Вайденфелд и Никольсон, Лондон, 1994

Copyright © Conundrum, Ltd. Перевод: copyright © С.Минкин Смоленск, «Русич» 1997 Смоленск 214 016, ул.Соболева, 7.

Koммерческое использование только с согласия владельцев авторских прав Пожалуйста, не переносите этот файл на другие сайты

Потом она вспоминала, как к ней прикасался ребенок: казалось, она почувствовала на своей ладони прикосновение лапки и клюва крошечного цыпленка. Что-то худенькое и твердое было под рукой, и она совсем не ощущала его кожи. «Но хуже всего то, – вспоминала Одри Хепберн, – что ручка ребенка была совершенно невесомой. Я боялась случайно сломать ее. И именно тогда я по-настоящему осознала это. В моей жизни, в моем детстве не было ничего такого, что могло бы подготовить меня к этому. Если ребенок упадет, вы поднимите его. Все очень просто. Но там, в этом жутком месте, было даже страшно взять ребенка на руки, чтобы успокоить его. Возникало ощущение, что у вас в руках… ничего нет».

Небольшой конвой автомобилей ЮНИСЕФ – два Рейндж-Ровера и медицинская машина – остановился у колючих деревьев с плоскими кронами. В этой части Эфиопии ветры сметают песок в зигзагообразные узоры, напоминающие след огромной змеи. Очень легко и опасно принять эти создаваемые природой тропы за настоящую дорогу и уехать по ней в бескрайнюю и лишенную всяких вех пустыню. Даже местным чиновникам приходится проверять свой путь по карте. Земля, простиравшаяся перед Одри на много миль вокруг, казалась зараженной желтухой. Такой она стала от засухи. Одри ехала без остановок вот уже несколько часов, и ее поражало то, что эта поездка смогла перевернуть представления об условиях существования людей, изменить взгляд на человеческую судьбу.

Шел март 1988 года. За день до того она упаковала два чемодана, составлявших весь багаж, который ей позволили взять с собой, поцеловала на прощание своих терьеров и закрыла двери особняка в швейцарской деревне Толошеназ-сюр-Морж. «До свидания, – прошептала она, – маленькая комната; скоро увидимся снова». Одри вышла на занесенную снегом дорогу. Через час она была в женевском аэропорту, где ждала рейса компании «Свиссэр» на Адис-Абебу. И вот теперь…

Пять миллионов человек – половина из них дети – находились на грани голодной смерти. Только около лагеря беженцев, куда направлялся конвой, было более 150 000 человек. Одри не представляла, как все это будет. С некоторым облегчением она вышла из второго Рейндж-Ровела. Благодаря балету, которому она отдала много времени в юности, у Одри были сильные ноги, и она не страдала от спазм. Единственное, что начало беспокоить, – это обезвоживание организма. Она отошла в тень деревьев. И тут Одри увидела детей, сидящих на корточках среди обнажившихся древесных корней, которые обвивались вокруг их скорчившихся крошечных тел. "Самым странным было их молчание, – вспоминала она. – Они никак не отозвались на наше появление практически «ниоткуда».

Одри осторожно приблизилась к ним, ожидая, что они разбегутся, подобно летучим мышам, которых вспугнули во сне. «Но у этих детей просто не было на это сил». Похоже, они были уже подростками, но из-за плохого питания выглядели малышами. Коричневато-черная кожа обвисла на их хрупких, выпиравших из тела костях. Ноги детей были не толще двух пальцев Одри. Куски простыней закрывали их ребра. И только глаза двигались, следя за ней взглядами, отупевшими от измождения.

Позднее Одри признавалась, что в тот момент она внезапно поняла, какой высокой она должна была им казаться. И потому инстинктивно присела на корточки, чтобы быть на одном уровне с ними.

Но что они видели, когда на ее пристальный взгляд отвечали своими взглядами?

Женщину, которой вот-вот исполнится шестьдесят, но которая все еще энергична и подвижна, как пружина. Лицо, которое так легко и приятно выражает чувства и переживания. Теперь его избороздило множество мелких морщинок, но они, подобно маленьким притокам большой реки, всегда готовы разлиться в ослепительную незабываемую улыбку. Волосы, благодаря которым в свое время по миру разошлась мода на прическу «гамена» («под мальчика»), все еще сохраняли свой природный каштановый цвет, но уже подернулись сединой и были затянуты в тугой узел на затылке. Руки – уже в пигментных пятнах – все еще выдавали ее живой, непоседливый нрав: казалось, эти руки постоянно, каждую минуту должны быть заняты какой-нибудь работой. Эти глаза, которые когда-то так легко и свободно играли в любовь с объективом камеры, ныне смотрели на мир сквозь огромные стекла очков, которые, казалось, во много раз усиливали выражение озабоченности. Это было лицо, свободное от следов какого-либо тщеславия и самолюбования, как и от следов косметики, которой она больше не пользовалась. Единственное, что Одри позволяла себе посреди иссушающей эфиопской жары, – это немного увлажняющего крема.

Она провела пальцем перед глазами ребенка, рядом с которым сидела, чтобы убедиться, что он не слепой. Зрачки мальчика следили за движением пальца, но его лицо не выражало ни оживления, ни любопытства.

«Это меня буквально потрясло». Позднее Одри сравнивала это ощущение со страхом перед сценой. Только на сей раз напряжение рождалось не боязнью забыть текст, а невозможностью подыскать слова, которые могли бы прервать эту жуткую тишину. «Я подумала обо всех тех годах, которые провела в Швейцарии и Италии, ухаживая за своими собственными детьми. И вот теперь я уехала из дому, и здесь передо мною сидят эти дети… и я так мало могу для них сделать».

Одри потянула руку к ребенку. И этот жест дал выход ее эмоциям. «Я зарыдала». И тогда ребенок положил свою руку на руку Одри.

Она все еще не могла прийти в себя от пережитого потрясения даже тогда, когда их группа вновь села в машины и поехала дальше. Один из офицеров организации ЮНИСЕФ вспоминал, что тогда он подумал: если она так глубоко переживает из-за одного ребенка, как же тяжело ей будет потом – ведь предстояло встретиться с тысячами детей в разных точках планеты, в местах, изможденных засухами и гражданскими войнами и вселяющих такой ужас, что даже местные чиновники не решаются наведываться туда. Как у посланца доброй воли у Одри была только одна защита от всего, что ожидало ее в этих краях, – ее слава: слава, которую она использовала для помощи детям всего мира. И это первое путешествие показало ей чудовищную тяжесть той ноши, которую она взвалила на свои плечи. «По правде говоря, – признавалась она по возвращении, – я начала сомневаться, достаточно ли я сильна, чтобы справиться с ней».

Но в дороге ей в голову пришла одна утешительная мысль, которая почти заставила ее устыдиться собственных сомнений. В отличие от тех врачей, с которыми она должна была встретиться, ее задача не состояла в том, чтобы исцелять людей. Это было не в ее силах. Единственный дар, которым Одри обладала и к которому она столь часто относилась с очевидным недоверием, была ее аура кинозвезды. Она стремилась привлечь внимание общественности к деятельности ЮНИСЕФ, найти деньги для работы этой организации – образно говоря, с помощью своего знаменитого облика звезды сделать официальный облик международной благотворительности более зримым, ярким и эмоциональным. Та особая магия, которую она принесла на экран несколько десятилетий тому назад, наконец, нашла для себя предназначение, значительно более ценное, чем эгоистическое стремление к успеху. Та девушка, которая когда-то совершенно изменила существовавшие до того представления об идеале женщины, теперь взяла на себя гораздо более крупную роль, чем те, что ей предлагали на протяжении всей ее кинокарьеры, – приносить надежду на спасение многим и многим миллионам людей. Их было куда больше, чем тех, кто смотрел фильмы с ее участием, узнавал ее в лицо или просто знал по имени.