— Любимый, — шепчет Оби-Ван, подходя ближе, обхватывая лицо Энакина ладонями. Сейчас его руки чище, чем у Энакина. Большими пальцами он стирает слезы, о которых Энакин и не догадывался. — Я так тобой горжусь.
Всхлип вырывается из горла Энакина, когда Оби-Ван притягивает его ближе, он позволяет себе прижаться к его груди, пока не слышит стук сердца Кеноби в ребрах. После всех опасностей — Кеноби жив. Немного пострадал, но жив и, как никогда, любим Энакином, которого считает своим.
Энакин позволяет теплому ощущению одобрения и привязанности со стороны Оби-Вана возбудить его, пока Кеноби ведет его в ванную; пока Оби-Ван, толкнув его под теплые струи, опускается перед ним на колени, беря его член в рот, а теплая вода смывает доказательства их неосмотрительности; и пока он не заворачивает Энакина в одеяло, он гладит его по волосам, оставляя нежные поцелуи на лбу, и просит немного поспать.
На мгновение Энакину кажется, что он не сможет. Но потом его голова касается подушки, а собаки сворачиваются у него под боком, и Энакин засыпает, окруженный теплым дыханием.
========== 27. ==========
Настоящее.
Люк взвизгивает, когда Энакин попадает малиной в его животик, и трясет маленькими ножками, весь радостный от проявленного внимания. Его сестра наблюдает за ними с другой стороны, абсолютно не впечатленная баловством отца и брата. Иногда она бывает игривой, Энакин уже знает, но это всегда происходит на ее собственных условиях.
Последние три недели были… Ну, он бы не сказал, что они были лучшими в его жизни. Дети — это прекрасно, а иметь кого-то рядом — кроме Оби-Вана и Асоки — это мило, но отдаленность от Оби-Вана, как оказалось, ощущается тяжелее, чем ожидалось. Ведь это не казалось ему чем-то особо плохим. Сначала, да, ситуация была стрессовой, но потом, когда они с Кеноби стали любовниками, ему стало все больше нравиться его затворничество в хижине и место у Оби-Вана под боком.
По мнению Органа и психиатра, который приходит к нему раз в три дня, в этом и заключается проблема. То, что через что он проходил, не было нормальным и здоровым. Он влюбился в Оби-Вана потому, что иначе существовал риск причинить себе вред. У него не было другого выбора — он не мог сказать «нет». Иногда Энакин это понимает; в другие же дни он осознает, что скучает по Оби-Вану слишком сильно, чтобы думать об этом. Но чем дольше он остается вдали от него, тем реже и реже случаются такие дни.
Самые легкие дни — такие, как сегодня, когда Бейл и Бреха, оба занятые работой, оставляют Энакина присматривать за детьми. Бейл довольно настороженно относился к этой идее, но на том, чтобы позволить ему быть с детьми, настояла Бреха, опираясь на родительские инстинкты и стремления. Когда они вернулись, дети были целы и невредимы и сладко посапывали на ковре в детской вместе с отцом, а Энакин стал почетной няней.
— Энакин, — зовет Бреха, заглядывая в комнату и на ходу заканчивая прическу. — Я через пару минут ухожу, но Бейл скоро вернется, ладно?
— Конечно, госпожа. Мы будем здесь, — отвечает он, возвращая все свое внимание детям. Лея, воспользовавшись тем, что он отвлекся, начала уползать. Скорость близнецов в последние недели начала расти, к радости и беспокойству их многочисленных нянь. Энакин тянется, ловит Лею за крошечную ножку и бережно тащит обратно — туда, где она лежала раньше. Она противится этому, недовольно агукая, но Энакин не реагирует на это.
С Леей, возвращенной в центр ковра, Люк явно начинает засыпать, Энакин прислушивается к стуку каблуков Брехи, доносящемуся с лестницы, пока она спускается на этаж ниже. Он не видел ее туфли, но они, несомненно, внушительные и очень стильные. Каблуки стучат по деревянному полу, когда она подходит к входной двери, а Энакин как раз собирается перестать отслеживать ее передвижения, и тут раздается звонок в дверь. Они не ждут гостей — все посетители должны быть отмечены у охраны на главных воротах — так что это аномально. Если прошедший год чему-то и научил Энакина, так это тому, что аномалиям доверять не стоит.
— О, здравствуйте, офицер, — Бреха прибегает к тому приятному тону, которым всегда разговаривает с любыми представителями закона. Очевидно, решение по поводу того, что делать с Энакином, еще не принято, а потому все находится в подвешенном состоянии, пока кто-нибудь не осмелится принять решение. — Простите, я не знала, что вы придете.
— Это не было запланировано, — отвечает ей кто-то, и Энакин чувствует, как в жилах стынет кровь, когда явный акцент достигает его ушей через открытую дверь детской. — Мы обнаружили некоторые проблемы с маячком Энакина; кажется, с ним какие-то неполадки. Полицейский участок направил меня удостовериться, что устройство не повреждено.
Энакин возвращает близняшек в кроватки так быстро, как может, не желая их тревожить. И все равно, думает он, они чувствуют его беспокойство. Люк проснулся и удивительно покраснел — как всегда, когда он нервничает. Он немного воркует с ними, надеясь, что они не будут шуметь, но они становятся лишь слегка спокойнее. Этого должно быть достаточно.
Как только он надежно их прячет, он выходит из детской в главную спальню. Он полагает, что Органа верят тому, что он не заметил небольшого пистолета, который они хранят в прикроватном столике, потому что у него вряд ли была причина заглянуть в него. Но он заглядывал, и сейчас он достает пистолет. Предварительная проверка показывает, что он заряжен, и Энакин засовывает его за резинку пижамных штанов, прежде чем выскользнуть в коридор. Этот пистолет меньше его прежнего служебного, но и так сойдет. Спасибо звездам за прагматичных успешных юристов, наживших себе врагов.
Разговор в фойе тем временем продолжается. Бреха, как обычно, общительная, весело болтает о своем расписании с пришедшим, пока Энакин крадется к верхней площадке лестницы. Знакомый голос офицера — одновременно песнь сирены и предупреждающая сирена.
Расшатавшаяся половая доска на площадке скрипит под весом Энакина, оповещая о его присутствии собравшихся внизу. Они поворачиваются к нему, Бреха улыбается ласковой улыбкой, а взгляд человека, стоящего за ее плечом, похож на взгляд голодающего, увидевшего пиршество. Он уже видел такое выражение лица, но в обстановке величественного особняка Органа оно выглядит неуместно.
— О, Энакин, а вот и ты, — зовет Бреха. — Я уже уходила, но офицеру Джинну нужно взглянуть на твой трекер. Очевидно, они обнаружили какие-то неполадки.
Энакин облизывает пересохшие губы и заставляет себя не колебаться, а изобразить обычную незаинтересованность, когда отвечает:
— Ага, ладно, — при малейшем признаке того, что что-то идет не так, Бреха может не уйти. Она не может оставаться здесь, не с ним в доме. — Я, ну, стукнулся им в душе недавно. Проблема может быть в этом.
— Тебе стоит быть осторожнее, — журит его Бреха, и Энакин буквально сдерживает вздох облегчения, когда она отходит от офицера, подходя к вешалке у двери и снимая свой пиджак. — Я ухожу; Бейл вот-вот вернется. Веди себя хорошо.
— Я и так, — нахально отвечает Энакин, но его улыбка и веселость исчезают, как только за ней закрывается дверь. Он тут же переводит взгляд на их гостя и чувствует, как сердце стучит в горле.
Офицер делает шаг к лестнице, снимая кепку и беспечно бросая ее на пол.
— Здравствуй, Дорогуша, — приветствует его Оби-Ван, поднимаясь на первую ступеньку и улыбаясь убийственной улыбкой. — Так много времени прошло.
За прошедшие три недели Оби-Ван изменился совсем немного. Он укоротил волосы и сбрил бороду, но даже этого достаточно, чтобы он выглядел совсем не так, как мужчина с розыскных ориентировок, развешанных по городу. Моложе, красивее, и в любом случае — здорово изменившимся. В офицерской форме (Энакин не хочет думать о том, откуда он ее взял) он поистине неузнаваем для всех, кроме самых близких. Тех, кто узнал бы морщинку над бровью, линию челюсти и странный блеск в голубых глазах.
— Что? — восклицает он, когда Энакин молчит в ответ. — Никаких приветствий своему бесстрашному спасителю?
