Из этого интервью можно примерно определить время встречи дочери с отцом, так как Одри упоминает о фильме, работу над которым она незадолго до того завершила, – «Непрощенная» Джона Хьюстона. Поездка Одри в Дублин, скорее всего, могла состояться в конце лета 1959 года. Хепберн-Растон, который был превосходным наездником в молодые годы, узнал из газет о несчастном случае с его дочерью на съемке фильма, так как Одри вспоминала его слова: «Конечно же, ты поступила глупо, сев на этого серого жеребца». Это единственное документальное свидетельство беседы Одри с отцом, которого она не видела четверть века. О том, как прошли эти двадцать пять лет для него, Одри не сказала ни слова. Но она добавила, что двадцать лет после их встречи она заботилась об отце, стараясь, чтобы он ни в чем не нуждался. «Это помогло мне успокоить призраки прошлого».
Обстоятельства смерти Хепберн-Растона столь же туманны и загадочны, как вся его жизнь. Сохранилось свидетельство Одри, что он умер в возрасте девяноста лет. В другом разговоре она уточнила, сказав, что он скончался, когда ему было девяносто четыре года. Регистрационные документы и свидетельства о смерти в Ирландской республике за 1980 год (и за несколько предшествующих и последующих лет) сообщают лишь о кончине «Энтони Хепберна», умершего в Дублине в названном возрасте. Это почти наверняка отец Одри, даже на пороге смерти сохранивший свою старую привычку менять имена – он отбросил одну половину фамилии и поменял свое первое имя на второе. Покойный в свидетельстве о смерти назван «государственным служащим». Автор этих строк полагает, что Хепберн-Растон, по-видимому, сотрудничал в какой-нибудь полуофициальной должности. Существует версия, которую трудно как подтвердить, так и опровергнуть, что он работал в отделе каталогов в Колледже Троицы («Тринити Колледж») в Дублине. Однако есть и более интригующий вариант его биографии.
Во время своего пребывания на острове Мэн он держался особняком от других заключенных, с головой погрузившись в «учебники». Никто не может в точности припомнить, что это были за «учебники», но вполне возможно, что он изучал ирландский язык и, обосновавшись затем в Ирландии, работал в организациях, созданных для возрождения и распространения языка. Адрес, по которому, как сказано в документе о смерти, проживал «покойный Энтони Хепберн», – это дом на Меррион Сквер, который между 1970 и 1988 годами занимала организация «Ирландский язык в государственных учреждениях». До этого там располагалось посольство США. Сейчас здание занимает «MSF», главный профсоюз Ирландии, объединяющий рабочих и специалистов высокой квалификации. Ни в документах американского посольства, ни в архивах «Организации Ирландского языка» нет никакого официального упоминания о Хепберне или Хепберн-Растоне. Но отцу Одри не могли из-за возраста дать должность, которая вносится в официальный список сотрудников. Скорее всего, он мог выполнять временную работу.
Хепберн-Растон, находясь в стесненных обстоятельствах, всё-таки предпочел жить в «благородной бедности». Приезд дочери, видимо, улучшил его материальное положение. Вполне вероятно, что многие документы вместе с официальными бумагами по распоряжению британского правительства были уничтожены в послевоенные годы. Очевидно, английские власти осознавали свою вину в том, что многие люди без суда и следствия были брошены в тюрьму. Однако трудно, если вообще возможно, сохранить что-либо в тайне от всего мира. Но Одри Хепберн сумела сберечь тайну своего отца.
«Как вы живете там у себя в Швейцарии?» – спросила eё Доминик Данн в 1991 году. Вместо ответа Одри произнесла то слово, которое всегда произносила в подобных случаях: «Божественно!» «Одри сделала особое ударение на этом слове, выговорив его так, словно все буквы в нем – заглавные, и закрыв глаза, как будто для того, чтобы ощутить восторг, излучаемый им».
Все дни, проведенные с Робертом Уолдерсом, были похожи один на другой. Вставала она, как и прежде, в 6 утра, выходила в сад срезать свежие, хранящие росу цветы, возвращалась в дом, шла на кухню, где пила чай из трав к съедала легкий завтрак. А потом говорила со своей экономкой из Сардинии о том, что купить в субботу на рынке в Лозанне. Ее служанке часто бывало трудновато отделаться от Одри, когда приходило время уборки в «La Paisible». Супруги держали несколько собак. Одри подарила Уолдерсу терьера после того, как он посетовал, что в детстве у него никогда не было собственной собаки. С собаками Одри чувствовала себя легко, свободно и безопасно. Они ей полностью доверяли. «Кто из людей способен так обожать вас, как ваша собака?» – как-то сказала она.
Те, кто видел вдвоем Одри и Роберта, говорили об особой легкости их общения между собой.
Они были непривередливы в еде, ели очень мало, в основном овощи, хотя их нельзя назвать вегетарианцами. Одри не пила вина, но не отказывалась порой от стаканчика виски. «Вас не будет шокировать, если я налью себе немного виски? – спрашивала она у гостя, с которым не очень близко была знакома. – Я знаю, eщё страшно рано, но ведь где-нибудь в мире уже пробило шесть». Она все eщё продолжала курить, хотя уже не eё любимые «Голд Флейкс», которые перестали выпускать из-за высокого содержания канцерогенных веществ.
Она сохранила пристрастие к классически простой одежде, никогда не коллекционировала драгоценности. Самое недорогое украшение великолепно смотрелось на Одри. Ее жизнь в ту пору была спокойна и благополучна. Но неумолимое время начало оставлять свои следы. На лице Одри сохранилось то напряжение, которое она пережила при недавнем разводе. Кожа казалась слишком туго натянутой. Но эти изменения воспринимались лишь как «патина» на живописном шедевре, которая только подчеркивает его совершенство. Одри не пыталась скрывать легкую сетку морщинок возле губ и глаз. «Мои морщинки от смеха», – говорила она и добавляла, что смех – это лучший подарок для нее. Близкие друзья замечали, что недомогание, приступы анорексии теперь брали свое, но все в ней сопротивлялось старению. Она не собиралась сдаваться.
Дома стиль прически у нeё был самый простой и «нетрудоемкий» – хвостик, затянутый широкой белой лентой. Мышцы, оттренированные на уроках балета пятьдесят лет назад, верно служили ей. Одри ходила по дому с такой грацией и изяществом, словно домашние хлопоты совмещала с занятиями хореографией. Ее удивляло (или она делала вид), что люди все eщё узнают и помнят ее: «Ну, значит, пока похожа на себя». Она расплачивалась со своими поклонниками самым изысканным комплиментом. Она старела вместе с ними.
Ее страшно угнетало только одно – смерть друзей. Она называла eё «уходом в долгий путь». Дэвид Нэйвен, живший в Швейцарии, с кем тридцать лет назад судьба свела eё в «Жижи», медленно и мучительно умирал от прогрессирующего паралича. Мало-помалу этот энергичный и жизнерадостный человек утратил зрение и слух. И вот он скончался. Одри горько рыдала, сидя у маленькой швейцарской часовни, где друзья и родные отдавали последнюю дань Дэвиду Нэйвену.
Теперь она часто стала появляться на обедах, приемах, устраиваемых в память о той или иной знаменитости, а также на церемониях вручения наград. Ей нравилось все это, но она понимала, как преходяща слава. Нужно наслаждаться ею, пока она с тобой. Актриса без колебаний согласилась участвовать в 1986 году в документальном телефильме об Уильяме Уайлере, скончавшемся пятью годами ранее. Одри появилась в часовом фильме вместе с Грегори Пеком, Лоуренсом Оливье и Барброй Стрейзанд – «встреча одноклассников», как она назвала его. Толпы стоявших на цыпочках поклонников теснились у входа в eё отель и во всех местах, куда она должна была ехать. Всем хотелось хоть одним глазком взглянуть на нее. Когда актриса подписывала экземпляры книги «Сады этого мира» в магазине Ральфа Лорена на Мэдисон-Авеню, то очередь желающих получить автограф протянулась из дверей на Парк-Авеню. Уходить Одри пришлось через заднюю дверь.
Слава – это такой вирус, с которым очень трудно бороться. Любя затворническую жизнь, Одри всё-таки заразилась им на приемах, встречах, подобных только что описанным. В 1986 году ей предложили сняться в телефильме. Она приняла приглашение «просто так, ради развлечения». Он назывался «Любовь среди воров». Любовный роман, тайна, убийство – и все это на фоне роскошных декораций и с новым глянцем, чтобы отчасти устаревшие сюжеты приблизить к современным вкусам. Одри играла пианистку, которая крадет пасхальное яйцо работы Фаберже, стараясь выкупить своего похищенного жениха. Торговца произведениями искусства, преследующего ее, играл Роберт Вагнер. Фильм представлял собой этакий пустячок, едва заметную паузу в том, что она называла «идеальным миром моей нынешней жизни». После того, как она снялась в «Любви среди воров», к ней все чаще стали приходить сценарии. Актрису поразило, что eё до сих пор высоко ценят. «Дело не в том, что на меня поднялся спрос, все дело – в росте инфляции, – сказала она Билли Уайлдеру, возможно, ненамеренно и в значительно более скромном варианте повторяя слова Глории Свенсон в „Бульваре Сансет“ Уайлдера. – Я остаюсь великой, а фильмы становятся мельче». Одри чувствовала необходимость быть хоть кому-то нужной. Кино, она слишком хорошо это понимала, не сможет дать ей этого. Ее редко мучила ностальгия: прошлое было для нeё той страной, где она появлялась только по приглашению и, уходя, всегда плотно прикрывала за собой калитку, порой с чувством облегчения. Одри была энергичным человеком, она жила настоящим. Где применить свою энергию? Ответ на этот вопрос пришел быстрее, чем она предполагала.
