— Восемнадцать.

— Так я и думал, — Бейл ставит свой стакан на барную стойку и встает, расправляя складки на рубашке. — Ты довольно сильно рискуешь, сообщая мне правду.

— Я об этом пожалею? — не может не спросить Энакин, и тон получается более резким, чем было бы разумно использовать в такой ситуации.

Бейл улыбается ему достаточно искренне, чтобы успокоить истощенные нервы Энакина.

— Нет, если ты поедешь домой со мной.

Энакин неподдельно удивлен предложению; он думал, что его сейчас бесцеремонно вышвырнут после вскрывшейся правды.

— Пользуетесь моей юношеской неосмотрительностью, мистер Органа?

Он берется за руку, протянутую Бейлом, позволяя тому поднять его на непослушные ноги.

— Не сегодня, мой мальчик, — отвечает Бейл. — Сегодня я просто хотел бы убедиться, что ты протрезвеешь. Но как только твой ум немного прояснится… Что ж, Брехе иногда нравится наблюдать.

***

Настоящее

— Не чешись, — твердо говорит Бейл, отрывая взгляд от дороги, чтобы убедиться, что его приказ исполнен.

Энакин отводит руки от шеи и тонкого металлического ободка на ней. В отличие от ошейника Оби-Вана — широкого и темного, мягкая кожа которого громко заявляла о принадлежности, — ошейник Бейла холодный и неприметный — небольшое металлическое кольцо без бирки с именем, легко принимаемое за кулон, если не видеть закрывающий механизм на затылке Энакина.

Совсем скоро после выпуска из школы и за несколько дней до начала учебы в Полицейской академии появление Бейла в жизни Энакина почти девять лет назад казалось именно тем, что ему было нужно, чтобы выбраться из колеи, в которую он попал.

Их дороги разошлись, когда Энакину исполнилось двадцать — когда в его жизни появилась Падме. Это было расставание по обоюдному согласию, и они оставались друзьями до тех пор, пока Падме не пришла в суд с заявлением на развод вместе с Бейлом. Органа назвал это конфликтом интересов, когда Энакин спросил, почему он не мог представлять в суде его. Это был последний их разговор — до того, как Бейл ворвался в его камеру, словно ангел-мститель.

Органа вздыхает, глядя на раздраженную кожу в том месте, где Энакин впивался в новый ошейник. И хотя он технически и принадлежит ему — тот самый, что он носил во время их встреч, — он не сидит на его шее удобно, как раньше. Вместо комфорта он вызывает зуд и раздражение, которые, Энакин знает, являются скорее плодом его воображения, нежели ощущаются на самом деле. Это не тот ошейник, который он должен носить; это не ошейник Оби-Вана.

Его руки тянутся почесать под цепью снова, но тут же замирают под предупреждающим взглядом Органы.

— Нам придется подстричь тебе ногти, когда приедем, — вздыхает тот.

Энакин смотрит на свои руки. Оби-Вану всегда нравилось, когда ногти Энакина были длинными; ему нравилось о них заботиться, нравилось ощущать, как они впиваются в его спину, когда они…

— Ты уверен, что Бреха воспримет это нормально? — спрашивает он, только чтобы отвлечься от собственных мыслей.

— Да, я уверен. Мы обсудили этот вопрос, когда выяснили, что произошло, и она согласилась со мной, что будет лучше, если ты останешься с нами, пока управление не решит, что именно с тобой делать. Они все еще обсуждают, стоит ли им выдвинуть тебе обвинение как соучастнику.

— Как тебе вообще удалось уговорить их пойти на это? Они даже в туалет меня не выпускали без того, чтобы кто-нибудь маячил у меня за спиной.

— У меня есть знакомый судья, который мне кое-чем обязан, — признается Бейл. — Он уверен, что именно сейчас я лучше прочих знаю, что происходит в твоей голове. Я могу удержать тебя от глупостей или причинения себе вреда снова, в отличие от твоих некомпетентных бывших коллег.

— И что же заставляет тебя думать, что я не сбегу, как только ты повернешься спиной?

— То, что я уже сказал тебе этого не делать, — отвечает Бейл, поворачивая на длинную дорогу к семейному дому. — И то, что маячок в браслете на твоей лодыжке оповестит офицеров на станции, если ты окажешься слишком близко к границе.

Энакин смотрит на упомянутое устройство: маленькая черная коробочка, прикрепленная к браслету, пристегнутому к его ноге. Это позволит управлению знать его постоянное местоположение и оповестит не только в том случае, если он окажется слишком близко к границе дозволенного радиуса, но и если попытается снять эту чертову штуковину. Это хороший стимул оставаться на месте, думает Энакин; Оби-Ван обязательно придумает, что с этим сделать, когда наконец найдет Энакина.

Бреха происходит из рода старой финансовой аристократии, и работа Бейла только помогает им поддерживать их образ жизни, не экстравагантный, как у многих представителей того же социального класса, но он все равно превосходит все то, что Энакин когда-либо имел. Дом широк и просторен, он достался Брехе в наследство от родителей и поддерживается в порядке силами нескольких личных помощников. Лужайка аккуратно подстрижена, а тщательно продуманный сад простирается от дороги до самого крыльца. Энакин помнит, как впервые стоял здесь, опираясь на Бейла, в своем пьяном беспомощном оцепенении. Сейчас он чувствует себя настолько же беспомощным, хотя на этот раз с алкоголем это никак не связано.

Пока Бейл помогает Энакину выбраться из машины, Бреха выходит на крыльцо, прикрывая рот ладонью так, будто не может поверить своим глазам. Энакин знает, что он выглядит ужасно: повязки на запястьях, босые ноги, те же пижамные штаны, в которых его арестовали. И хотя Бреха не разделяет предпочтений мужа, ей всегда было приятно убеждаться, что, с кем бы Бейл ни проводил время, он всегда хорошо заботится об этом человеке. Видеть его в таком состоянии должно быть для нее огорчением.

Она встречает их на садовой дорожке, без колебаний повисает у Энакина на шее и заключает в крепкие объятия. Он с удовольствием льнет к ней, прижимается и утыкается головой в яремную ямку, вдыхая цветочный запах парфюма Брехи.

— Ох, Энакин, — говорит она. — Мы так рады, что ты в порядке.

До этого момента, ощущая обнимающие его руки Брехи и ладонь Бейла, уверенно лежащую на его пояснице, он и не понимал, как сильно скучал по ним.

Бреха наконец отпускает его, отходя и легко целуя мужа, прежде чем проводить их в дом.

— Давайте войдем. Уверена, ты захочешь воспользоваться ванной, Энакин. Знаю я эти ваши камеры.

Он благодарно кивает и позволяет провести себя через входные двери. Внутри дом настолько же красив, как и снаружи, с не слишком большим количеством мебели, но весьма стильно обставленный, в соответствии с утонченными вкусами хозяев. За те годы, что прошли с момента, когда он последний раз с ними встречался, мало что изменилось, кроме, как замечает Энакин, разбросанных по плюшевому ковру в гостиной детских игрушек. То, что у Брехи и Бейла есть дети, ожидаемо, они ведь всегда их хотели, но Энакин все же не может не чувствовать удивления от того, что они охотно пригласили его к себе в дом, имея детей. Они знают, что Кеноби все еще на свободе; они знают, что существует огромная вероятность, что он захочет найти Энакина.

— Почему бы тебе не проведать близняшек, а я пока помогу Энакину набрать ванну, — предлагает Бреха, провожая Энакина в знакомую ему главную спальню. Бейл исчезает за смежной дверью, должно быть, уходя в комнату близнецов, а Энакина уводят в главную ванную.

Сама комната и широкая, глубокая ванна — знакомый вид; удивительно легко вернуться к прежним привычкам, пока Бреха, встав перед ванной на колени, включает воду и насыпает разнообразной мыльной крошки и соли. Он снимает свою грязную одежду, слегка трясет ногой, когда браслет застревает в штанах, затем аккуратной стопкой складывает вещи у двери, чтобы Бреха сама решила, что с ними делать. Он не задумывается о своей наготе — нет ничего такого, чего она не видела раньше, — пока не слышит, как она удивленно вздыхает. Тогда до него доходит, что он совсем забыл о собственнических метках Оби-Вана. Сегодня все не так плохо, как было до этого, но Бейлу никогда не нравились засосы. Энакин заставляет себя стоять ровно, когда Бреха подходит к нему, позволяя ей рассматривать синяки и редкие шрамы, оставшиеся с тех дней, когда Кеноби был немного грубее обычного, и не реагировать на траурное выражение ее лица.