Он звонит и сейчас, пока Энакин пробирается на кухню за чашкой — или даже тремя — кофе, натягивая футболку, которая не так отвратительно пахнет, и перешагивая через свернувшегося на коврике Трипио. За окном еще даже не рассвет; он проклял бы любого, кто не был дома и мог заметить, что в такой час вытащило Энакина из постели, кроме местных папарацци, которые вряд ли бы задели его — после заснятой ими целой ночи пьяных развлечений высшего класса Корусанта. Меньше камер и меньше вопросов — больше возможностей сделать свою работу.
— Я буду минут через двадцать, Квин, — говорит он в трубку, прежде чем закончить разговор.
Приятный запах кофе заполняет кухню, помогая сбросить томительную пелену сна. Энакин хватает пакет с собачьим кормом с подставки в кабинете, насыпает в чашку и свистит, подзывая Трипио.
Дворняжка появляется в кухне, но не ест, когда Энакин ставит миску у своих ног. Вместо этого — глядит на него с таким возмущенным выражением на морде, какое только может быть у собаки. Завтрак? В такую рань? — говорит этот взгляд, и Энакин отчаянно стонет. Когда он пришел в приют в поисках щенка, он хотел что-то простое и устрашающее на вид. Собаку настоящего мужика, как сказали бы его друзья. Но ушел он с Трипио, золотистой невротичной собачонкой неопределенной породы. Это жалкое создание уже находилось одной ногой в могиле и стоило слишком дорого для среднестатистического хозяина, и Энакин не смог сказать «нет».
— Ну давай же, Трипио, — умоляет он. — Только один раз. Завтра мы вернемся к расписанию, обещаю.
Трипио, не впечатленный его несчастьем, бросив последний презрительный взгляд на миску, полную лакомых кусочков, скрывается в спальне.
— Ладно, — вздыхает Энакин, ставя миску обратно на стойку. — Сделаем по-плохому.
Последние капли выливаются в кофейник к моменту, как Энакин, зажав кусок тоста в зубах, находит чистую термокружку. Он выливает в нее кофе и отставляет на стойку, чтобы надеть зимнее пальто. Бросив последний взгляд на спальню, в которой исчез Трипио, он собирает вещи и выбегает в коридор.
Далеко уйти не удается, он останавливается сразу же, как вышел из дома. В здании узкие коридоры, в них всегда сквозняк, а входная дверь всегда замерзает зимой, но это все, что Энакин может себе позволить на зарплату копа. Прямо напротив — другая квартира, и он слегка стучит в дверь. Когда первая попытка оказывается безуспешной, он стучит снова.
Что-то падает внутри квартиры, это сопровождается витиеватой руганью, и спустя мгновение дверь открывается, являя раздраженное лицо владельца. Оби-Ван Кеноби — тридцатишестилетний профессор Корусантсткого Университета. Он на пару сантиметров ниже Энакина. У него голубые глаза, золотисто-каштановые волосы и аккуратно подстриженная борода. Он хорошо сложен для человека, который целыми днями сидит за кафедрой, а за его голос любой радиоведущий пошел бы на убийство.
Обычно Кеноби выглядит как влажная мечта любого, у кого есть глаза. Но сегодня он выглядит как Уотто — старый кот его матери, которого она подобрала, когда Энакин был ребенком. Пижама Кеноби помята, волосы взъерошены, а круги под глазами становятся отчетливее, когда он щурится от света флуоресцентных ламп в коридоре. От него исходит легкий запах табака. Энакин не знал, что он курит.
— Господи, Кеноби,— хмыкает Энакин, чувствуя, как внутри становится тепло от такого вида обычно безупречно выглядящего человека. — Смотришься дерьмово. Чем ты занимался прошлой ночью? Участвовал в гладиаторских боях?
Тот фыркает и закатывает глаза.
— Горячо. Я принимал выпускные экзамены.
Энакин сочувственно кивает. Он видел несколько работ студентов Кеноби в те редкие моменты, когда покупал ему выпить в ответ на небольшие услуги. Даже на взгляд Энакина, некоторые тексты были отвратительны.
— Чем могу служить вам этим утром, детектив?
— О! — восклицает Энакин. А он и забыл, что пришел сюда не просто так. — Точно. Я хотел спросить, не сможешь ли ты покормить Трипио сегодня? И выгулять его до того, как уйдешь на пары? У нас тут преступление, меня вызвали, при том что у меня выходной, а ты знаешь, как он относится к расписанию, так что он не стал есть так рано и…
Он чувствует на локте руку, прерывающую его бормотание. Кеноби редко прикасается к нему, хотя они знакомы уже многие годы, так что его хватка — довольно эффективный способ заткнуть Энакина. Кеноби улыбается — тепло, если не устало.
— Конечно, я не против, Энакин.
Сердце Энакина бьется предательски быстро от этого выражения, и он пялится немного слишком долго, прежде чем потянуться за связкой ключей свободной рукой, той, в которой не держит кофе.
— Ладно. Хорошо. Спасибо. Да. Я тогда, наверное, должен дать тебе ключи, чтобы ты смог открыть дверь, когда…
Он перебирает ключи, раздражаясь все сильнее оттого, что никак не найдет запасной ключ от входной двери. Господи, почему хотя бы раз он не может нормально поговорить с этим мужчиной?
Он чувствует легкое давление на локоть, снова замолкая, между тем в выражении лица Кеноби появляется мягкое раздражение.
— У меня есть запасной ключ, помнишь? Ты сказал мне оставить его у себя, когда я в последний раз кормил Трипио.
О. Точно. Именно это он и сделал.
— Ох, — снова говорит Энакин. — Ладно. Ну тогда спасибо, Оби-Ван.
— Нет проблем, — отвечает тот. — Удачного дня на работе, детектив.
Кеноби возвращается к себе, закрывая дверь и оставляя стремительно краснеющего Энакина в коридоре. Скайуокеру требуется целая минута, чтобы заставить мозги снова работать, и позже, когда он бежит к лифту, теплое прикосновение Оби-Вана все еще горит на его коже.
Едва начинает светать, когда Энакин добирается до своего напарника Квинлана Воса, постоянно отсылая ему смс. Уже полно полицейских машин, и желтая лента, ограждающая место преступления, светится от их мигающих огней. «Добро пожаловать в Корусантскую церковь Христа!» — гласит знак на въезде на парковку. Уже собралось несколько зевак и скандальных старушек, в такую рань отправившихся вести наблюдение, но Энакин не обращает на них внимания, проскальзывая под ограждением, чтобы встретить ожидающего его Квина.
— Это точно он? — спрашивает Энакин, опуская официальное приветствие и переходя сразу к делу.
— О да, — вздыхает Квин. — Это определенно он.
Их дыхание вырывается в морозный утренний воздух облачками пара, пока они проходят мимо нескольких судебных экспертов к зданию, в котором и находится место преступления. Энакин шагает, засунув руки в карманы пальто, запоздало жалея, что в спешке забыл перчатки.
— Двенадцать месяцев в году, а он решил устроить эту херню перед Рождеством, — ворчит Квин.
Энакин работает над делом Переговорщика все то время, что находится на службе, сначала как офицер, потом — как детектив. Теперь у него уже есть опыт. В ближайшие три недели каникул Переговорщик будет активен, сбросит три тела, а затем — снова заляжет на дно на остаток года. Это будет его пятый цикл — жертвы от тринадцатой до пятнадцатой. Слишком поздно для Тринадцатого, но Энакин, возможно, еще может спасти остальных.
Толпа судмедэкспертов становится гуще, когда они подходят ближе к месту преступления: сцена Рождества на лужайке перед церковью. Искусно вырезанные фигуры изображают культовую сцены, но сегодня все не так радужно. Каменные животные и люди окружают не младенца-спасителя, а разбросанный по траве труп, обнаженный и бледный. Волхвы, вытянув руки, приносят в дар не ладан и мирру, а сердце, легкие и прочие деликатные вещи, скрытые под кожей. Кровь пятнает лужайку, стекает с рук скульптуры; гротескная картина, созданная Переговорщиком.
Жертва — мужчина двадцати с лишним лет. Голубоглазый блондин. Подходит под привычные описания жертв. Его живот вывернут наружу и пуст, лицо искажено в тихом крике, глаза затуманены. Энакин знает, что все жертвы странно похожи на него самого. Это началось во время третьего цикла, его первого года в качестве детектива, работающего с этим делом. Прежде не было ничего общего у мужчин и женщин, которых выбирал Переговорщик. Но с тех пор как Энакин начал вести это дело, все мужчины были такими. Его несчастные двойники, его не совсем братья.
