— Да, несешь, верно? — Оби-Ван поворачивается к кроватке — на этот раз к Лее — и опирается на перекладины, пристально смотря на нее. Энакин не видит его лица, и часть него этому рада. — Ты знаешь, чего я хочу, Энакин, — говорит он, вытягивая руку с пистолетом вдоль перил очень показательным движением. Немая угроза. Оружие блестит в теплом полуденном свете, и Энакин не может оторвать от него взгляда. — Ты можешь всем облегчить задачу; я не должен причинять им боль.
Энакин знает. Он знает, чего хочет Оби-Ван, и он знает, что тот сдержит слово, если Энакин согласится на его условия. От этой мысли к горлу подкатывает желчь, но Энакин не видит другого выхода. Он ранен и одинок, и ему нужно увести Оби-Вана от детей. Ошейник Бейла, тонкая цепь, ощущается словно клеймо.
— Что угодно, — с силой выдавливает он из себя. — Оби-Ван, что угодно.
Только после этого Кеноби смотрит на него, слегка обернувшись через плечо, но под его острым взглядом волоски на шее Энакина встают дыбом.
— Подойди сюда.
Команда отрывиста и лаконична; она заставляет мысли Энакина шевелиться. Он не может встать, потому что ему не на что опереться на пути от двери до Оби-Вана. Его раненая нога теперь не выдержит его веса даже на таком небольшом отрезке, потому что он потратил много энергии на то, чтобы просто войти в комнату. Вряд ли Оби-Ван воспримет это как оправдание неповиновения. Из-за этого…
Щеки Энакина краснеют, и ему стыдно за то, что должно произойти. Ни в одной из их игр еще в хижине Оби-Ван не использовал унижение как наказание. Физически, да, и ограничение привилегий тоже было, но он никогда не заставлял Энакина чувствовать себя ничтожным. Он прикусывает нижнюю губу, терзая ее, пока набирается смелости. Это все ради близнецов, говорит он себе. Ради моих детей.
Это унизительно ровно настолько, насколько Энакин и ожидал — ползти по полу к Оби-Вану, цепляясь пальцами за плотный ковер и подтягиваясь, оставляя за собой кровавый след, въедающийся в совсем недавно чистый ковер. Энакин подозревает, что все-таки в этом и была задумка: напомнить ему, в чьих именно руках находится контроль — в чьих руках всегда находился, — не имеет значения, что он убедил себя в обратном. Они никогда не были равны; сострадание Оби-Вана было куплено подчинением Энакина.
Он откровенно плачет, когда добирается до места, растянувшись у ног Оби-Вана и вслепую хватаясь за его штанины. Униженный, чувствующий боль и явно боящийся за свое будущее и будущее детей. Он не хочет этого, но другого пути он не видит. Это его дети. Дети Бейла и Брехи. Они забрали близнецов и заботились о них, когда Энакин не мог; они забрали его и заботились о нем, когда он не мог заботиться о себе сам. Он обязан им хотя бы за это. За все, что они сделали.
Оби-Ван встает на колени перед ним, убирая пистолет за пояс, прежде чем расцепить хватку Энакина на штанинах и притянуть его к себе с нежностью, от которой Энакину хочется кричать.
— Вот так, — шепчет Кеноби. — Видишь? Не так уж и сложно, правда?
Он целует Энакина в лоб, проводя носом по волосам.
— Я говорил тебе, что я сделаю все, что потребуется, чтобы удержать тебя. Все-таки это было бы гораздо проще, если бы ты не заставил меня все это делать.
Энакин ненавидит то, как быстро он расслабляется в объятиях Оби-Вана. Ненавидит то, как его тело, кажется, готово вжаться в Оби-Вана, не спрашивая разрешения. Ненавидит тихое, сломленное «Прости меня», которое слетает с его губ в ответ на выговор. Он ненавидит то, что говорит искренне. Он испытывает сожаление, несмотря на то, что он знает, что не должен этого чувствовать. Несмотря на то, что он знает, что это логично и рационально — бороться против того, что Кеноби от него хочет.
— Все хорошо, — уверяет Кеноби. — Я знаю, что ты запутался. Эти люди говорят тебе все что угодно, чтобы забрать тебя у меня. Они думают, что могут настроить тебя против меня. — Он поднимает руку, проводя ею вокруг горла Энакина вдоль тонкой цепи, опоясывающей его. — Но мы можем это исправить.
Он хватает ошейник и одним сильным, быстрым движением ломает его. Это больно, цепь врезается в нежную кожу горла, и Энакин добавляет эту боль к списку ран, которые Оби-Ван нанес ему. От одного вида ошейника в руках Кеноби он чувствует приступ тошноты; это та часть жизни, к которой Оби-Ван никогда не должен был получать доступа.
Кеноби позволяет цепи выскользнуть из его ладони на пол. Звук падения едва слышен из-за плотного ковра. Кеноби лезет в карман формы, доставая оттуда другой ошейник, почти знакомый. Этот немного уже старого и явно более дешевый, но Энакин подозревает, что Оби-Ван выбирал впопыхах. Не так уж много возможностей купить вручную сделанный кожаный ошейник для своего любимого питомца, если ты скрываешься от властей. Этот, жесткий и не разношенный, раздражает кожу Энакина, когда Оби-Ван застегивает его на шее.
— Вот так, — шепчет Кеноби, гладя ошейник ладонью. — Так лучше, верно?
«Нет», — думает рациональная часть Энакина.
— Да, — отвечает часть, никогда не перестававшая любить Оби-Вана.
— Я так и думал, — отвечает Оби-Ван. Он отстраняет Энакина от своей груди — настолько, чтобы наклонить его голову и поймать его губы своими.
Энакин не может не вскрикнуть, пытаясь оттолкнуть его, но Кеноби использует обратный импульс, чтобы уложить его. Приземлившись на спину, Энакин тут же чувствует, как знакомая тяжесть Оби-Вана накрывает его сверху. Тот, похоже, не желает заходить слишком далеко, довольный одной только их близостью, но Энакин все равно не может перестать дрожать от беспокойства. Оби-Ван успокаивает его, гладит, пытаясь расслабить.
— Я скучал по тебе, — слышит Энакин свой голос, когда он наконец укладывается, цепляясь пальцами за форму Кеноби. Он чувствует под пальцами металл пистолета, но не может заставить себя выхватить его и снова начать борьбу. Его тошнит от отвращения к себе при мысли о капитуляции. — Я так скучал по тебе.
— Я знаю, Дорогуша, — ласково шепчет Оби-Ван, целуя его подбородок. — Я знаю, я тоже по тебе скучал. Ты не представляешь, как сложно было не прийти за тобой раньше.
— Мне было так страшно…
— Я знаю. Мне так жаль. Прости, что мне пришлось оставить тебя.
Энакин не знает, как долго они тут лежат, но больше они не произносят ни слова. Его нога по-прежнему тупо болит, но это словно фоновый шум по сравнению с тем, как ощущается вес Кеноби сверху, на нем, после такого долгого расставания. Как ощущаются его влажные выдохи и царапание бородой на коже его шеи. Близнецы по-прежнему молчат, но не спят, судя по их тихому бормотанию. Они, скорее всего, не уснут в ближайшее время из-за всей этой суеты, но Энакин думает, что он мог бы отключиться прямо здесь, на полу. Так хорошо снова быть с Оби-Ваном.
Звук закрывающейся входной двери вырывает Энакина из его раздумий.
— Энакин? — зовет Бейл, его голос слышится сквозь открытую дверь в детскую. — Я дома!
Твою мать. Это единственное, что способен выдать его разум, когда он чувствует, как Кеноби застывает на нем, дыша чаще и злее от приближающихся шагов Бейла. Ошеломленный внезапным возвращением Оби-Вана, Энакин совсем забыл о том, что Органа уже был на пути домой. Он позволил себе забыться с Оби-Ваном, и теперь им никак не обойтись без ужасного конфликта.
Когда Энакина снова зовет Органа, Оби-Ван слезает с него, хватая за плечо и резко поднимая на ноги. Неожиданность момента и ощущение полного веса на раненой ноге вызывают у Энакина крик, полный боли, который, должно быть, доходит до слуха Бейла, потому что следующее «Энакин?!» звучит гораздо громче, чем до этого.
Энакин слышит, как Бейл заходит в смежную спальню, в то же время как Кеноби обхватывает его горло рукой, прижимая ближе к своей груди и лишая подвижности. Он не может двинуться, чувствуя дуло пистолета под подбородком, и давление холодного металла затрудняет дыхание, но он хотя бы может опереться на Оби-Вана и дать больной ноге немного отдохнуть.
Бейл уже определенно обезумел, обнаружив кровавый след по пути в детскую, оставленный Энакином. И всего через мгновение он влетает в комнату и при виде происходящего внезапно застывает в дверях.
