Он встряхнул головой, не сразу возвращаясь сюда.

Поднялся в вертикальное положение, оглянулся,

За его спиной, сдвинув пластмассовую пляжную мебель в подобие общих нар, раскладывало пожитки шумное семейство. Пузатый безволосый мужчина с золотой цепью на шее, не по годам толстая женщина в слишком тесном купальном костюме, пара раскормленных мальчишек. Судя по молочно белой коже – вновь прибывшие, спешащие урвать от пляжа все возможное и потому решившие пожертвовать утренней едой.

Звонцов без охоты встал с успевшего нагреться лежака.

Но вместо того, чтобы возвращаться в отель и сидеть перед закрытой дверью ресторана, прошел к морю и остановился у кромки недалеко от девочки.

Не специально: так получилось, та была прямо перед ним.

Она бросила косой взгляд, но ничего не сказала.

Кричали чайки, плескались волны, шипела пена, постукивали камешки…

Все ненужное осталось где-то позади него; в нескольких шагах, но все-таки позади.

Он пригладил не требовавший того ежик волос и расправил плечи. Зачем – Звонцов и сам не знал. Низачем, просто по привычке всегда быть подтянутым.

Девочка в оранжевых сланцах стояла почти рядом, песок у ее ног то темнел от набегавшей воды, то снова светлел и казался почти сухим.

– А у моря, у синего моря,

Со мною ты, рядом со мною…

Он вдруг запел.

Громко и отчетливо.

Неизвестно зачем, но так, чтобы слышала эта девочка – которая наверняка не только не знала сентиментального старого фокстрота, но даже не ведала о том, что это именно фокстрот, а не какой-нибудь абалдонский рок?

Слух у Звонцова имелся. Правда, только внутренний: он понимал музыку от бытового романса до классики, узнавал в любом исполнении и даже по фрагментам, но дальше этого дело не шло. Однако голос имел от природы сильный, а потом хорошо поставленный, потому петь любил, хоть и фальшивил.

Отпуск выпадал всегда на лето и длился почти два месяца, с начала июля до последних чисел августа. Но всякий приезд к морю означал особое состояние – предчувствие чего-то, давно известного, но неизменно радующего. И ввергал Звонцова в приподнято-возвышенное состояние, когда все – по словам мудрого старого Хэма, хоть и в ином контексте – становилось почти таким, каким было прежде.

И сейчас ему тоже хотелось поделиться радостью и сделать чуть-чуть счастливее весь мир.

Ну если не совсем весь, то хотя бы ее – не по-детски печальную, оказавшуюся в двух шагах.

Звонцову сделалось так хорошо от теплых намерений – захлестнувших, как прибойная волна – что он даже забыл слова, что случалось очень редко.

И завершил куплет водевильным образом, без смысла слов, но с соблюдением ритма:

– Трам-тата-там, тара-тата та-та там,

И прибой, и мы с тобой…

Девочка опять взглянула на него – без малого двухметроворостого мужчину, распевающего рядом с ней на практически пустом пляже – он не успел рассмотреть черты, но все-таки заметил, как губы ее дрогнули в улыбке.

И отвернувшись, снова уставилась в даль.

Звонцов невольно взглянул туда же: возможно, она видела нечто, чего он не замечал. Рассмотреть ничего не удалось, море у горизонта делалось темно-синим, а еще не налитое солнцем небо казалось сероватым, было лишь слегка тронуто очертаниями дальних облаков. Правда, среди волн краснел шарик буя, ограничивавшего акваторию – но он покачивался слева, а девочка смотрела прямо перед собой.

В сущее никуда.

– Ты что там высматриваешь каждое утро? – не выдержал он. – У меня зрение, как у орла, и то ничего не вижу.

– Омск, – ответила девочка, не поворачивая головы.

– Что?! – он не разобрал слова.

– Омск, – повторила она. – Город такой есть. Меня оттуда привезли.

– Так ты не туда смотришь, – возразил Звонцов.

– А разве он не за морем? Я думала…

– За морем – Африка. Египет и все прочее. Ну, еще Кипр на полпути. А Омск у тебя за спиной.

Он говорил неторопливо и серьезно, точно беседа имела какой-то смысл.

Девочка продолжала глядеть за море, но по всему было видно, что слушает она внимательно.

– Но даже если обернешься, все равно ничего не увидишь. За нами Турция. Сплошные каменные горы и немножко сосен на склонах. Ни проехать, ни пройти.

– Да? – она все-таки повернулась к нему. – А откуда вы знаете? Вы там ходили?

– Нет конечно, – Звонцов усмехнулся. – Я не горный турист. С самолета все, как на ладони, когда подлетаешь к Анталье. Ты разве не видела?

– Нет, мне страшно было. Я вообще трусиха, а на самолете в первый раз. Всю дорогу с закрытыми глазами, не смотрела никуда. А перед посадкой меня тошнило так, что мама не горюй…

– Ну-ну…

Он вздохнул, помолчал и спросил из вежливости:

– А на кой тебе сдался твой Омск? В Турцию прилетела, так отдыхай на всю катушку!

Девочка передернула прямыми плечами и Звонцов понял что, кажется, спросил что-то ненужное.

Они постояли еще некоторое время, слушая шум моря, протяжный зов чаек и вопли семейства толстяков.

– Ты на завтрак не идешь? – желая сгладить внезапную неловкость, сказал он. – А то все лучшие места займут и все самое вкусное расхватают!

– Не расхватают и не займут, – возразила она безразличным голосом. – Моя бабуля вперед всех к раздаче пробьется, лучший стол застолбит и нанесет целую кучу на свой вкус. Скользкую яичницу, вонючие сосиски, еще всякую дрянь…

Звонцов приложил ладонь к виску и поклонился с шутливой почтительностью:

– Тебе везет. Мне тут никто ничего не займет и не принесет. Так что, с вашего позволения, я пойду. Удачи тебе, наблюдательница!

– И вам того же, – ответила девочка, отворачиваясь к морю.

На следующее утро никто не нарушал Звонцовского блаженства.

Вчерашнего семейства хватило на один день. Все сразу или обгорели, или перекупались, или объелись – или случилось сразу и то, и другое, и третье.

Во всяком случае, он опять наслаждался морским шумом, не оскверненным ничьими выкриками. Не то лежал, не то сидел, откинувшись на спинку, вытянувшись во весь рост и смотрел на море… точнее, на девочку, занимавшую привычное место у кромки прибоя.

Звонцов и сам не знал, зачем смотрит. Он никогда не испытывал тяги к существам женского пола, годящимся в дочери, а в последнее время и вообще почти избавился от природного томления. На отдыхе ни с кем не сближался и даже не знакомился, предпочитая всему прочему спокойный сон, хорошую еду, морские купания и вечерние прогулки в одиночестве. Но что-то невнятное притягивало мысли к этой девочке, высматривающей свой город за морем вместо того, чтобы предаваться в этом земном раю безудержному веселью своего возраста.

Он гладил взглядом грустную фигурку на фоне бегущих волн и не удивился, когда девочка обернулась. И – по-прежнему находясь в невнятно благодушном настроении – дружелюбно помахал рукой.

Не отвечая жестом, она направилась к нему.

А он смотрел, как при каждом шаге на ее плоском животе взблескивает синяя стекляшка.

– Дяденька! – сказала она, приблизившись. – Можно с вами поговорить?

– Конечно, – он невольно улыбнулся, хотя ничего такого не ожидал. – Садись!

И поднялся, принимая приличное для разговора положение.

Девочка опустилась на край соседнего лежака и зажала ладони между коленок. Посидела немного, с преувеличенным вниманием рассматривая черные пластиковые розы, украшавшие переднюю часть ее оранжевых сланцев. Затем подняла к нему глаза – оказавшиеся большими, зеленовато-карими, в не по-детски темных ободках.

– Дяденька, вы мне не дадите позвонить по вашему мобильнику?

– В Омск? – глупо спросил Звонцов, будто это имело значение.

– Ну да, – она чуть покраснела. – Далеко, конечно…

– Не дальше конца света, – он возразил убежденно. – И, насколько я представляю, хороший город.