Но… Они его все-таки потеряли. Одним холодным зимним вечером после веселого времяпровождения в компании наших «общих друзей» Гейл вызвался проводить меня до дома, как и во все предыдущие разы, утверждая, что ему «все равно по пути». (Но уже через какое-то время я понял, что тот живет через три квартала от меня, а провожал меня до дома лишь для того, чтобы провести со мной больше времени). Минуты робкого молчания под входной дверью, — я еще пытался чем-то разбавить тишину, вставляя ломаные фразы, потому что зубы предательски скрипели от холода, — и Гейл, кажется, давно растворился в легкой улыбке, наблюдая за моими жалкими попытками закончить разговор и наконец сказать «пока». Но почему-то в тот день было слишком сложно сказать эту незаурядную фразу. Казалось, что-то подсказывало мне постоять под дверью еще мгновенье, и это «что-то», не ошиблось.

Гейл сделал один застенчивый шаг в мою сторону, а я от неожиданности попятился назад, пока спиной не прислонился к холодной двери. И, наверное, именно тогда я понял, что стоит меньше говорить и давать делать это кому-то еще, потому что в следующий момент холодная ладонь Гейла скользнула по моей щеке, а его теплое дыхание в противовес этому обожгло мой лоб. В такой неловкой позе мы простояли какое-то время, пока я, наконец, не решился обвить руками талию парня, потому что он, казалось, уже очень четко расставил приоритеты сам.

Поцелуй, который в тот холодный вечер подарил мне Гейл, стал для меня нечто вроде звезды, которая в ясную ночь ярко светилась на небе. Но между тем, звезда вовсе не показывалась в пасмурные дни.

Такими пасмурными днями стали абсолютно все: и даже те, что раньше казались мне ясными. Независимо от погоды, я ощущал себя травой, о которую вытирают ноги, когда Гейл был далеко от меня, когда он не мог приехать, бросить работу и провести часик-другой со своим грустным мальчиком, которому отчаянно не хватало внимания с его стороны.

Я полностью зависел от него. Моя работоспособность скатилась в пропасть, когда через год Гейл закончил учебу в университете и уехал на летние каникулы в Калифорнию, к друзьям, а я все также же остался бедным студентом, повязшим в долгах по учебе, но надеявшимся, что последний год обучения пройдет настолько гладко и быстро, что я и не замечу.

Так и произошло. Гейл благополучно вернулся в мои объятия уже осенью и предложил съехаться. Он зарабатывал деньги, работая в картинной галерее и изредка подрабатывая на стороне, а я усердно взялся за учебу, чтобы достойно окончить университет и стать полицейским. Эта профессия каким-то образом сама выбрала меня, а отнюдь не наоборот.

Меня всю жизнь привлекали перспективы разгадывания загадок и нахождения скрытых истин, наверное, именно поэтому я и встал на трибуну выпускников, чтобы выкрикнуть победное «я сделал это».

Я сделал это, но опустил другое. Точнее другого. Гейл быстрыми темпами влился в новый круг общения, — теперь его не привлекали такие как я: студентишки без определенных вкусов в искусстве и музыке, без стремления к прекрасному, тех, чьей главной целью в жизни стала помощь окружающим, но никак не жизнь в свое удовольствие.

С момента, когда Гейл предпочел мне человека, имеющего сходные с его собственными вкусами и нынешними убеждениями качества, я остался на попечительстве лишь своих эмоций и горечи одиночества, которое уже не казалось мне таким приятным, как раньше, когда я еще не познал, что такое любовь и как это работает.

Я рассчитывал на то, что время лечит старые раны. Надеялся на то, что словно по дуновению ветра в один прекрасный день я проснусь без мыслей о Гейле и начну старую жизнь, но уже с нового листа.

Такой новой страницей в старой книге для меня стал Гарленд. Я бросил все, что у меня на тот момент было: дом, родителей, старые увлечения… И приехал в город, где меня никто не ждёт, не знает и не хочет знать. Но на то и лучше, что я новый товар на полке в супермаркете, потому что к новому необходимо привыкнуть, узнать получше для того, чтобы сделать окончательный выбор. И, наверное, именно поэтому все мои знакомства, которые подарил мне Гарленд, были посланы мне со стороны Алекса…

Тео и его друзья.

Элли.

Джош. Мой Джош, который, кажется, стал причиной моих бессонниц и ночных кошмаров, (если всё-таки удавалось как-то уснуть). Первые месяцы моего пребывания в городе я ловил себя на мысли, что постоянно думаю о желтоволосом парне в кепке, которая, привычно, прятала его длинные патлы. Наверное, эта нездоровая одержимость не должна была перерасти в что-то большее, чем простая маниакальная слабость при виде лишь силуэта Дана. Но, к сожалению (или к счастью. Я не определился) с каждым новым днём меня все больше и больше тянуло к Джошу: по началу только к его тайне и необычной внешности, а в последствии уже — к пониманию того, что я ему небезразличен. И он мне.

Небезразличен?

Я его, чёрт возьми, люблю.

Я пытаюсь сделать все, что в моих силах, чтобы помочь ему поверить в себя и в свои силы, хотя в собственный успех, отнюдь, не верю совсем. С другой стороны, я понимаю, что кроме меня никто уже не в силах остановить череду обид и поражений, что со временем стали неотъемлемой частью жизни Джоша. Один лишь взгляд в сторону парня даёт мне необходимую пищу для размышлений: и пусть он напрямую никогда не скажет мне, что отчаянно нуждается в помощи, я вижу, что он действительно надеется, что эта помощь когда-то придёт.

Именно поэтому я сейчас здесь.

Именно поэтому я все еще жив.

Именно поэтому я держусь.

Все ради него.

***

Сколько времени прошло после того, как я отошёл от действия анальгетика, точно не знаю, но чувствую, что больше трёх часов, потому что Клод, который вечно маячил перед моими затуманенными глазами успел несколько раз справить нужду.

Несмотря на то, что мой план в какой-то степени всё-таки сработал, я до конца не мог оценить ситуацию. Клод молчал, — лишь изредка кидал в мою сторону ехидный взгляд и, довольный, упирался спиной к стене, ожидая, что я скоро отрублюсь.

Не знаю, что он делал с моим телом, пока я был без сознания, но, кажется, у меня перестала работать печень, потому что все органы, которые находятся с правой стороны, у меня словно вырезали, избили молотком и зашили вновь.

Я вновь выплюнул кровь изо рта куда-то на пол и понял, что ничерта не чувствую, — одну лишь слабость, которая ломит кости, и неприятные мурашки, пробегающие где-то в правом боку. Мои руки были связаны сзади, что я понял только когда попытался почесать затылок, пульсирующая боль в котором постепенно усиливалась и отдавалась звоном в ушах.

— Наслаждаешься? — звучно произнёс Клод, когда заметил активность с моей стороны. — Тебе нравится? — он подошёл ко мне вплотную, резко схватил за челюсть и сомкнул мои губы пальцами и добавил: — Думаю, что да.

Его пальцы были шершавыми, неприятными, — как раз подходили их обладателю. Несмотря на довольно приятную физиономию и кожу оттенка слоновой кости, Клод показался мне совершенно другим, нежели я помнил Эрни.

Я до сих пор не мог осознать, что это два человека, которые составляют одно целое. Первая половина — милая в общении, добродушная и отзывчивая, а вторая — маниакальная, пугающая и отталкивающая от себя. Проводя параллель между этими двумя личностями, можно сделать вывод, что Клод, хоть и пытается выглядеть обычным человеком с обычными желаниями и потребностями, но не может долго прятать в себе свои животные инстинкты: ему необходимо на ком-то их срывать, чтобы чувствовать себя снова Эрни, чтобы доказать себе, что он может держать себя в руках.

Но он не может.

Поэтому сейчас он навис надо мной с непонятной гримасой на лице, готовый, кажется, сделать следующий шаг-удар.

— Мне не нравится, когда меня игнорируют, Тай-Тай, — опустившись на корточки, произнёс тот, проведя ладонью по моей щеке.

Отвращение, которое чуть не вызвало у меня рвотный позыв, он быстро заметил, поэтому продолжил говорить: