Такие разные, такие красивые в своих различиях, особенностях, жизни.

И Брегис. Она приходила к нему всегда. Делилась новостями, разбрызгивая искры смеха, пушистые лучи счастья и мягкие волны любви.

А потом друзья начали уходить. И с каждым угасшим огнём за мерцающим золотом света начала копиться мгла печали. Когда Брегис осталась одна в напоенном теплом доме, она стала всё чаще приходить дремать в мир покоя, тихо приваливаясь к глянцевому боку. Чтобы потом вернуться — и смотреть в ночь, засыпая лишь под утро.

Она не была одна — потомки не забывали, любили ту, что всегда была рядом неизменной струной мира, и Брегис в ответ любила тоже, растворяя иглы одиночества в весёлом смехе и искренней привязанности.

Для Великих время течёт иначе, и разум их неизменен в вечном движении, подобно океану. Но она оставалась человеком — и за мглой печали стали копиться камушки усталости.

Всё чаще Брегис приходила просто помолчать, прижимаясь к антрацитовой шкуре и гладя вытянутую морду. И мир покоя тихо, грустно пел её душе, раз за разом возвращавшейся, чтобы не быть одной.

Он приходил в ответ. Сдувал мутную дымку одиночества, надёжно осевшую, въевшуюся в дерево и камень старого дома. Аккуратно собирал редкие жемчужины горьких как морская соль слезинок. Выдёргивал затвердевшие иглы печали.

“Ты никогда не будешь одна”.

Но искра всё же начала болеть, жечься тоской, предчувствуя серое цунами неотвратимого. И над этим он был не властен. Он, Великий — не мог ничего сделать с тем, что опутывало родной светоч несовершенным совершенством человеческой души.

— Род Ворона разросся просто неприлично, — она лежала на свёрнутых кольцах щупалец и скользила пальцами по одному из них, запрокинув голову в вечно ночное небо Сна. Мерный рокот Хью окутывал разум стиравшей усталость прохладой, и Брегис точно знала, что тот уже очень давно пользуется своей властью над сознанием, чтобы облегчить её нечеловечески долгую жизнь.

— Будешь смеяться, впрочем, ты наверняка уже это знаешь, но младшие наследники опять сцепились с неистовыми потомками Гаскойна. Помнишь его?

В ответ пришли подобие ворчливого вздоха и яркий образ стоявшего в пол-оборота мощного мужчины в плаще уже старинного ныне кроя, с повязкой на левом глазу,.

В носу защипало, а мир вокруг дёрнулся, начал расплываться. От Хью дохнуло тревогой и виной. Он не хотел расстраивать Брегис.

— Покажи их, — хрипло попросила она, утирая слёзы. — Покажи наших друзей. Я хочу их вспомнить…

Потому что время нещадно стирало детали, размывало черты, оставляя тоску и острое ощущение несправедливости. Лишь тепло, что неизменно будили эти воспоминания, говорило яснее всяких картинок: они — были. Она — помнит.

И всё же этого было недостаточно. И глядя на дорогие сердцу образы давно ушедших, Брегис понимала, что слишком засиделась на этом свете. Вечно молодая, вечно сильная бессмертная Избранница… И даже любовь к Хью уже не могла перевесить этого груза, что человеческие плечи не были способны выдержать. Как справлялась с этой ношей Аннализа — Брегис не спрашивала. Наверное, Королева и впрямь уже давно не человек.

“Отпусти меня…”

Те слова, которых так боялась искра. Те слова, которые он уже ждал, смирившись с неизбежным.

Огромное тело подёрнулось рябью, и впервые за столетия Хью принял облик мира людей здесь, в мире покоя. Брегис стояла перед ним, и в старых глазах его бессмертной любви жглась горькая надежда, пропитанная сухим шелестом печали, обрамлённая дымкой страха. Она боялась его отказа. Она знала, что он захочет отказаться.

Чёрные руки обняли Брегис — так по-человечески, так крепко и нежно. Он не смог, не сдержался — и она вздрогнула, когда её струны дёрнуло его тоской. Царапнуло безнадёжно иссохшими осколками ракушек боли.

— Отпусти меня, — прошептала Брегис, гладя его, обнимая так же отчаянно-крепко, бросив в тёмный океан дрожь своей боли и тоски. Она ведь тоже по-прежнему любила…

— Я так устала, Хью. Отпусти… Позволь мне уйти.

Его ладони легли на бледные щёки. Шесть мерцающих зеленью глаз встретились с сухими карими напротив. Она смотрела с надеждой, почти мольбой.

От искры хлестнуло воем боли, рванувшим струны штормовым валом.

По чёрным пальцам стекали багровые капли. На окровавленных губах проступала улыбка.

“Найди тех, кто сможет тебя полюбить. Ты сможешь. Я верю. Быть может… ещё…”

Стройное тело безвольно обмякло. С хлюпаньем вышла из пробитой навылет груди рука, тут же потерявшая человеческие очертания. Теперь в его мире покоя…

Пусто.

***

— Тётя Брегис? Тётя Брегис! Мы вернулись! — высокий, крепко сбитый мужчина шагал по хорошо знакомой тропинке через заросший сад, неся на плече беззаботно болтавшую ногами девочку. Мальчик постарше скакал рядом чуть ли не вприпрыжку — они только что вернулись из большого воздушного путешествия аж с другого континента, и тётя наверняка будет рада услышать рассказ об этом. Ещё бы, ведь они летали на самом настоящем а-эр-о-лайнере! И сверху видели огромных китов, когда он немного спускался к морю в ясную погоду! И ещё…

— Пап? — далёкий потомок Охотника по имени Гаскойн поднял удивлённые глаза на замершего родителя.

— Бабушка… спит? — неуверенно спросила девочка, обнимая отца за шею.

— Да, дети… — тихо отозвался мужчина и коротко тряхнул серой гривой волос. — Бабушка спит. Не будем ей мешать.

В кресле у окна сидела, запрокинув голову на спинку, седая до снежной белизны старушка. И на её умиротворённом лице застыла счастливая улыбка.

А после ухода притихшего семейства хрупкое тело рассыпалось серебристой пылью, окутавшей старинный домик.

Последний в своём роде в черте Ярнама.