«До колючих седин доживу…» До колючих седин доживу И тогда извлеку понемножку Сотню тысяч своих дежавю Из расколотой глиняной кошки. Народился и вырос большой, Зубы резались, голос ломался, Но зачем-то явился душой Неприкаянный облик романса. Для чего-то на оклик ничей Зазывала бездомная сила И крутила, крутила, крутила Черно-белую ленту ночей. Эта участь – нельзя интересней. Горе, я ли в твои ворота Не ломился с юродивой песней, Полоумною песней у рта! 1973 «Я смежу беспокойные теплые веки…» Я смежу беспокойные теплые веки, Я уйду ночевать на снегу Кызгыча, Полуплач-полуимя губами шепча, – Пусть гремят вертикальные реки. Через тысячу лет я проснусь поутру, Я очнусь через тысячу лет, будет тише Грохот сизой воды. Так иди же, иди же! Как я спал, как я плакал, я скоро умру! 1973 «Есть старый флигель угловатый…» Есть старый флигель угловатый В одной неназванной глуши. В его стенах живут два брата, Два странных образа души. Когда в ночной надмирный омут, Робея, смотримся, как встарь, Они идут в одну из комнат, В руке у каждого фонарь. В янтарных полукружьях света Тогда в светелке угловой Видны два женские портрета, И каждый брат глядит на свой. Легко в покоях деревенских. Ответно смотрят на двоих Два облика, два лика женских, Две жизни бережных моих. Будь будущее безымянным. Будь прошлое светлым-светло. Все не наскучит братьям странным Смешное это ремесло. Но есть и третий в доме том, Ему не сторожить портрета, Он запирает старый дом И в путь берет котомку света. Путем кибиток и телег Идет полями и холмами, Где голубыми зеркалами Сверкают поймы быстрых рек. 1973 «Как просто все: толпа в буфете…» Как просто все: толпа в буфете, Пропеллер дрогнет голубой, – Так больше никогда на свете Мы не увидимся с тобой. Я сяду в рейсовый автобус. Царапнет небо самолет – И под тобой огромный глобус Со школьным скрипом поплывет. Что проку мямлить уверенья, Божиться гробовой доской! Мы твердо знаем, рвутся звенья Кургузой памяти людской. Но дни листая по порядку В насущных поисках добра, Увижу утлую палатку, Услышу гомон у костра. Коль на роду тебе дорога Написана, найди себе Товарища, пускай с тревогой, Мой милый, помнит о тебе. 1974 «Цыганскому зуду покорны…»
Цыганскому зуду покорны, Набьем барахлом чемодан. Однажды сойдем на платформы Чужих оглушительных стран. Метельным плутая окольным Февральским бедовым путем, Однажды над городом Кельном Настольные лампы зажжем. Потянутся дымные ночи – Good bye, до свиданья, adieu. Так звери до жизни охочи, Так люди страшатся ее. Под старость с баулом туристским Заеду – тряхну стариной – С лицом безупречно австрийским, С турецкой, быть может, женой. The sights необъятного края: Байкал, Ленинград и Ташкент, Тоскливо слова подбирая, Покажет толковый студент. Огромная русская суша. Баул в стариковской руке. О чем я спрошу свою душу Тогда, на каком языке? 1973 «Сотни тонн боевого железа…» Сотни тонн боевого железа Нагнетали под стены Кремля. Трескотня тишины не жалела, Щекотала подошвы земля. В эту ночь накануне парада Мы до часа ловили такси. Накануне чужого обряда, Незадолго до личной тоски. На безлюдье под стать карантину В исковерканной той тишине Эта полночь свела воедино Все, что чуждо и дорого мне. Неудача бывает двуликой. Из беды, где свежеют сердца, Мы выходим с больною улыбкой, Но имеем глаза в пол-лица. Но всегда из батального пекла, Столько тысяч оставив в гробах, Возвращаются с привкусом пепла На сведенных молчаньем губах. Мать моя народила ребенка, А не куклу в гремучей броне. Не пытайте мои перепонки, Дайте словом обмолвиться мне. Колотило асфальт под ногою. Гнали танки к Кремлевской стене. Здравствуй, горе мое дорогое, Горстка жизни в железной стране! 1974 |
