Из палаты № 12, в которой нашли временное пристанище наши герои, деликатно кашлянув, появилась скучающая тучная барышня неопределенных лет, крутившая до этого в руках видавшую виды небольшую книженцию в мягкой аляпистой обложке. Эта мамочка отбывала срок в больнице не первый день. Ее ребенок уже перенес операцию, и она, как заправский медработник, оказывала психологическую помощь вновь прибывшим пациентам.

– Ну что вы так изводитесь? – робко начала она, – Привезут скоро вашего малыша. Он на вас глянет, а у вас глаза краснющие. Так нельзя. Вас как зовут? Я – Катя, мама Федора… Ну, этого рыжего балбеса, который, как сайгак, без передышки по палате скачет.

– Спасибо! Даша, – с искренней благодарностью ответила Дарья Васильевна.

Такой маленький, ни к чему не обязывающий жест, как незатейливая утешительная фраза, брошенная между делом, а Дарье Васильевне вмиг полегчало – она не одинока. Зачастую человеку, находящемуся в тяжелой жизненной ситуации, казалось бы безвыходной, не так уж много и надо – немного участия и самую капельку поддержки. И вот, для общества он уже не слюнтяй, наматывающий сопли на кулак, а несгибаемый храбрец, нашедший выход из незавидного положения и сумевший встать с колен.

– Женщины, чего слоняемся по колидорам?! Идите себе по палатам, – грозная старушка, потрясая потертым железным ведром и ветхой деревянной шваброй, сердито подбоченилась, – Устроили балаган! Ишь какие!

– Ой, да перестаньте вы! У нее ребенок на операции! – вознегодовала женщина, представившаяся Катей.

– Знамо мы ваши истории, – ничуть не смутилась всезнающая санитарка, еще пуще распаляясь, – Каждый день у нас тута кромсают, штопают, и ничего. А тут гляди, истерику катает! Чай, не девочка уже… Ходют, ходют, пылюку туда-сюда гоняют. Окаянные!

– Бессердечная грымза, – еле слышно прошипела Катя, не рискуя при этом вступать в открытую конфронтацию с неумолимой блюстительницей порядка.

Абсурдность продолжения диалога и остатки здравого смысла загнали мамочек обратно в палату, откуда старая мегера их точно не сможет выкурить, как бы той ни хотелось. Старушенция еще долго гремела ведром за дверью, ворчала и кряхтела, пока не дошла до палаты без номера. Ее почему-то она принялась убирать в абсолютном безмолвии и с особой тщательностью. Видать, и впрямь, редкая неизлечимая зараза там гнездится.

Неприятная стычка, оставившая гадкое послевкусие, принесла и пользу – протрезвила голову Дарьи Васильевны от панического хмеля. Действительно, подобные хирургические вмешательства здесь поставлены на поток, да и возраст ее взаправду солидный. Не пристало благородной даме вести себя подобным образом. Во всяком случае, именно так сказала бы она своей старшей дочери, Есении. Если бы та была рядом, то не преминула бы указать матери на когнитивный диссонанс между ее словами и поступками.

Прагматичная реалистка с острым язычком, не чета маме, она разобрала бы родительницу по косточкам. К счастью Дарьи Васильевны, Сеня, как мама привыкла нежно называть дочь, находилась в данный момент на парах в университете, в активном процессе усвоения программы третьего курса экономического факультета.

Когда-то давным-давно Есения была уверена, что станет журналисткой. Однако сухой расчет победил сладостную мечту. «Добиться высот в журналистике – один шанс на тысячу, а грамотные экономисты всегда нужны, – день за днем убеждал папа дочь, но в конце неизменно вносил ремарку, – Но ты уже взрослая. Решать тебе, и только тебе.» Надо ли говорить, что отцовский авторитет уверенно одержал верх над неоформленными до конца фантазиями о славе молоденькой, но мыслящей здраво и ясно с самого детства девушки.

Второй ребенок (по счету, но не по значимости), Никифор, подарил Дарье Васильевне вторую молодость. Время теряет свою власть, когда в доме, помимо подросшего нахального первенца, появляется розовощекий пухлый младенец. Подгузники, пустышки, распашонки и ползунки – обязательный малышовый реквизит – заполняют собой видимое пространство жилища, а детское бурное ликование, жизнерадостность, горечь обид и досада первых поражений – весь оставшийся, невидимый участок корпорации, называющейся «семья».

Дарья Васильевна отчаянно не желала не то что стареть, а даже взрослеть. В душе она до сих пор оставалась впечатлительной молоденькой девчонкой, на которую взвалили непосильную ношу ответственности – быть взрослой. Другое дело – ее верный спутник по жизни, муж. Антон Артемович, как глава семейства Прилатовых, в одиночку тащил за плечами тяжелый рюкзак, доверху набитый житейскими проблемами и обязанностями. Впрочем, ему доставляло немалое удовольствие ощущать собственную значимость и незаменяемость. В общем, такие разные Прилатовы весьма гармонично сосуществовали, занимая каждый свою нишу.

Старшая сестра

Очнувшись в палате от наркоза, Никифор сходу заявил:

– Хочу мороженого. Ты обещала. Крем-блюрэ.

– Брюле! – радостно поправила мама, просияв как начищенный самовар.

Тревожные морщинки на лбу моментально разгладились, уступив место очаровательной легкой паутинке в уголках глаз. Опасения казались теперь пустыми и далекими.

А Никифор тем временем незаметно шарил руками по телу: не пропала ли какая его часть, не появился ли вдруг шрам там, где не должен быть, не выпирает ли где вшитый под кожу зомбо-чип. «Вроде, все на месте. Чики-пуки», – облегченно выдохнул мальчик.

Он бросил тоскливый взгляд в окно, за которым бушевало красками лето и, не жалея сил, резвились с утра до ночи дети. Это ж надо долгожданный июнь тратить на такие глупости, как больница! Эх, родители, родители! Редкостные тугодумы! Лето создано, чтобы отдыхать, а не томиться взаперти. Но разве скажешь такое в лицо? Заклеймят позором, выклюют мозг и застращают наказанием за неуважение к старшим. Хотя где здесь неуважение? Просто личное, очень объективное мнение нового, более умного и совершенного по всем параметрам поколения.

Самоуверенные рассуждения Никифора прервало внезапно появившееся ощущение легкого, но настойчивого и возрастающего в геометрической прогрессии давления, как будто кто-то сверлил его изнутри. Мальчик заерзал на месте и поспешно огляделся. Оказалось, это Федор, десятилетка с кровати напротив, впился в него едким взглядом. Стоило Никифору обратить на него внимание, как колючий изучающий прищур сменился добродушной улыбкой.

– Эй, Никки! Как житуха? Очухался? – сверкнул брекетами Федор, заглаживая назад непослушные рыжие кудри.

До вчерашнего дня ребята в дружном тандеме носились по коридорам до первого нагоняя; по очереди стояли на стреме, пока один из них общипывал пышный фикус на подоконнике; украдкой нажимали кнопку вызова лифта на лестнице и убегали; гоготали, улепетывая от разъяренной уборщицы. Короче, резвились пацаны, насколько это было возможно в больничных стенах. Но вчера Федора забрал на операцию тот же странный доктор, и после все изменилось. Федя совсем потух, стал вялым, на заманчивое предложение Никифора поиграть после ужина в догонялки ответил отказом.

– Вроде, – шмыгнул носом Никифор и, пользуясь отсутствием своей мамы и мамы Федора, спросил, – Пошли погуляем?

– Ну пошли, – неохотно согласился Федор, – только до столовки и обратно, а то от мамы влетит.

Вылазка получилась скучной, проказничать не хотелось обоим.

– А чего это ты с головы до ног ощупывал себя? – невзначай поинтересовался Федор, навострив уши.

– Да так… – неопределенно махнул рукой Никифор, – кое-что искал.

Федор пристально глянул на приятеля, но приставать с расспросами не решился. Так они степенно дошли до столовой, что в конце коридора, и повернули обратно. Санитарка, бодро машущая шваброй вблизи раздаточного столика, зло зыркнула на них, но промолчала. Лишь нижняя губа ее оттопырилась, готовая в любую минуту привычно начать посылать проклятья вслед бесстыжей мелюзге. Видать, в понурых, громко шаркающих по полу домашними тапками мальчуганах она не распознала вчерашних отъявленных хулиганов.