Лепестки пасти шевельнулись, и Великий почти по-человечески пожал антрацитовыми плечами.

— На моё усмотрение? — кивок.

Она привалилась к ребристому блестящему боку и прислушалась, закрыв глаза. Хью звучал по-особенному, живое воплощение непостижимого, что впервые на памяти Брегис не приводило к глобальной беде. И низкий, тягучий рокот, от которого все волоски на теле вставали дыбом.

— Ты будешь смотреть? — кивок, словно это даже не требовало обсуждения.

— Уже бывал там? — вновь кивок, лёгкая брезгливость, недоумение.

— Хорошо, буду осторожна, — прохладная, искристая волна одобрения и любви. Да, Великий любил её. Когда Брегис это поняла, то долго не могла отойти от шока. И долго не появлялась во Сне. Зато когда вернулась — подросшее создание окатило таким искренним счастьем и благодарностью, что стало совсем неловко. И голова снова разболелась.

Да что там говорить — она тоже, наверное, уже полюбила его. Сперва просто привыкла, связанная надеждой разглядеть в этом нечеловеческом существе знакомого, успевшего стать почти родным, Хью. Потом привязалась, начав получать удовольствие от полубезмолвных посиделок в заново выросших белых цветах — почти как когда-то. Теперь Брегис, пожалуй, и представить не могла, как жила бы без этих встреч. Без этих островков совершенного покоя и безмятежности в суматошной людской жизни.

Кстати, Кукла от раза к разу становилась всё более общительной. Они вдвоём делили любовь Великого, не разделяя её — каждой доставалось своё. И отражение леди Марии начала просить приносить книги. А когда дочитывала очередную порцию — принималась донимать Брегис порою такими вопросами, что та не знала, куда деваться, под звенящее каплями веселье Хью. Ему, кажется, нравилось наблюдать, как Кукла становилась всё более живой.

***

Внешний мир был огромен и многогранен. Он не понимал, как можно жить в таком удивительном месте — и так мало видеть, так мало знать, столь многого просто в упор не замечать. Каким слепым, несовершенным был человек по имени Хью…

Быть может, в этом и заключалась особенность людей: находить проблемы и неразрешимые дилеммы там, где сознание Великого скользило без помех, не ведая, почему это вообще должно было что-то задеть. Искра капнула в океан ехидной иронией — человек с покорёженной душой, никогда не просивший о подобной участи, смог достичь того, чего безуспешно добивалось множество людей, называвших себя исследователями, учёными, верующими. Была в этом какая-то справедливость, кристалликами удовлетворения катившаяся по солёному песку…

А ещё он ощущал ворочавшийся в струнах скрип сожаления о том, что не может быть услышанным в полной мере. Некоторые вещи упрощёнными песнями эмоций не передать, какими бы искренними те ни были. Искра курилась туманом тоски по взаимному общению. По обсуждениям вслух, на которые лепестки огромной пасти способны не были.

И тогда он решил научиться говорить. Заново.

— Это плохая шутка, — Эйлин скептически посмотрела на клубящийся в углу дома комок живой темноты с изумрудными искрами. От которого тянуло солью, влагой, зудящим ожиданием и просьбой. Она не понимала, чего хочет “гость”, но и молчать как-то… невежливо, наверное. А с такими существами лучше быть вежливой, особенно являясь личностью хоть и опытной, но всё же в годах.

— Ты бы облик поприличней принял, что ли, — огоньки одновременно моргнули, и шевелящийся осклизлый клубок тьмы пропал вместе с ощущением присутствия. А Эйлин на негнущихся ногах рухнула в кресло и утёрла взмокшее лицо, прогоняя впившуюся в виски мигрень.

— Ну дожилась, ворона старая…

Где там фляжка? Самое время, пока Брегис не вернулась.

Агата всплеснул длинными руками, когда среди ночи воздух в часовне загустел, донося отголоски прибоя. К тощей фигуре в красном балахоне скользнул из оживших теней невысокий силуэт с размытыми очертаниями, напоминающими человеческие.

— ….. ** … **** .. ** ** ..атхааа… — Агата сжал голову, наполнившуюся шумом моря, звонкой капелью, шуршанием песка.

— Д-добрый… Охотник…

Фигура, казавшаяся чернильной прорехой в реальности, чуть склонила голову набок, и на месте глаз блеснули шесть изумрудных искр.

— ***.. …. ью… ** — Агата медленно опустился на колени, пытаясь вытрясти из ушей рокот катящихся камней, плеск волны, отголоски ветра.

— Больно… — тихо проскулил он и ощутил, как давление на разум исчезло, оставив едва уловимый шорох вины во вновь опустевшей часовне.

Великий ушёл.

Он не хотел причинять боль. Но причинял. Сознание не учло, что Брегис давно привыкла к нему. Другие — нет. Другие — хрупкие.

Но кто был достаточно крепок? К кому явиться, чтобы научиться говорить по-человечески? Родная кровь слишком хорошо его понимает, она не сможет помочь — хотя и хотела.

Искра знала, как нужно. Но сознание не могло соотнести ни масштабов, ни сил.

В залитой лунным светом галерее солёным ветром соткалась непроглядно-чёрная фигура. С каждым разом обретать новую форму получалось всё чётче. Теперь он точно был похож на человека — хотя бы по очертаниям. Только у людей за спиной не колышутся подвижные отростки-щупальца, пробующие ночной воздух наощупь ажурным подобием крыльев.

Ворон Кейнхарста поражённо застыл. А когда шесть зелёных звёзд перебежали в его сторону по антрацитовому силуэту — рыцарь ощутил себя очутившимся рядом с неторопливо разворачивающимся драконом, обратившим внимание на нахального смертного.

— Приветствую в замке Кейнхарст… — не склонить голову перед таким казалось непростительной ошибкой.

— ***…. *орон.. **еред.й. ***..Кор..*.е… — Ворон сцепил зубы и припал на колено. Великий говорил с ним — но эту речь невозможно было вынести. Она обрушивалась на несовершенный разум шелестом бриза, гулом водоворота, рокотом приближающегося шторма.

— Ваша речь… неразборчива, — выдохнул рыцарь, когда этот изнуряющий сознание поток иссяк. Спустя несколько мгновений тяжкой тишины он осмелился приподнять голову — и снова застыл, глядя, как багровые блики пляшут на изменяющемся теле. Как в чернильном мраке звёздной глубины прорисовываются знакомые черты.

Ещё бы — не узнать лицо человека, убившего тебя во сне…

Яркий укол иронии — и Великий ушёл, оставив рыцаря тяжело дышать от высверливающего мозг осознания.

— Ты .лы*..шь мхе.я*? — Гилберт задрожал и уронил кружку. Скрип песка и тихая капель забили уши, но знакомые, понятные звуки человеческого языка всё же всплывали в них, словно плавник после бури. А чёрный силуэт, сверкавший шестью холодными искрами…

Голова закружилась, и молодой мужчина был уверен, что сейчас повстречается головой с чем-нибудь. Но вместо этого ощутил будто сотканные из космического мрака щупальца, без труда приподнявшие сжавшееся в комок тело и опустившие в кресло.

Изумрудные звёзды моргнули, мир вновь покачнулся.

— Про.сти..* — Великий стёк в сторону, багровый отблеск в черноте обрисовал смутно узнаваемые черты.

— Чего ты хочешь? — тихо просипел Гилберт, баюкая потяжелевшую голову, полную голосов гальки и шёпотов воды

— Бхы.*ть ус*лхыш..аа*ны..**.м…

Он с прохладой удовольствия слушал Агату, купаясь в журчащей искренности, омывавшей струны чистым родником. Смаковал чуть горчащие усталостью рассказы Эйлин. Вникал в ледяное лязганье речей Ворона. Грелся в тихом сиянии историй Гилберта.

И пытался говорить сам, в ответ щедро делясь с каждым — одобрением, поддержкой, любовью.

Ведь как можно не полюбить их — столь разных, столь ярких, столь живых?

***

Сознание не видело смысла в поклонении. Но и не прокатывало по нитям волн мысль об изменениях — люди вольны во всём. Кого любить, кого боготворить… кого ненавидеть.