— Так… — произносит он, когда между ними повисает неловкая тишина. Копия Энакина в телевизоре продолжает говорить, но никто не обращает на нее внимания. Оби-Ван глядит куда-то в пустоту, отпивая из бутылки, но все-таки поворачивается, когда Энакин начинает говорить. — Я заметил, что у тебя нет никаких праздничных украшений. Не успеваешь за временем?
Оби-Ван усмехается.
— Я не отмечаю праздники. Не праздную с двадцати пяти.
— Ох, — тихо говорит Энакин. За этим кроется история, но он не станет давить на Оби-Вана, если тот не хочет поделиться ею сам.
Прежде чем Кеноби заговаривает снова, проходит целая минута. Он выуживает пачку сигарет из кармана.
— Не против, если я закурю? — спрашивает он и щелкает зажигалкой, когда Энакин уверяет его, что нет. — Мой отец умер, когда мне было двадцать пять, — вздыхает Кеноби, выпуска дым в воздух. — Было как раз это время года. Он шел домой один и увидел, как парочка грабителей зажала в углу какого-то парня на аллее. Он попытался помочь ему.
— Звучит так, будто он был достойным человеком.
— Он был чертовски глупым, — рычит Оби-Ван. — Он должен был поступить разумно и вызвать полицию. А вместо этого получил ножом в живот и скончался от кровопотери до того, как прибыла помощь.
Энакин вздрагивает от чувства обиды в его голосе, от резкости его тона, и Оби-Ван тут же смягчается.
— Прошу прощения, Энакин, — тихо говорит он. — Я не должен был кричать. Думаю, я выпил слишком много для этого разговора.
— Все хорошо. У тебя… очевидно, очень много всего внутри. Будет лучше, если ты выскажешься, чем если оставишь это накапливаться. Потом может стать гораздо хуже, если ты будешь сдерживаться.
Оби-Ван вопросительно поднимает бровь.
— Ты с таким сталкивался лично, Энакин?
— Моя… моя мама умерла, когда мне было девять, — признается Энакин, пристально глядя на свои руки. — Вооруженное ограбление пошло не по плану. Я как раз был у друга. Копы выяснили, что один из грабителей запаниковал и случайно выстрелил в нее. Они сбежали сразу же — так испугались, что в итоге не взяли ничего важного.
— Мне жаль, — шепчет Оби-Ван и неожиданно оказывается гораздо ближе, чем был, когда Энакин начинал свой рассказ. — Ты был… То есть… Ты ее…
— Я ее нашел? — напряженно спрашивает Энакин, и Оби-Ван смотрит на него извиняющимся взглядом, очевидно, запоздало поняв, что не стоило об этом спрашивать. — Нет, не я. Семья Ларсов. Клигг, отец, услышал выстрелы и вышел посмотреть, все ли в порядке. Он нашел ее… В итоге я жил с ними до тех пор, пока не стал достаточно взрослым, чтобы начать самостоятельную жизнь. Они были… милыми. Но они все-таки не были моей мамой, понимаешь?
Кеноби, обвив рукой плечо Энакина, притягивает его ближе к себе. Энакин не сопротивляется: дневное напряжение и вечерние откровения вымотали его. Оби-Ван держит его крепко, и прежний дискомфорт уступает место приятности дружеского контакта.
— Мне жаль, что все это случилось с тобой, — успокаивает Кеноби. — Должно быть, это было довольно трудно.
— Не больше, чем то, через что пришлось пройти тебе.
— Энакин, тебе было девять. Немного не то, с чем столкнулся я.
— Но все равно тебе все еще стоит говорить об этом, — вздыхает Энакин. — Это я и имел в виду. Замалчивание… не так уж здорово.
Оби-Ван отклоняется, и на минуту Энакину кажется, что он мог чем-то его напугать. Он все же не отстраняется далеко, только оставляет сигарету в пепельнице.
— Я постараюсь приложить больше усилий в разговоре о моих чувствах, — произносит Кеноби, и в следующий момент Энакин понимает, что тот рукой, прежде бывшей на его плече, наклонил его голову в другую сторону и прижимается к его губам своими, сигаретно-стальными на вкус.
Энакин вздыхает от удивления, и Оби-Ван пользуется возможностью скользнуть языком ему в рот. Свободную руку опускает ему на талию, крепко прижимая его к дивану.
Целую минуту Энакин отвечает на поцелуй. Он целует Кеноби, наслаждаясь вкусом дешевого пива и дорогих сигарет, наслаждаясь тем, как легко борода Оби-Вана царапает его кожу, наслаждаясь его твердой, удерживающей Энакина на месте хваткой на челюсти, от которой, скорее всего, утром появятся синяки.
А потом на него обрушивается реальность, и он отталкивает Кеноби от себя, вскакивая на ноги. Каким бы привлекательным ни был Оби-Ван, сейчас неподходящее время. Кеноби пьян или на пути к этому, а Энакин в процессе поимки серийного убийцы. Они оба не в том месте, чтобы принимать такие решения.
— Мне нужно идти, — бормочет он, уже направляясь к двери.
Кеноби не преследует его, но Энакин заходит в свою квартиру под звук чего-то разбивающегося — у соседа.
Он идет прямо в ванную, игнорируя жалобное хныканье Трипио и брызгая водой себе в лицо в попытке успокоиться. Затем он поднимает взгляд и смотрит на свое отражение в зеркале.
На нем все еще чертов галстук Кеноби.
========== 5. ==========
Они с Кеноби не разговаривают следующие пять дней после столкновения в квартире Оби-Вана.
Энакин проводит это время, уклоняясь от вопросов Квинлана о том, как прошел вечер, отрабатывая бесполезные версии по делу киллера и избегая смотреть на галстук, который он засунул в один из ящиков. Он все еще не набрался храбрости вернуть его; сама идея пройти через коридор и начать разговор после его поспешного бегства кажется пугающей. Это, конечно, вина Кеноби: он не должен был целовать его в тот момент, — а Энакин теперь не знает, кто они друг другу.
На пятый день обнаружено новое тело.
На пятый день Энакин входит в дом, в котором он вырос, впервые за более чем пятнадцать лет. После новости о смерти матери Энакин решил не собирать вещи самостоятельно, а позволить вместо этого семье Ларсов перенести его пожитки в комнату, которую он должен был делить с сыном Клигга, Оуэном. Он не хотел видеть свой дом без ободряющего присутствия матери в нем. Он не хотел разрушать воспоминания картинкой обведенного места, где она умерла. Но у него просто нет выбора сейчас. Сейчас он смотрит на труп и чувствует, как кружится голова от осознания, что он здесь.
Тело растянуто на полу бывшей гостиной Скайуокеров. Теперь в этой комнате пусто, только пыль и отвратительные украшения Переговорщика; никто не хочет переезжать в дом, где была убита женщина. Жертва — мужчина, но на этот раз он совсем не похож на обычную цель киллера. Он старше, у него полно глубоких морщин на лице, а в волосах — седина. Его кожа покрыта выцветшими от времени тюремными татуировками и шрамами, буквально светящимися в вечернем свете. Он лежит на кипе старых газет, на желтых страницах которых заголовки почти двадцатилетней давности. Сердце мужчины, варварски вырезанное из груди, покоится в его протянутой руке, словно предложение.
Не нужно искать никаких примет; Энакин узнал бы его где угодно.
Даже отпечаток времени не исказил черт его лица — невозможно забыть человека, который убил вашу семью. Энакин проводил целые дни в суде и слушал его показания, слушал, как он закладывает своего партнера в обмен на легкий приговор. Другой вор погиб в тюремной драке, но этот сидел тише воды, ниже травы, отбывая свой срок, и несколько лет назад за хорошее поведение был выпущен на свободу. Энакин тогда был в ярости, но теперь он чувствует только что-то похожее на жалость. Этот человек честно отсидел свой срок, заслужил свое искупление. Даже при том, что Энакин никогда по-настоящему не простит ему убийства матери, он этого не заслужил.
— Утром звонили из библиотеки, — говорит Квинлан, стоя у Энакина за плечом. — Сказали, что кто-то вломился к ним прошлой ночью и украл кипу архивных газет.
— Их камеры могли засечь входящего или выходящего? — спрашивает Энакин.
— Не-а. Послали туда парочку офицеров, чтобы просмотреть запись, но охрана там явно не похожа на охрану Сената, знаешь ли. Куча слепых зон, через которые можно сбежать, если знать их расположение.
— Точно, — вздыхает Энакин.
— Мне стало интересно, какого черта кто-то крадет газеты, — ворчит Квин. — Полагаю, теперь мы знаем.
