— А что ты здесь делаешь?

Энакин слабо пожимает плечами, возвращаясь к тщательно разложенным рядам оружия.

— Просто размышляю, — вздыхает он, проводя пальцем по грани изогнутого лезвия одного из ножей, название которого Оби-Ван однажды сообщил ему, но он уже его забыл. — Ждал, пока ты вернешься домой.

— Ты ждал, правда? — спрашивает Кеноби, отматывая немного веревки, чтобы привязать свою пленницу к одному из поддерживающих полки столбов.

Энакин понимает, что собирается сделать Оби-Ван, как только тот встает позади него и подходит ближе. Он обнимает Энакина за талию; влажное тепло его дыхания, его губ ощущается на коже прямо под ошейником. Он прижимается к спине Энакина, сила, с которой он сжимает, удерживает Энакина от уже готовых сорваться с уст протестов.

— Оби-Ван… — выдыхает Энакин, извиваясь, когда руки Кеноби проскальзывают под край его рубашки, а сам он, всасывая, касается кожи ртом так, что, скорее всего, останутся синяки.

— Это то, чего ты ждал? — мурлычет Кеноби.

Когда он начинает отходить назад, у Энакина нет выбора, кроме как последовать за ним. Он смутно догадывается, куда он идет, и страх, словно змея, сворачивается в животе. Оби-Ван ведь не намерен?..

Оби-Ван внезапно оказывается перед ним, и Энакин вскрикивает, чувствуя, как колени ударяются о край металлического стола — как один сильный толчок укладывает его на спину на холодную поверхность. Страх сжимает его грудь, затрудняя дыхание, глуша его слова еще до того, как он успевает их произнести. Все, что он может, — неловко вертеться, пока Оби-Ван взбирается на него, и жалко скулить, пытаясь сказать о своем дискомфорте. Ему не нравится жесткий взгляд Оби-Вана; впервые за, кажется, вечность он боится того, что тот может сделать. Энакин прежде размышлял о последствиях, если Кеноби вдруг уложит его на этот стол. И хотя он не прочь доверить тому контроль, Энакин не идиот. Он знает, что у Оби-Вана есть привычка зацикливаться.

Но Оби-Ван продолжает успокаивать его, говорить, что все будет в порядке, пока он избавляет Энакина от рубашки. Энакин не верит ни единому слову — он слышал, как то же самое он говорил и остальным, оказывавшимся на этом столе. Горячие слезы жгут глаза и застилают вид, он слабо толкает Оби-Вана в грудь, пытаясь отпихнуть его. Когда попытка проваливается, он хватается за край своей рубашки, мешая Кеноби снять ее до конца. Все его протесты заканчиваются тем, что Кеноби перехватывает и сжимает его руки, карманным ножом, который у него всегда с собой, срезая его рубашку. Единственная мысль в голове Энакина — о том, что это нужно прекратить.

Окончательно он впадает в истерику, чувствуя, как что-то обвязывает его запястья. В нормальной ситуации он совсем не против, когда Кеноби его связывает, но это не их спальня, это не его наручники. Эти впиваются в запястья, сдавливая их, а Кеноби, кажется, этого не замечает.

— Оби-Ван, пожалуйста, пожалуйста, хватит, — слышит он свое хныканье. Ужас лишает его остатков самообладания. Мольбы — все, что ему остается.

К счастью, это срабатывает, Кеноби замирает над ним, резко приходя в себя.

— Энакин, — выдыхает он, глядя на него извиняющимся взглядом, а после тянется неловко снять наручники. — Малыш, мне так жаль. Я не… Я бы не…

Закончив, он соскальзывает с колен Энакина и со стола и отходит, оставляя между ними пространство. Энакину требуется мгновение, чтобы собраться с мыслями, прежде чем он садится, потирая запястья и хмурясь от жжения. Его трясет от остаточного страха, адреналин все еще бурлит в крови, заставляя нервничать.

— Я просто… буду наверху.

Он слышит голос Оби-Вана, слышит, как тот поднимается по лестнице, ругаясь себе под нос. Энакин его не останавливает; это была ситуация на грани.

Уронив голову на руки, Энакин не может начать нормально дышать. Он измотан, но он не уверен, что готов подниматься наверх. Он еще не готов встречаться с Кеноби лицом к лицу. Это был тревожный звоночек — слишком тревожный для его душевного спокойствия. Энакин знает, что между ними не все гладко с самого момента убийства Крелла. Он замкнут, собран, содеянное тяжело отдается в мыслях. Не то чтобы он чувствует вину за то, что сделал с Креллом, но ему точно не наплевать на это. Он ведь должен чувствовать вину, верно?

— Ты в порядке? — тихий голос отрывает Энакина от самокопания, напоминая, что он не один. Он вздрагивает, глядя на девушку, привязанную к опорам. Да, конечно, последняя жертва Оби-Вана. Она, широко распахнув глаза, дрожит от страха, отлично знакомого Энакину. В какой-то момент их интерлюдии ей удалось выплюнуть кляп.

— О, господи, — он шмыгает носом, потирая несомненно красные глаза. — Мне так жаль, я совсем забыл, что ты здесь.

Она смотрит на него с жалостью, от которой в животе остро, словно от ножа, что-то колет.

— Все нормально, — отвечает она. — Я не против.

Да уж, Энакин представляет, что любая заминка перед пытками станет желанной.

— Все равно, прости, что тебе пришлось все это видеть.

— Ты… эм, ты живешь здесь? — с какой-то неловко спрашивает она. Это понятно, учитывая сложившуюся ситуацию. Ранняя социализация не готовит к пространным беседам с партнером своего похитителя.

Энакин кивает.

— Последние несколько месяцев, ага. Оби-Ван, он, ну, привез меня сюда.

— Представить не могу, каково это, — вздрогнув, говорит она.

— Это тяжело, — слышит Энакин собственное признание. — Иногда мне кажется, что вам, ребята, уготована лучшая участь.

Это не то, на чем он позволяет себе остановиться подробнее, но смерть Крелла пробудила в нем те эмоции, которые, как он думал, умерли под влиянием Кеноби.

— Для вас все кончается быстро. Безболезненно. Ну а я? Мне приходится просыпаться каждый день и проживать все это снова и снова, смотря, как то, что было мной, рассыпается под ним на кусочки. Я был копом, — признается он, и его голос ломается. — Я хотел помогать людям. А теперь взгляни на меня, — он дергает ошейник на шее. — Я его чертова зверушка!

— Полагаю, мы оба отвратительно выбираем мужчин, — говорит девушка, горько улыбаясь. Энакин фыркает в ответ. Понимание века.

Это почти катарсис — вытащить из груди собственные переживания, запертые там со смерти Крелла, и предать их огласке — слушателям, которые его услышат. И хотя Оби-Ван предлагал его выслушать раньше, он бы не понял чувств Энакина; он бы не осознал глубины противоречия, которая разрывает Энакина при понимании, что он больше не может игнорировать то, насколько далеко зашел.

Он убил человека и даже не может заставить себя пожалеть об этом.

— Тебе что-нибудь нужно? Вода? Что-нибудь перекусить?

— Наверное, будет слишком — надеяться, что ты меня развяжешь, если я попрошу? — печально улыбается она.

Энакин кривится:

— Извини. Я уже был тем, на кого он злится; и я бы предпочел избежать этого представления.

— Справедливо, — вздыхает она. — Тебе ведь с ним жить. Так что стакана воды будет достаточно, если ты не против.

Кивнув, Энакин слезает со стола и поднимается по лестнице. Он почти доходит до конца, когда Оби-Ван начинает спускаться вниз; они сталкиваются в узком пространстве, и Оби-Ван ловит его прежде, чем он успевает уйти.

— Хей, — шепчет он, притягивая Энакина к себе. Энакина, видящего его в мягком свечении коридорных ламп, снова поражает осознанием того, насколько Кеноби красив. Серо-голубые глаза, рыжеватые пряди, спадающие на них. Когда он уезжает по утрам, его волосы всегда аккуратно собраны; только Энакину дозволено видеть их в таком беспорядке. От интимности этой маленькой детали у Энакина перехватывает дыхание. — Прости меня, Энакин. Я не хотел, чтобы все вышло из-под контроля.

— Все в порядке, — отвечает Энакин, и ему тошно: ведь он понимает, что так оно и есть. После всего случившегося он уже простил Оби-Вана. Он выбирается из его объятий, возвращаясь к своему маршруту, в животе что-то противно тянет. Энакин осознает в этот миг: для Оби-Вана Кеноби он сделает все что угодно. Он убьет снова, если нужно будет его защитить; он сделает все, о чем Оби-Ван попросит.