Вот он и висел, решая сам для себя, чем будет заниматься с Баки, чтобы тот не грустил и не смотрел так отчаянно, как его самого потянуло, закрутило в сияющем той же знакомой краснотой и Брок почувствовал — уплывает, теряя сознание.

А сейчас было хорошо.

Брок повернулся на бок, не открывая глаз и тут же тяжёлая рука, прежде лежавшая у него на животе, сместилась, притягивая его поближе и не давая двигаться, даже дышать стало труднее.

Баки почувствовал, что рядом с ним зашевелились, прижал к себе это шевелящееся теснее, еще не до конца проснувшись, и только потом понял, что происходит.

Он резко открыл глаза, чтобы убедиться, что это действительно Брок, что он рядом, и глупо улыбался, убедившись, что это так.

За окном было еще темно, но по ощущениям было раннее-раннее утро. Баки не знал, будить Брока, или нет, ему так хотелось сказать, что он его любит, хотя Баки был уверен, что сейчас Брок об этом знает.

— Ты спишь? — шепотом спросил он, ослабляя хватку.

— А ты для чего спрашиваешь? — ответил Брок и перевернулся на другой бок, оказавшись с Баки лицом к лицу.

Они впервые, если, конечно, не считать сон, были так близко, и у Брока на сей раз не возникало желания сбежать, уйти в другую комнату, чтобы Баки не видел всего того ужаса, в который превратились его лицо и тело. Нет, Брок не склонен был к рефлексии по поводу внешности, но то, что его таким видел любимый человек, выбивало последние клинья из самообладания, сталкивая в позорную депрессию.

— Просто узнать, — Баки смотрел на Брока и не мог насмотреться. А потом, чувствуя, что тот не собирается от него убегать, Баки провел живыми пальцами по его лицу, касаясь скулы, губ. — Я разбил камень.

— Я догадался, — хмыкнул Брок, поймал ладонь Баки, прижал к губам. — Кстати, мы где? Я что-то комнату никак не узнаю?

— Мы у Стива, — Баки погладил Брока по щеке и коснулся губами губ. Можно было ничего друг другу не говорить, они оба знали все, что нужно было знать, чтобы быть вместе. Почему-то три заветных слова сказать очень хотелось, но Баки не спешил. — Он предлагает показать тебя врачу и устроить амнистию.

Брови Брока изумлённо взлетели вверх.

— Святой Роджерс? Ты ему ничего не повредил?

Хотя если уж быть совсем откровенным, Броку было наплевать, где и у кого они. Главное, что у Баки живой взгляд, а не стеклянные пуговицы-глаза, как у Зимнего. Они могут вот так лежать рядом и совершенно никуда не торопиться.

— Нет, ничего не повредил, — улыбнулся Баки. — Просто он мой друг и хочет им оставаться. Я люблю тебя, — выпалил Баки, потому что хотел это сказать. — Не уходи больше от меня.

Каким бы модифицированным суперсолдатом Баки ни был, он отчетливо понимал, что не переживет, если Брока не станет. Просто не сможет жить дальше.

Брок счастливо прижмурился, притянул голову Баки к себе, упёрся лбом в его лоб.

— И я тебя, Снежинка. Да и куда я теперь-то денусь? — он расплылся в непривычной для самого себя счастливой улыбке. — Я ведь уже очень давно твой.

Поднявшись он встал в пол оборота и ткнул себе пальцем в бедро с внутренней стороны, где у самой паховой складки чернела надпись: “Снежинка”.

Сказать, что Баки обалдел — ничего не сказать. Он сел на кровати, притянув Брока к себе, склонился и поцеловал чернеющие буквы, обхватив ладонями бедра, а потом потерся щекой о пах.

— Почему ты отталкивал меня? — спросил Баки, прижимаясь к Броку, обнимая его, дыша им. Как давно хотел, но тот не позволял. А теперь было можно, и Баки был счастлив, бесконечно, неприлично счастлив, что дождался, что получилось, что можно быть не одному.

— Ты же видел, каким я был. Мы не грёбаные “Красавец и Чудовище”, не в сказке, где по волшебству урод становится принцем, — серьёзно ответил Брок, чуть отстранился. — Я сколько угодно готов платить собой, этим миром, лишь бы ты был свободен. А какая свобода, если тащишь на закорках инвалида?

Брок погладил Баки по волосам, вплёл пальцы в тяжёлые пряди, в который раз поражаясь их мягкой шелковистости.

— Тебе говорили, что ты идиот? — спросил Баки, подаваясь на ласку, вновь притягивая Брока к себе, не желая отпускать. Он слишком долго этого ждал. — Ты мне нужен любым.

Баки поднял голову, чтобы посмотреть на Брока, уперся небритым подбородком ему в живот и провел руками по спине, длинно выдыхая.

— Для любимого человека хочешь лучшего, — мягко возразил Брок. — И я тогда не соответствовал этому параметру.

— Идиот и эгоист, — заключил Баки, хорошо помня, как ему было больно каждый раз, когда он тянулся к Броку, а тот раз за разом уходил, отталкивая его. И от этого хотелось кричать, ломать мебель, биться головой о стену, но Баки просто тихо отходил в сторону, всегда боясь, что Брок сбежит от него.

Баки потянул Брока обратно в кровать, упиваясь возможностью быть рядом, трогать, прижиматься всем телом, ощущая, как разгорается обоюдное желание.

У Брока подрагивали руки. От каждого неловкого прикосновения, которых он желал с тех пор, как увидел Зимнего впервые, но не мог себе позволить, сейчас рвало крышу, воспламеняя то раскаленное нечто, что и так бежало по венам вместо крови.

Опрокинув Баки на постель, Брок навис сверху, тяжело дыша, облизал его взглядом.

— Эгоист, — подтвердил он, перекинув ногу через бёдра Баки, и уселся сверху, притеревшись каменно-твёрдым членом к дрогнувшему животу любовника. — И идиот.

Баки мог много всего сказать Броку, высказать, как натерпелся за этот год от него, как тихо выл от безысходности, как чувствовал себя совершенно никчемным, потому что ничем не мог помочь. Но это все было уже неважно, совершенно неважно, потому что сейчас Брок был жив, здоров и так жарко смотрел на него, что у Баки пальцы на ногах поджимались от одного взгляда.

Он провел руками от колен Брока вверх, погладив бедра, выше, по бокам, насколько хватало длины рук, коснулся груди, спустился вниз к животу, пожирая Брока взглядом, стараясь контролировать дыхание, которое рвалось, и унять бешено колотящееся сердце.

Застонав, Брок подался вперёд, впечатывая самого себя в Баки, вжимаясь в твёрдую раскачанную грудь, стараясь одним стоном выразить сводящее с ума желание касаться, принадлежать именно ему без каких-либо условностей. Хотелось всего: трогать, изучая кончиками пальцев тело любовника, вылизать его всего, оставить метки на самых заметных местах, обновляя их, когда регенерация суперсолдата сведёт все старания на нет, оставить на нём запах самого себя и больше никогда, черт возьми, никогда не разлучаться. И всё равно, что для всего этого было нужно. Подружиться с Кэпом? Да, пожалуйста! Выбить свой говняный характер? Блядь, не получится, но не в этом же проблема?

Вылизывая вкусную шею Баки, прикусывая тонкую кожу у кадыка, Брок готов был послать к дьяволу весь мир. Баки наконец был полностью его, и от фразы «мой Баки» сердце сладко сжималось.

— Давай, детка, — протяжно застонал он, потершись задницей о член Баки.

Баки падал, проваливался в давно забытый для себя мир чувственного наслаждения, ощущая Брока каждой клеточкой своего тела. Он горел, пылал, плавился и распадался на куски, чтобы собираться вновь. Наугад, наощупь он изучал Брока, ведя ладонями по его телу, задыхался, выгибаясь, стараясь прижаться, стать еще ближе, вплавиться в Брока.

Давно забытое знание, как правильно, как сделать так, чтобы доставить максимум удовольствия, возвращалось медленно, и Баки действовал скорее по наитию. Он одним движением перевернул их, оказываясь сверху, вжался пахом в пах, застонав тихо-тихо, впился голодным коротким поцелуем в губы.

— Направь меня, — попросил Баки, боясь, что сделает что-нибудь не так, что сделает больно, потому что страстное желание не только принадлежать, но и присвоить, вытесняло чуткую аккуратную нежность.

Броку отказывал голос, он мог только гнуться, вздрагивать от неожиданного контраста холодной левой ладони и обжигающе горячей правой, подставлять шею грубым жалящим поцелуям и надеяться, что это сумасшествие никогда не закончится, что оно погребёт его под собой.