С краёв Собора по нарастающей донёсся беспокойный шум. Небо в высоких стрельчатых окнах дрогнуло, и серебро лунного света начало меняться.

“…поглотят что будет — и что уже было”, — почти торжественный голос Охотницы с неожиданной силой раскатился по залу, донеся строки древнего стиха до каждого.

— Что за бред?.. — Викарий осёкся, вместе с прочими подняв голову к потолку, чтобы увидеть льющийся из окон алый свет.

Не приходи сюда! Они хотят убить тебя! Их тут много, со всеми даже ты не сможешь…

Мысленный крик оборвала волна любви и желания успокоить, и Брегис чуть не закусила губу от беспомощности. Хью уже здесь, и его ничто не остановит в стремлении защитить. Значит, надо продолжать играть. Играть на жизнь — как и всегда…

— Что это значит, Охотница?! — сильные мира сего изрядно утратили свой высокий лоск. Учёные лихорадочно бегали глазами, Викарий пытался не показать своей паники, явно граничащей с истерикой.

— То чего вы хотели, не так ли? — холодно улыбнулась Брегис. Поздно уже бояться — и в голове стало звонко и чисто, когда над головами людей начал проявляться столь знакомый силуэт.

Они это почти не предусмотрели. Привыкнув к пассивной Ибраитас, никто не ждал явления Великого — тем более так скоро. Часть из чинов пониже так вообще до сих пор не верила в его существование. В любом случае, они даже пальцем пока не тронули Избранницу, чтобы спровоцировать это! Хотя что стоит женщине воззвать о помощи к своему покровителю… Другой вопрос, что он действительно всё-таки откликнулся.

***

В Соборе колыхалось зловонное марево страха, пронизанное прожилками бессильной ненависти, вспышками больного любопытства и почти незаметными искрами исступлённого, безумного раскаяния. А среди этого всего яркой звездой сияла Брегис. Она смотрела на него — с тёплыми раскатами восхищения и надежды. И люди вокруг пятились от отзвуков космоса, дыхание которого морозным колоколом било в разум непостижимым.

Он спустился — и перед ним расступились. Он обвёл немигающими глазами зал — и лишь единицы рискнули встретить этот взгляд.

Торчащие из спины рёбра шевельнулись, грива щупалец колыхнулась — и он заскользил вперёд, к Брегис, перекатывая мощные кольца хвоста по каменному полу.

— Стой! — и антрацитовая морда едва заметно повернулась к женщине, что держала в руке пистолет, направленный на Охотницу. От неё во все стороны расходились драные струны фанатизма, разило чужой кричащей кровью и плавились пятна предвкушения.

— О, так ты действительно понимаешь! — чумной восторг в голосе, звериный голод в глазах. — Я вышибу мозги твоей драгоценной Избраннице, если ты не остановишься!

Брегис всё это время не шевелилась, плеща досадой, злостью на себя… и доверием к нему.

А шесть нечеловеческих глаз бесстрастно взирали на безумную. Она ещё что-то говорила, но её слова заносил песок неважного.

Потому что позади неё воссиял чистый луч гнева, с отчаянным громом решимости мощью сердечной веры взявший звёздное пламя хрупкими смертными руками.

И не назвавшаяся Йозефкой упала, пробитая навылет жгучими осколками космоса.

***

Кровь кипела, когда Гилберт поднимался по казавшимся бесконечными ступенькам Собора. Привычная боль грызла виски, чтобы колоколом знакомого рыка ударить в голову при виде огромного глянцево-чёрного силуэта, застывшего среди казавшихся игрушечными фигурками людей.

Он покачнулся, охнул — но людям рядом тоже было не до непрошеного гостя, и Гилберт вновь двинулся вперёд, стараясь не смотреть на колышущееся марево щупалец. Сердце выбивало грудную клетку, дыхание рвало глотку — но он должен дойти. Должен знать, успел ли…

Тонкие губы разошлись в хищной, слишком широкой для добродушного библиотекаря ухмылке, чтобы тут же превратиться в злой оскал. Не знавшие оружия руки почти торжественно взвились в воздух, подставляя ладони жестокому сиянию звёзд, созревшему в ладонях.

Успел. Спас. Отомстил за свою слабость.

— Гилберт? — выдохнула Охотница, и бледный как полотно парень слабо улыбнулся, потирая лоб. Она сама не поняла, как успела оказаться рядом с этим тощим тихим упрямцем. Вот уж от кого сложно было ожидать… нет, не прихода сюда, а того, что давний трофей Хью в его руках вновь обретёт силу.

Брегис дёрнула уголком рта:

— А ты полон сюрпризов, а? — тем временем Великий вновь продолжил движение к ним, и оцепеневшие было люди вновь зашумели. По глазам резанул блеск оружия — и в руках Охотницы оказалось её собственное. Гилберт опять улыбнулся — какой-то незнакомой, бесшабашной улыбкой и сложил руки, формируя новую вспышку.

— Выходит, так.

Человеческая масса чувствовала численный перевес. Чувствовала, что, возможно, у неё есть шанс.

Раздались первые выстрелы.

***

Он явился не говорить. Не объяснять — хотя кто-то это точно назвал бы “наглядным объяснением”, и, пожалуй, был бы даже прав. Так что когда люди подняли оружие — на него, на Говорившего, на Брегис — Собор содрогнулся.

“Нет”, — струны разума взвизгнули, стегнув наотмашь по вязкой массе, окрасив мир в мутный багрянец. Выхлёстывая не переваренные знания через уши, кипящим жаром выдавливая брызги кровавых слёз, чесоткой живого в не готовых к принятию мозгах.

Искра не раз задавалась вопросом, почему же Великих было можно убить силами лишь двоих почти бессмертных смертных. И он пришёл к странному в своей вывернутой гармонии выводу — Великие давали шанс. Общающаяся давала шанс. Прочие же были тенями памяти в недрах Кошмаров, озлобленными, отчаявшимися, жестокими. Они почти потеряли свою связь с космосом, и безумие непостижимого более не подчинялось им, отдавшим голос сути в хор бездонного проклятия. Им нечего было терять, и нечего давать смертным врагам.

А он просто не стал предоставлять ненасытным шанс.

Лишь двое оставались на ногах, пока волны космических ветров отражались от каменных стен. Бережно укрытые ласковым покрывалом мрака, осенённые плетёной тенью подобия крыльев от того, что не могли постичь даже они. Даже Брегис.

***

Когда мягкая чёрная дымка рассеялась, глазам предстала страшная картина: вповалку валявшиеся тела, изуродованные вздувшиеся головы, выпученные алые бельма, искажённые мукой лица — и побагровевшие стены и пол Собора, словно впитавшие в себя не только кровь, но и свет Кровавой Луны, продолжавший литься сквозь уцелевшие стёкла и оскалившиеся пустотой проёмы.

Гилберт вновь побледнел, зажал рукой рот и часто задышал. Но не от того ужаса, как Брегис поначалу подумала. Нет, он лихорадочно ощупывал собственные зубы, не сводя широко раскрытых глаз с результата кары Великого. И трясся крупной дрожью, с трудом удерживаясь на ногах, не замечая струйки крови под носом.

А потом их обоих мягко подхватили антрацитовые щупальца. От Хью пришёл укол сожаления, а прохлада поддержки принялась смывать солёный налёт живого шевеления и мигрени. Не ощущалось ни раскаяния, ни грусти. Он сделал то, за чем явился этим людям. И баюкал попавшего под непосильный удар Гилберта низким рокотом, к которому Брегис так привыкла.

Охотница научилась различать многие оттенки чувств, которыми с ней делился Хью, и теперь облегчённо грелась в этом безбрежном океане, уже давно не боясь утонуть. Горечь безмолвного извинения, тихая радость, гордость и сжимающая сердце нежность, невесомыми лепестками гладящая кожу. Любовь Великого — странная, нечеловеческая, до слёз искренняя…

Может, поэтому Хью так легко стал им?