Пуповины…

Охотница зажмурилась и протянула руку, с содроганием ожидая прикосновения. Она не хотела верить, что это Хью. И в то же время надеялась, что это он.

Ведь тогда он, получается, никуда не исчез…

***

Вспышка окатила Хью солёным валом, подхватив, сдавив и закружив, утягивая в непроглядную глубину, где мерцали звёзды. Одного лишь взгляда на них оказалось достаточно, чтобы потеряться окончательно.

Он слышал голос моря. Прохладный, успокаивающий, родной.

Новорожденное сознание ощупывало мир, такой пустой и тихий, что это казалось неправильным. Здесь обязательно кто-то должен быть.

И был — физическое ощущение касания заставило обратить на себя внимание. Находиться в чьих-то руках было необычно, по-новому. У него были отростки, которыми получилось коснуться неживого лица живой души. Это казалось знакомым. Это оставалось незнакомым. Она была — и не была одновременно. В ней чувствовалась родная кровь. Родная кровь согревала. Он не знал, почему это важно, но если так и есть — значит нужно.

Клубок гнева, боли и растерянности ударил по покою, натянув струны гармонии резким диссонансом. Так здесь не должно быть. Он просто знал это — неоспоримый факт, как и его существование.

Но вместо успокоения его окатило новой волной чужих эмоций, капли звуков протестующе зазвенели от близости неприятия, отчаяния, боли. Боли было так много, что гладкому тельцу хотелось отдалиться. Он не понимал, почему эта женщина так страдает. Тонкие струны мира подсказали, что он — причина. Почему?

Он потянулся навстречу. Коснётся — поймёт. Узнает. Сможет изменить.

Тонкие щупальца аккуратно, почти нежно оплели протянутую кисть.

Столько эмоций. Больно… Неправильно, больно быть не должно. Ведь этот мир полон покоя.

Но есть и другой. Тот, откуда пришла она.

Брегис.

Имя раскатилось по струнам резкой, живой мелодией, и новорожденное сознание впервые познало боль. Или она просто всплыла из глубин, которых он… не помнил?

Щупальца отдёрнулись от хватавшей ртом воздух женщины, но покой не наступил. Теперь в центре прохладной безмятежности засела острая, злая искра, похожая на звезду. И не желала гаснуть, бросая жгучие протуберанцы на струны, заставляя звучать иначе.

Б-р-е-г-и-с…

Прерванный вдох, злое рычание, радостный крик, заткнутый выдох, тонкий визг, вкрадчивое шипение. Искра отзывалась на звук, дробя гармонию веером чувств, слишком сильных, они входили в резонанс, делали больно. Он не любил боль.

Но изменить это уже не мог.

А потом женщина ушла, и наступила тишина. Осталась родная кровь и похожие на касание моря капли на земле. Но они были другие. Горькие. И печально звенели отчаянием и безнадёжностью. Он собрал их, впитал — искра отозвалась беззвучным криком.

Почему?..

***

Звуки читались легко. Он чувствовал смыслы — тонкие и неочевидные капли в узоре, мог слышать всё — и постигал. Родная кровь говорила много, играя мелодии историй для скользящего в туманах гибкого тела, выросшего уже с сам фарфоровый сосуд живой души.

Искра мерцала в центре океана, по-прежнему возмущая покой.

Теперь он понимал, что это такое.

Память.

Память человека по имени Хью. Память о мире — в который предстояло заглянуть самому. Мире тёмном, полном страданий и боли. Было странно. Двойственно. Непонятно.

Он видел ошибки. Слышал последствия. Чувствовал итог. И медлил, выжимая искру до капель белесой крови на теле, что стало абсолютно чёрным, как мрак, о котором память тоже говорила — дёргающими нитями ужаса, застарелого как хрустящие кости.

Иногда приходили люди. Поначалу он отпускал всех, избегая, даже мимолетно на глаза не показываясь. Потом начал убивать — когда физическая оболочка раскрыла пасть в четыре сильных лепестка, обрамлённых по краю частыми мелкими зубами, опёрлась о землю длиннопалыми руками. Люди здесь лишние, ненужные. Пусть возвращаются в свой мир. Они слишком неуместные для колыбели покоя. В них нет нужды. И знания искры помогали — даже против самых сильных.

Спустя долгое-долгое время начала изредка возвращаться Брегис. И её он не трогал. Наблюдал, как женщина потерянно озиралась, крича во все стороны жгучей надеждой. Искра кричала в ответ из глубин океана, но её не слышали. Брегис была человеком, и не могла понять речь на струнах мира, которой говорил он. И с каждым разом горькие волны надежды гасли всё быстрее, сменяясь шипящим холодом обречённости.

Только её присутствие подходило этому миру. Только её песня — резкая и отчаянная — порождала шторма, очищавшие искру от мертвенной шелухи, зажигала звёздное пламя не бессмысленной тяги к миру вовне.

Холод он тоже не любил.

И однажды явился Брегис. Аккуратно, медленно, но всё равно вызвал грубый удар каменного страха. Искра затрепетала от боли. Он не хотел, чтобы эта женщина боялась его. Знакомо…

Холодная, кристальная зелень шести глаз по бокам гладкой заострённой морды немигающе смотрела на Брегис. Она стояла напротив, расплёскивая сумбур эмоций, в которых преобладали страх и надежда. От этого по туго обтянутому глянцевой кожей телу прошла дрожь. Выпирающие кости грудной клетки дёрнулись подобием вдоха.

Он терпеливо ждал — лишь нисходящая на открытый острый хребет грива гладких, подвижных отростков-щупалец, часть которых сплеталась в подобие крыльев, колыхалась в неопределённости.

— Хью?

Она по-прежнему не слышала его. Морщилась, подносила руку к виску, когда он пытался коснуться речью её струн, но не слышала.

Были бы веки — моргнул бы. Искра толкнулась досадой.

Морда опустилась вниз. Потом медленно качнулась из стороны в сторону. Он не Хью. И в то же время он. Искра помнит всё — но океан отзывается лишь Брегис, не желая вникать в чужие струны.

От женщины потянуло растерянностью и непониманием.

— Ты — Великий?

Кивок.

— Ты — Хью?

Он не мог ответить так, чтобы она поняла. Изящное эхо “почти” — его нельзя выразить жестом. Поэтому пришлось медленно опустить голову и дёрнуть покатыми плечами, перевитыми жгутами мышц.

— Ты не уверен?

Отрицательное мотание.

— Ты…

Она хотела понять. Хотела увидеть. Болезненное желание убедиться кололось нетерпеливыми обломками раковин. Поэтому он потянулся к женщине, приблизив антрацитовую голову, на которой играли багряные блики.

Брегис отшатнулась. Он замер. Она — не убежала, выпрямилась, пытливо заглядывая в нечеловечьи глаза. И… сделала шаг вперёд.

Он застыл полностью, до кончиков самых мелких щупалец. Только тёмно-зелёные, почти чёрные зрачки отражали неуверенно протянутую ладонь.

Тепло…

Искра полыхнула протуберанцами поющего счастья. Он ждал этого. Возможности убедиться, что хранимый в памяти человека свет действительно исходил от этой женщины.

Её пальцы оказались сухими и немного шершавыми. Это было приятно. От этого в грудной клетке зарождался низкий, на грани слышимости, рокот. Удивление Брегис хрустело галькой, растворяя ядовитые колючки страха.

Умиротворение…

Лепестки пасти дёрнулись, заставив женщину отчётливо вздрогнуть. Он лёг на землю, и ясная зелень глаз подёрнулась молочной дымкой. Как же он… скучал?

Лёгкие, опасливые касания, по песчинке становящиеся увереннее, мерный рокот — сознание впервые за долгое время наслаждалось абсолютным, нерушимым покоем. Искра горела ясно и ровно, без болезненного, злого надрыва. Так уже было когда-то. Бесконечно-давно. Секунды назад.