а теперь главное: я хочу узнать ваше мнение и, может, вопросы, ответы на которые вы хотели бы узнать. абсолютно любые вопросы: сюжетные или даже личные, - я хочу ответить :)

приятного прочтения, котики♥

========== Эгоизм и расточительность ==========

POV Тайлер

Людям свойственно ошибаться. Ведь ошибки — это признак того, что ты не закончился, что ты жив. Так или иначе, совершая ошибки, мы стремимся больше их не повторять, а поэтому любыми путями избегаем повторного столкновения с ними.

Это неправильно.

Избегая чего-то, что сделало тебе худо в прошлом, ты ненароком можешь пропустить что-то важное в будущем. Упал с велосипеда в детстве? Решил, что больше никогда в жизни не сядешь на двухколесный? Кажется, это совершенно не важная информация, которая абсолютно никак не пересекается с реальной жизнью, но в итоге: ты пропустил прекрасный закат, который открывается у велосипедной дорожки на берегу реки; судьбоносную встречу с кем-то особенным и счастливую жизнь, овеянную свежим ветерком и вечерними прогулками вместе с тем самым «кем-то особенным», которого ты пропустил из-за собственных страхов и неуверенности в себе. А все почему? Потому что в детстве ты гнался наперегонки с соседским мальчиком и проиграл, ибо велосипедная цепь не вовремя слетела…

Ты не можешь отнекиваться от чего-то, что действительно важно в этой гребаной жизни, аргументируя это тем забавным фактом, что, якобы, у тебя «слетела цепь». Цепь-то слетела, но не велосипедная, а эмоциональная.

Ты раздавлен и убит. Но пока не физически, а лишь морально. Хотя… ощущения такие, словно твое тело тебе не принадлежит вовсе, и ты уже даже не уверен, что действительно существуешь во времени. Все слишком пространственно и неестественно, что, кажется, вот-вот и перед глазами всплывет белый экран и какой-нибудь бородатый мужик в роли Бога (или кого попроще) начнет свою речь о том, каким ты был хорошим человеком (даже в том случае, если человек ты говно) и как жаль, что ты несвоевременно скончался.

Но ты не скончался. Ты жив. И прямо сейчас открываешь глаза и видишь не белый экран, а сероватый потолок больничной палаты.

Он стал мне настолько родным, что осознание действительности пришло ко мне лишь в тот момент, как только аппарат для отслеживания работы сердца начал беспорядочно пикать, от чего у меня вдруг проснулась жуткая ноющая боль, которая пробегалась абсолютно по всему телу.

Через какое-то время дверь со скрипом открылась и в комнату кто-то влетел. Я все еще не понимал, что происходит, однако постепенно начинал чувствовать пальцы на ногах и мурашки, атаковавшие их.

— Мистер Джозеф, — ласковый женский голос прозвенел в комнате, — если вы меня слышите, моргните два раза.

Моргнул два раза. Но не по просьбе, а от того, что глаза сильно слезились. Все еще пытаясь бороться с сильной сонливостью, которая, буквально, в любой момент могла меня победить, и с усиливающейся болью, я громко сглотнул, хотя в горле было подобие Сахары.

Медсестра быстро всполошилась и уже через минуту безуспешно пыталась напоить меня из трубочки до тех пор, когда в палату не вошел главврач и отругал беспечную за «неправильный подход и незнание ситуации».

— Мистер Джозеф, — начал было он, присев на стул рядом с автоматизированной кроватью, на которой мертвенно лежал я, — вы находитесь в центральной больнице Далласа. Пожалуйста, не беспокойтесь, — врач взглянул на кардиограф и вновь перевел взгляд на меня. — Сейчас ваше здоровье полностью под нашим контролем. Я уверяю, что совсем скоро вы пойдете на поправку, а пока отдыхайте.

Врач встал и, подойдя к испуганной и все еще сконфуженно улыбающейся медсестре, прошептал ей на ухо что-то типа «три кубика мексидола» и, перед тем как покинуть палату, вновь обратился ко мне:

— На данном этапе лечения ваше тело все еще не слушается вашего мозга, поэтому не переживайте, что некоторое время вам будет сложно свыкнуться с этим. Через несколько дней это пройдет.

«Очень заманчиво», — пробежалось в моем сознании, которое, к удивлению, почти прояснилось. Однако я не почувствовал, как медсестра вколола мне лекарство, — чувства все еще притуплялись, но пульсирующая боль постепенно сходили на нет. И я уснул.

А когда проснулся, мне доходчиво объяснили, что я пробыл в коме шестеро суток.

***

Когда ты чего-то искренне ждешь, оно не всегда случается, хотя, люди говорят, «главное верить». Я заручился этими словами и стал верить. В себя. Хотя это получалось не всегда, я не переставал верить, надеялся, что вот-вот и все то, что мы все пережили за этот год, наконец забудется… Однако у всего есть последствия.

Поглаживая мягкие волосы Джоша, который уютно расположил свою голову у меня на коленях и, кажется, уснул, хотя сидя на деревянном стуле это сложно, я уже какое-то время слушал его ритмичное дыхание.

Он часто навещал меня в больнице, хотя был немногословен: держался скованно и редко оставался дольше, чем на десять минут, что очень меня настораживало, ведь наши разговоры сошли практически на нет, изредка размениваясь обычными «привет» и «до встречи». Однако сегодня, в неприятно снежную погоду, Джош, кажется, впервые за все время, что я нахожусь здесь, улыбнулся сразу, как только вошел в палату и встретился с моими глазами. Он послушно прошел к окну, раскрыл шторы так, что дневной свет стал попадать в сероватую комнату, в которой я обитал уже порядка месяца.

Может быть то, что зима постепенно подходила к концу, послужило отпускным механизмом, благодаря которому Джош наконец оттаял: он еще раз широко улыбнулся и сел на свое привычное место напротив меня, неосознанно потянулся к моей руке и взял мою ладонь в свою. Приятное тепло и позабытое тепло его тела.

Я совру, что не заулыбался в ответ, заразившись той атмосферой, которая пришла вместе с Джошем, ведь, смотря на счастливого парня, я не мог не стать тоже счастливым.

— Я рад тебя видеть, — выдавил из себя я, немного заикаясь. Щеки Дана моментально порозовели, и я невзначай вспомнил, как сильно он смущался, когда я первым брал его за руку во время прогулок.

— Я рад, что ты вернулся, Тай, — многозначительно прошептал он.

Робкая улыбка тут же слетела с его лица и, кажется, растворилась навсегда, так что мне оставалось лишь запомнить ее и восстанавливать в памяти каждый раз, когда мне снова захочется ею насладиться.

— Джош… Я никуда не уходил, — пытаясь разбавить настораживающе-неловкую атмосферу, чуть погодя ответил я, когда Джош, пересилив себя и свою откуда-то появившуюся стеснительность забрался на мою койку и прилег у края.

Я еще какое-то время наблюдал за его плавными движениями: он несмело поглаживал мою руку и не решался что-либо сказать. Видимо, моих слов было достаточно для того, чтобы образовавшиеся между нами барьеры вновь пропали. Поэтому мне оставалось лишь наслаждаться тишиной, которая за несколько недель стала для меня привычным явлением, и не думать о том, что совсем скоро я вновь останусь один, как только Джош уйдет.

Совсем скоро мне начало казаться, что еще немного я и засну: мне было тепло и приятно, за окном начинался снегопад, такой редкий для наших широт, а мужчина, которого я люблю, прямо сейчас обнимал меня и, кажется, тоже начинал засыпать. Но это только казалось, ибо вскоре Джош, устало проведя тыльной стороной ладони по моей щеке, заставил меня встрепенуться.

Я не хотел, чтобы он уходил. Только не сейчас, когда я начал вновь привыкать к его присутствию в своей жизни.

Но он не планировал покидать меня, что я понял из его застенчивой и в то же время беспокойной полуулыбке. Он еще раз прикоснулся к моей щеке и, буквально, пододвинулся ко мне настолько близко, насколько позволяла довольно узкая кровать и соображения совести (моя недавняя операция на селезенке), а затем, словно пытаясь вымолить что-то, взволнованно произнес:

— Прости меня…

— За что? — не понимаю почему, но на глаза начали набегать слезы. Слышать эти слова от Джоша, глаза которого, кажется, тоже были уже на мокром месте, было не столько неожиданно, сколько больно и невыносимо. Я чувствовал себя уязвимо и виновато, поэтому не понимал, что несу и почему прямо сейчас закусил губу, чтобы сдержать крик.