Он поднимается на третью ступеньку, когда Энакин достает пистолет.

Между ними повисает какая-то абсолютная неподвижность, и оба удивлены тому, что он достал оружие; часть его сущности пребывала в убеждении, что он не сможет этого сделать. Его руки дрожат, когда он целится в Кеноби, а дружелюбная улыбка сползает с губ Оби-Вана.

— Н-не подходи ближе, — требует Энакин, когда Оби-Ван делает еще шаг, отталкивая взведенный пистолет.

Кеноби замирает на мгновение, изучая человека перед собой, слегка наклонив голову. Энакин ненавидит этот взгляд; от него создается ощущение, будто Оби-Ван смотрит сквозь него.

— Ты собираешься выстрелить в меня, Энакин? — спрашивает он и делает еще один медленный, намеренный шаг. И еще один. И Энакин обнаруживает в себе унизительную неспособность спустить курок, когда Оби-Ван подходит ближе. Вместо этого он пятится назад с каждым новым шагом, не в силах выстрелить и не желая убегать. Он не решается повернуться к Кеноби спиной, зная об опасности, которой это может грозить: к хищникам спиной не поворачиваются. — Что они тебе про меня сказали? Что я монстр? Что я причинил тебе боль? Что я никогда не любил тебя по-настоящему?

Да — ответ на все вопросы, но Энакин не может произнести его вслух. Что ты использовал меня, что ты сломал меня, что то, что я чувствовал, — ложь, в которую ты заставил меня поверить.

Энакин представлял эту встречу сотню раз. Иногда он бросается в руки Оби-Вана, касается его и целует. В таких фантазиях он позволяет Оби-Вану взять его на кровати Органа, дрожа и выстанывая его имя, пока тот снова метит его. Иногда он берет пистолет и стреляет Оби-Вану прямо в сердце в качестве возмездия за все, что он отобрал у Энакина. В этих фантазиях его зовут героем за уничтожение монстра из своего прошлого, за освобождение из-под его влияния и долгожданную возможность двигаться дальше. Теперь же он понимает, что не может сделать ничего, сбитый с толку суматохой внутри себя. Разум говорит одно, сердце — другое.

Когда Оби-Ван достигает верхней ступеньки, Энакин убегает.

Он знает дом лучше, чем Оби-Ван, он мог бы придумать какой-нибудь способ сбежать, если бы хотел, но его мозг замыкает, когда он видит детскую игрушку на полу.

Близнецы. Он не может оставить их одних — не тогда, когда Оби-Ван в доме. Энакин не считает Кеноби способным выместить злость на беззащитных детях, но трудно судить наверняка. Он явно ожидал более приятного воссоединения, и быть на мушке у объекта своего желания — определенно то еще испытание для его терпения.

Энакин огибает угол главной спальни, пытаясь закрыть за собой дверь, но Оби-Ван уже здесь. Он толкает дверь, открывая ее и отпихивая Энакина. Пистолет выскальзывает из его рук — падает на ковер. Они с Кеноби встречаются взглядами на короткую секунду, прежде чем оба тянутся за оружием. Следующие мгновения — схватка за пистолет — размываются, и Энакин на секунду думает, что он дотянулся, но…

Бах!

Раздается выстрел, и боль обжигает нижнюю часть его бедра. Он кричит, выпуская пистолет, и хватается за рану, в то время как Оби-Ван выхватывает оружие и сокращает расстояние между ними. Рана, когда Энакин осмеливается опустить взгляд, выглядит совсем не так страшно, как он думал. Пуля прошла по его бедру достаточно сильно, чтобы оцарапать до крови, но не настолько, чтобы привести к серьезному ранению. Ему правда повезло, и Энакин благодарит присматривающих за ним богов за это.

В детской начинают плакать близнецы, выстрел в сочетании с потасовкой развеял то хрупкое спокойствие, которого Энакину удалось добиться, прежде чем он вышел из комнаты. Их плач отвлекает Оби-Вана от Энакина. В другой день он бы остался здесь и суетился бы над раной, успокаивая Энакина своим вниманием и пытаясь отвлечь его от боли; сегодня же он только бегло смотрит на него, прежде чем двинуться к двери, соединяющей спальню и детскую. С точки зрения Кеноби, эту рану Энакин навлек на себя сам, когда убегал от него. Пистолет по-прежнему у него.

— Нет, — слышит себя Энакин. — Нет, нет, нет, нет. Оби-Ван, не…

Но, конечно же, тот не обращает на его слова никакого внимания. Кеноби проскальзывает в детскую, и на пару мгновений оттуда слышен только детский плач, но вскоре стихает и он.

========== 28. ==========

Прошлое

Есть моменты, после которых все становится кристально ясно — которые срывают занавес и открывают, кем ты был и кто ты есть. Приходит понимание реальности — того, кем ты стал; то, как далеко ты готов зайти, лежит прямо перед тобой. Неоспоримое, неопровержимое. Момент Энакина Скайуокера наступил, когда он кухонным ножом ударил человека в грудь и смотрел, как тот истекает кровью на полу гостиной.

В подвале холодно; в подвале всегда холодно. Энакин трет покрытую мурашками кожу и скользит взглядом к печи напротив стены. Кажется странным, что помещение, в котором находится печь, всегда настолько холодное. Он не может не задаться вопросом — это физическое или психологическое. Будто все ужасы, случившиеся здесь, оставили вечный след. Некоторые из его коллег-копов верили в такие вещи; Квин никогда не задерживался на месте преступления дольше, чем требовалось. И хотя Энакин раньше называл это дерьмовыми суевериями, это было до того, как он стал проводить свободное время на нижнем этаже хижины.

После смерти Крелла Энакин ночами часто бывает в комнате для убийств; шатается среди теней по всей комнате и исследует многочисленные приспособления Оби-Вана. Иногда Кеноби присоединяется к нему, объясняя предназначение каждого ножа, каждой пилы и каждого скальпеля. Показывает их Энакину и рассказывает их историю — тех, что использовал для создания того, что именует своими шедеврами. Какой нож забрал чью жизнь, как Кеноби себя при этом чувствовал. Некоторые ночи они проводят не одни. Иногда — в большинстве случаев — Кеноби привозит какого-нибудь милашку из Корусанта, слабака или глупца, отбившегося от пьяной компании. Естественный отбор, как однажды пошутил Оби-Ван. Он объясняет Энакину весь процесс, каждое касание ножа. Энакина тошнит от раздающихся криков, от капель крови на полу, но ему приходится смотреть. Приходится смотреть, на что Кеноби способен — что он хочет сделать.

Содеянное преследует его, смерть Крелла неумолимо идет за ним по пятам. Он не жалеет ни о чем, что он сделал — ни о пролитой крови, ни об отобранных им жизнях. Именно это пугает его больше всего. Это заставляет его слоняться по дому бессонными ночами, после того, как Оби-Ван засыпает в спальне; заставляет отвергать любые попытки Оби-Вана соблазнить его; вынуждает уходить в комнату для убийств, словно напоминание о том, как Кеноби ужасен, поможет ему удостовериться в собственной человечности.

Теперь он убил ради Оби-Вана. Кто знает, что попросит Кеноби в следующий раз?

Сквозь открытые подвальную и входную двери Энакин слышит шуршание гравия, лай собак и привычные ночные звуки. Должно быть, Кеноби уже закончил свою ночную прогулку в Корусанте. Скоро нужно будет сменить тормозные колодки, Энакин не может не отметить скрипа, когда Оби-Ван паркуется. При таком километраже пробега неудивительно, что машине столь часто требуется обслуживание. Если бы Кеноби смог достать запчасти во время своих поездок, Энакин справился бы с ремонтом сам. Может, это помогло бы ему навести порядок в собственных мыслях.

Звуки борьбы совершенно не в новинку для ночи в Набу, поэтому Энакин даже не старается поинтересоваться, что там за приглушенные звуки издает очередная выбранная Оби-Ваном милашка, пока тот тащит ее по подъездной дорожке в дом. Все они сначала борются, как и Энакин боролся однажды. Вместо того чтобы напрягаться, он настраивается на еще одну ночь рядом с Оби-Ваном, уже ведущим жертву вниз.

Оби-Ван почти наполовину спускается по лестнице, когда замечает присутствие Энакина.

— О, вот ты где, Дорогуша, — произносит он, покрепче перехватив вырывающуюся жертву, прежде чем закончить спуск в подвал.

Его последняя добыча — молоденькое создание, но они все такими были. Они, похоже, излюбленный тип Кеноби, если он имеет возможность выбирать. У этой голубые глаза и светлые волосы, скорее всего, крашеные, а черное платье на ней — самое дешевое, какие только бывают — выгодно подчеркивает ее формы. Макияж, наверное, был безупречен до того, как она начала бороться и плакать. Теперь ее помада размазана из-за кляпа во рту, а тушь темными дорожками стекает по щекам.