Должно быть, в это время, в самые последние месяцы войны, ее едва не схватили немецкие солдаты, сгонявшие всех мужчин, мальчишек, работоспособных женщин и девушек на строительство укреплений, которые поспешно готовились в надежде сдержать наступление союзников. Одри вернулась в Арнем в поисках еды и заметила патруль. Она сразу же юркнула в подвал разрушенного дома. Среди мифов о Хепберн есть и такой, который гласит, что она пряталась там целый месяц. И все же Одри скрывалась довольно долго, и ее мать думала, что девушку схватили немцы. Радость, вызванная ее возвращением, мгновенно испарилась, когда родные увидели, в каком состоянии Одри. За время, проведенное в укрытии, к отекам и малокровию присоединилась еще и желтуха. И если бы не кончилась война, то скорее всего пришел бы конец Одри Хепберн.

Близким другом Эллы ван Хеемстра в предвоенные годы был молодой англичанин по имени Майкл Берн. «Как только разразилась война, с ними была утрачена всякая связь», – говорит Берн.

Майкл Берн, служивший в армии, был захвачен в плен во время рейда морских десантников у Сент-Назера в конце марта 1942 года и отправлен в концентрационный лагерь. Однажды Берну, к его несказанному удивлению, вручили посылку от Красного Креста. Отправитель не был указан. До репатриации в конце войны ему ничего не было известно о том, что Элла ван Хеемстра, будучи в Гарлеме, пошла в кино, где внезапно, когда показывали немецкую хронику, на экране появился Берн, которого среди других пленных гнали по улицам, подталкивая штыком в спину. "Руки я поднял вверх в форме буквы «V» («victory» – «победа») специально для британской разведки. Элла узнала меня и от волнения схватила за руку сидевшего рядом с ней зрителя, немецкого офицера, и воскликнула по-английски: «Это – Мики». Баронесса была знакома с еврейкой – хозяйкой кинотеатра. В полночь они вдвоем проскользнули в здание, реквизированное оккупантскими властями, вновь просмотрели хронику, вырезали из нее кадры с Берном и снова склеили пленку. Имея на руках фотографию Берна, Элла связалась с Красным Крестом, и он получил ту самую посылку с продуктами.

Но вернемся к временам освобождения. Одри серьезно больна. Берна репатриировали. «Элла в отчаянии написала мне, что ей нужно новое чудодейственное лекарство – пенициллин, но его невозможно найти в Нидерландах, разве только за огромные деньги, которых у нее, естественно, не было. Не могу ли я ей прислать несколько пачек сигарет? (Цена за которые поднялась на черном рынке невероятно высоко.) И я посылал ей сотни и тысячи сигарет». Элла продавала их на черном рынке в Амстердаме, где Одри лежала в больнице и где в маленькой квартирке жила и сама баронесса. Позднее она писала Берну, что пенициллин, купленный на деньги, вырученные от продажи сигарет, спас Одри жизнь.

И когда ее спрашивали о войне, Одри иногда говорила, что у дней освобождения от оккупации был «запах английских сигарет». Обычно Одри имела в виду солдат союзных армий, которых она встречала на улицах своего родного города. Может быть, и так. Но за английские сигареты, присылаемые Майклом Берном, для нее было приобретено более важное освобождение. Каким-то образом этот случай стал звеном в цепи событий, через много десятилетий приведших ее к миссии доброй воли. У Одри с этими несчастными голодными детьми общим было одно: подобно им, она хорошо знала, что значит стоять у самых врат смерти.

Выздоровлению Одри помогли и посылки с продуктами и лекарствами от Отдела ООН по оказанию гуманитарной помощи.

Отец Одри встретил день мира в весьма дурном настроении. Еще в начале войны рассматривался вопрос о том, чтобы переправить его на остров Святой Елены в Южную Атлантику, где предполагалось устроить лагерь для участников «Пятой колонны» – так называли в Англии интернированных лиц. Но Хепберн-Растона отправили в лагерь Певерил около Пиля вместе с сотнями других заключенных. (Женщин и иностранцев содержали в лагере в Порт-Эрине.) Жизнь там была не слишком тяжела. Заключенные жили в нескольких больших зданиях у дамбы и в домах, расположенных террасами. Все они были обнесены колючей проволокой. Со временем в лагере стали проводиться спортивные и просветительные мероприятия, а так как многие из узников имели хорошее образование, а некоторые были даже известными учеными, то в этом направлении были достигнуты немалые успехи. Солагерники вспоминают, что Хепберн-Растон отличался крайней необщительностью и держался особняком. Именно здесь он получил свое прозвище «Яванский Джо». Кроме того, по словам одного из заключенных, он «вел себя так, словно привык вертеть крупными денежными суммами, а теперь вдруг лишился почти всего». Много времени Хепберн-Растон проводил за чтением книг, при этом в нем вызревала все более ощутимая ненависть к Британии и британцам.

Хепберн-Растон не участвовал в ежевечернем ритуале, когда исполняли «Боже, храни короля». Некоторые из заключенных сопровождали пение фашистским приветствием. Его имени нет и в сохранившихся с той поры книгах с бодряческими записями типа «Смирение есть проявление слабости», «Во время войны благоразумие есть преступление» или «Сила правит миром». Питался он в тюремной столовой, ел молча рядом с оборванными и небритыми сотрапезниками, которым, несмотря на то, что они сидели за столами, сколоченными из простых досок, ели из оловянных мисок и пили чай из банок из-под сухого молока, служивших им вместо кружек, удавалось поддерживать атмосферу буржуазной благопристойности и даже – в особых случаях – стиль торжественного официального обеда. На почетном месте стоял пустой стул для «утраченного вождя», сэра Освальда Мосли, сидевшего в тюрьме.

Хепберн-Растон был в заключении до апреля 1945 года. Это весьма длительный срок. Он оказался одним из тридцати девяти заключенных – все они были яростными сторонниками нацизма, – освобожденных всего лишь за месяц до завершения второй мировой войны.

Полин Эвертс вспоминает, какие торжества устраивались в Арнеме в честь освобождения. «Мать Одри очень любила проводить время с английскими офицерами. Одри это тоже очень нравилось. Помнится, в лесу был клуб под названием „Медная шляпа“, и нас приглашали туда на танцы. Приглашали и Одри. Элла разрешала ей ходить туда, а я ее сопровождала. В это время ей было пятнадцать или шестнадцать лет. Те продукты, которыми ее снабжали английские офицеры, очень помогли выздоровлению девушки».

Денег не хватало. Элла ван Хеемстра воспользовалась своим именем и связями, чтобы получить работу в Амстердаме. Вначале она занималась закупкой рыночных продуктов для ресторанов, которые начали открываться после войны, затем она стала поставщиком провизии для иностранных фирм, возобновлявших свою деятельность. Деньги, которые зарабатывала баронесса, шли на покупку лекарств для Одри, а когда здоровье девушки улучшилось, на оплату уроков танца.

«Кроме того, она находила и другие мелкие подработки, чтобы скопить денег для себя и Одри, – вспоминает миссис Эвертс. – Одна моя знакомая в Амстердаме, портниха, как-то решила показать свои изделия и пригласила меня на роль манекенщицы. Одри же демонстрировала детскую одежду. Помимо этого мы устраивали „показы мод“ в Арнеме. Я вспомнила об этом много лет спустя, когда Одри уже прославилась и жила неподалеку от Лозанны. Моя собственная дочь в это время училась в расположенной поблизости школе и частенько наведывалась к Одри, у которой всегда было великолепное, сшитое на заказ платье или что-то в этом роде, что она могла подарить девочке, и та появлялась в школе в таком шикарном туалете».

Одри занималась балетом у Сони Гаскелл, ведущей преподавательницы танца в Амстердаме. Ее авангардистская методика соединяла джазовые ритмы с классикой. Очень скоро мышцы Одри обрели былую силу и гибкость. У нее появилось то особое изящество движений, которое стало для нее второй натурой.

Но способностями к танцу не ограничивалась одаренность девушки. Нужда военного времени сделала из нее мастера на все руки. Как-то Одри согласилась прокатиться со своим знакомым на старом мотоцикле, у которого вышла из строя маслоподающая трубка. Одри сбегала в ближайшее кафе, попросила там соломинку для коктейлей и, воспользовавшись ею и своей лентой для волос, там же, у обочины, сделала некое приспособление, которое позволило доехать до ремонтной мастерской. Много лет спустя, когда она уже стала звездой мирового кино, Одри опять пришлось заняться импровизированным ремонтом автомобиля, принадлежавшего фотографу, который делал подборку рекламных фотографий актрисы на Лазурном берегу.