Тамара неопределенно пожимает плечами – то ли соглашаясь со сказанным, то ли нет, – и, подхватив подругу под руку, ведет к Дому. К пирогу с кислицей, так полюбившемуся ей. К Матери, разыгрывающей гостеприимную простоту. К Деду.

– Ты с ним согласна? – вдруг выстреливает вопросом Лидия. – С дедом своим согласна?

– Нет, – отвечает Тамара и улыбается. – А почему спрашиваешь? Тоже кажусь такой?

– А почему ты тогда здесь, не в столице? Почему от нас без предупреждения уехала? Я что-то не то сделала? Разочаровала?

– Что ты?! Это я, скорее всего, обидела тогда тебя.

– Нисколечко, – не совсем искренне успокаивает ее подруга, а затем, помедлив, продолжает: – Я теперь знаю, что брата твоего ожидали в городе. И если не от нас, то, может, от него ты сбежала?

Тамара тихо смеется:

– От себя, от глупостей возможных сбежала. Братья ко мне ласковы, а я… в своем я, в упрямом и так и не рассасывающемся… Я от себя сбежала. От возможных своих глупостей.

– А что могла ты такого натворить? – любопытствует Лидия.

– Ох, Лидулечка, – вздыхает Тамара, – пожалуйста, давай не об этом?

– Давай, – легко соглашается Лидия, бросая острый взгляд на подругу, и признается: – Я, конечно, сходила на его представление – как мне такое пропустить? Сходила, не подозревая, что он твой брат. Только в столице узнала, что… И – да, он бог танца.

– Не правда ли? – выстраивает теплую улыбку Тамара и, отталкиваясь от нее сиянием глаз, закрывает тему. – И вот я здесь!

– И теперь ты здесь, – соглашается Лидия, задумчиво переводя взгляд себе под ноги. – И кажется мне, что вполне счастлива. Здесь. В одиночестве.

– До недавнего времени я не была одинока. У меня был друг, – помолчав, признается Тамара.

Лидия загорается живым интересом, прищуривается:

– Друг? И кто же?

– Уман. Любимый мой пес.

– Собака?!

– Собака.

– Шутишь?

– Ты просто не знала моего пса.

– И что с ним?

– Исчез.

– Сдох?

Тамара кривится от столь беспечно отмеренного черствого слова. Отворачивается от подруги, поправляет:

– Умер.

– Ну так я тебе нового куплю! У вас в столице мода на рутских собачек – таких, с ушками обвислыми. Похожи на…

– Довольно, – поднимает ладонь Тамара. – Довольно. Свежо все.

– Да не грусти ты так! Они такие хорошенькие, я самого-самого лучшего…

«Пыль, тоже пыль!» – выстреливает наконец-то ответ на полузабытый вопрос в голове Тамары, и хочется ей убрать Лидию, от глаз своих убрать – отодвинуть-задвинуть надоевшей куклой к самой стенке невидимого шкафа. Она впивается взглядом в Поле, словно в поисках такого шкафа, и вот здесь-то улавливает звук. Ноту. Высокую, очень высокую и оттого даже тихую. И в то же время боль, ранее незнаемая, глубоким щипком въедается в живот ее, обещая в скором времени стать непереносимой. Тамара вскрикивает и повисает на руке Лидии. Тут же слышит ее встревоженный голос:

– Что ты, что ты? Тамара? Тамарочка? Что ты?!

Не отвечает. И не по причине боли, а мысль – интересная, особенная, радостная и ужасная – на ум приходит, и так аккуратно приходит, словно кто-то вкладывает ее в голову и настойчиво при этом обещает, что мысль силу имеет сбыться. Надо только принять ее. Принять и все правильно сделать. Она принимает. Вот так: за мгновение, за щелчок мгновения, принимает решение и выстраивает план. Лидия же продолжает суетиться:

– Что, что с тобой? Где болит?

Желая скорейшего исполнения задуманного, усилием воли приминает Тамара чувство боли, распрямляется, говорит:

– Живот отчего-то свело. Не волнуйся – все прошло. Не волнуйся.

Но Лидия тому, что все прошло, не верит – в глазах ее тревога.

– Да все хорошо, – уверяет ее Тамара, перетерпливая повторный, однако менее жестокий щипок, и просит: – Дай-ка мне мяч.

– Зачем?! – широко распахивает глаза Лидия.

Слабо улыбаясь, поясняет:

– Мяч нужен для игры в мяч.

– Ну уж нет. Тебе же плохо. Идем в дом! – безапелляционно заявляет Лидия, отводя мяч от рук подруги.

Мягко настаивает:

– Пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйста-пожалуйста.

Лидия мотает головой:

– Ты только что кричала!

– Я?

– Ты. Ты, Тамара. Пошли в дом, какой мяч сейчас?

О нет, Тамара не желает идти в Дом, не выполнив намеченного. Не желает получать время на размышления и сомнения. Она все выполнит сейчас. И в Дом вернется победительницей.

– Ты знаешь, заметная часть моего детства прошла в этом Доме, – хватается за память она, желая развлечь, отвлечь, удержать Лидию у Поля. – В пустыне этой. Мы много времени проводили у Деда. Очень много. Можно даже сказать, что были годы, когда скорее именно в столицу заезжали погостить: Мама какое-то время была особенно занята заводом, а отец… отец порхал… Мы даже несколько зим здесь провели.

– Полных? – удивляется Лидия.

Встряхивая головой, подтверждает:

– Полных! Темных! Но мы не скучали, поверь, не скучали. Дом – это целое царство; его можно исследовать, по нему можно путешествовать, в нем можно прятаться, воевать. Да, даже воевать и устраивать дуэли! А когда не вьюжит, можно выбегать к ближайшему озеру и там кататься на санках и коньках, или рыть в снегу норы и в них есть. Да, нам подавали обед в ледяные норы. И ели мы из деревянных плошек или прямо из котла.

– Вам такое позволяли?! – еще более удивляется Лидия, и кажется Тамаре, что еще немного – и победит она: забудет подруга о вскрике и, отдав мяч, вступит в игру.

– Это Дед! С ним очень просто было: утро на учебу, день и вечер на свободу. А свобода – это Дед в Кабинете или на прогулке, а мы… Нам даже разрешалось выстраивать из мебели баррикады. Разрешалось орать и по-уличному ругаться.

– Неужели?! Неужели он такой? А кажется… А дуэли? Что за дуэли?

– О-о-о! – смеясь, тянет Тамара, уже почему-то зная, что боль не вернется и что своего она добьется. – Это, как и войны, в основном с Гришей. И обычно на щелчки!

– Это как? – уже вовсю улыбается, увлеченная болтовней Тамары, Лидия.

– Так: подставляешь лоб под щелчки, и кто первый пощады попросит – тот и «мертв».

Лидия хохочет:

– И кто же обычно «умирал»?

– Я. Крепостью лба не вышла, – смеется и Тамара. – Но я мстила обидчику – как только «воскресала», так мстить и начинала. Помню, после одной такой дуэли как раз играли мы в «десяточку». Это в коридоре, на первом этаже, было. Стою я, «ути-тюти козявочка», – голова еще гудит, на лбу шишка. Передо мной в очереди Гришка, с мячом. Прямо передо мной. Я затылок его глазами буравлю, смертельно ненавижу. А он мяч несколько раз о пол отобьет, на мгновение застынет, прицелится, бросит, в десятку попадет, все назначенные повороты-хлопки выполнит, да еще и через мяч успеет перескочить. Я мяч поймаю и его, Гришку, окликну. Как обернется – мячом ему в лицо…

– Что?! – вскрикивает Лидия.

– Да, все в лицо метила, – утвердительно кивнув, продолжает Тамара. – Только ни разу тогда не попала: он руки очень быстро перед собой выставлял и мяч перехватывал. И снова был его черед в десятку бить. А другие братья, в очереди за мной стоящие, на меня сердились, ругали. За все ругали: за то, что глупая, за то, что из «мертвых» слишком рано вышла, за то, что опять не попала, и за то, что девчонка я. А я стояла, все терпела, ждала мяч и снова пробовала.

– Это же… Тамара, зачем же в лицо?

– Мщение за лоб мой. За «козявочку». За проигрыш.

– А зачем он-то оборачивался, если знал уже?

Тамара хохочет:

– Да он такой был! В нем что-то не налажено было. Или, наоборот, налажено так, чтобы меня с ума сводить. Ну, а как все в нем в правильность срослось, так мы друг от друга и отцепились.

– И долго та игра продолжалась?

– Между мной и Гришей? Долго. Довольно долго. Другим братьям это скоро надоело, и они отошли, а мы с Гришей друг друга мучили. Он невозмутимо, а я шипя и ругаясь. Вот так. Вот так – такой я была. А теперь хочу еще немного в мяч поиграть. Иначе зачем, зачем ты его все время несла?