку.

– Граждане! Россияне! – кричал Геннадий, размахивая рукой и сдерживая людской напор у своего кабинета. – Пропустите прокурора. Его участие в заседании бюро обязательно! Надеюсь, сорвать бюро желающих нет?..

Это возымело действие. Дальнейшее продвижение осуществлялось веселей, почти без тычков и нажима. Внезапно Соломин замер, зловеще ухмыльнувшись, словно охотник, выследивший неуловимую дичь.

– Ба! Кого я вижу! Удивляйтесь со мной, Данила Павлович, перед нами Фугас! Собственной персоной! Его наши следователи не поймают для допроса, а он здесь окопался. Ну, я его направлю на путь истинный. Наряд милиции нельзя вызвать? – обратился подполковник к Шундучкову.

– Чтобы скандал устроить? – взмолился тот. – Через десять минут заседание, а ты арестовывать граждан, явившихся участвовать в серьёзном мероприятии, задумал? Знаешь, чем это попахивает?

– Прошу без политических ярлыков, – огрызнулся Соломин. – Фугас – уголовный преступник.

– Судим?

– Нет, – растерялся подполковник.

– Тогда ничто не должно помешать излить ему волю на заседании.

– Глумиться изволите, Геннадий Петрович? – Лицо Соломина побагровело от ярости. – Чью волю изольёт этот прощелыга и авантюрист?! – И подполковник решительно двинулся к зеркалу в углу зала, где укрывалась колоритная фигурка щуплого мужичка в потрёпанной кожанке и картузе такого же качества. Кумачовая навыпуск рубашка, поясной ремешок и невесть с какой свалки кирзачи делали бы из него шута, если бы не огромных размеров портфель в руках. Длинного носа и печальных глаз он не подымал на Соломина, хотя давно заметил внимание к собственной персоне. Покорившись случаю, он не двигался.

– Фугасов Модест Иерархович у нас глава известного общественного фонда, – попытался остановить подполковника Шундучков. – Активно сотрудничает с кооператорами, поддерживает связь с епархией, спонсирует культуру и народные промыслы…

– За этим Фугасом, – ткнул пальцем в прижухавшегося мужичка подполковник, – несколько крупных финансовых афер! Наши люди и оперативники генерала Сербицкого гоняются за ним с полгода, а он вот где гнёздышко свил! Ни клят, ни мят, ни дождичка, ни мух.

– Выбирайте выражения, товарищ Соломин! – перегородил дорогу офицеру завотделом. – Вы компрометируете обкома партии!

– Этот аферист вас компрометирует!

– Мы его здесь не скрываем. И знать не знаем о его проделках. Обвинение Фугасову предъявлено? Санкция на его арест имеется?

Страсти накалялись.

– Нет никаких санкций! – будто ожив, бодро выскочил из угла бедолага, защищаясь на всякий случай портфелем. – И никто меня повестками не вызывал! Ни один следователь, ни один прокурор! Вот товарищ Ковшов, которого я хорошо знаю, может подтвердить. Он в прокуратуре курирует следствие и никаких санкций на меня не давал. Мы – люди законопослушные, достаточно мне телефонировать, и я у ваших ног, знаем, что такое вызов в облпрокуратуру!..

Остановить Фугасова было невозможно, у Соломина отвисла челюсть от его брехологии и нахальства, молчал и Ковшов, так как действительно к нему за санкцией на арест не обращались.